Альфред Теннисон (Alfred Tennyson)
Вкушающие лотос
"Смелей! - воскликнул он. - Вон там, в туманной дали, Причалим мы к земле". Чуть пенилась вода. И в сумерки они к чужой стране пристали, Где сумеречный час как будто был всегда. В тревожно-чутких снах дышала гладь морская, Вздымался круг луны над сумраком долин. И точно бледный дым, поток, с высот сбегая, Как будто замедлял свой путь, изнемогая, И падал по скалам, и медлил меж; теснин. О, тихий край ручьев! Как бледный дым, иные, Скользили медленно по зелени лугов, Иные падали сквозь тени кружевные, Роняя дремлющий и пенистый покров. Огнистая река струила волны в море Из глубины страны; а между облаков Три мертвые горы в серебряном уборе Хранили след зари, и сосны на просторе Виденьями росли среди немых снегов. На Западе закат, навек завороженный, Горя, не погасал; и сквозь провалы гор Виднелась глубь страны, песками окаймленной, Леса из пышных пальм сплеталися в узор, Долины и луга в сверканьи бледной влаги, Страна, где перемен как будто нет и нет. И бледнолицые, как тени древней саги, Толпой у корабля сошлися лотофаги, - В их взорах трепетал вечерний скорбный свет. Душистые плоды волшебного растенья Они давали всем, как призраки глядя. И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья, Как ропот волн стихал, далеко уходя; Сердца, в сознаньи всех, как струны трепетали, И если кто из нас друг с другом говорил, Невнятные слова для слуха пропадали, Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали, Как будто приходя из сумрака могил. И каждый, хоть не спал, но был в дремоте странной, Меж: солнцем и луной, на взморьи, у зыбей, И каждый видел сон о родине туманной, О детях, о жене, любви, - но всё скучней Казался вид весла, всё больше тьмой объята Казалась пена волн, впивающая свет, И вот один сказал: "Нам больше нет возврата!" И вдруг запели все: "Скитались мы когда-то. Наш край родной далек! Для нас возврата нет!" 1 Есть музыка, чей вздох нежнее упадает, Чем лепестки отцветших роз, Нежнее, чем роса, когда она блистает, Роняя слезы на утес; Нежней, чем падает на землю свет зарницы, Когда за морем спит гроза, Нежней, чем падают усталые ресницы На утомленные глаза; Есть музыка, чей вздох - как сладкая дремота, Что сходит с неба в тихий час, Есть мшистая постель, где крепко спит забота И где никто не будит нас; Там дышит гладь реки в согретом полумраке, Цветы баюкает волна, И с выступов глядя, к земле склонились маки В объятьях нежащего сна. 2 Зачем душа болит, чужда отдохновенья, Неразлучимая с тоской, Меж: тем как для всего нисходит миг забвенья, Всему даруется покой? Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем, Одни лишь мы - венец всего, Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем В терзаньи сердца своего? И вечно и всегда трепещут наши крылья, И нет скитаниям конца, И дух целебных снов не сгонит тень усилья С печально-бледного лица? И чужды нам слова чуть слышного завета: "В одном покое - торжество". Зачем же только мы томимся без привета, Одни лишь мы - венец всего? 3 Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит, Из почки вышел нежный лист, И ветер, проносясь, едва его колышет, И он прозрачен и душист. Под солнцем он горит игрою позолоты, Росой мерцает под луной, Желтеет, падает, не ведая заботы, И спит, объятый тишиной. Вон там, согрет огнем любви, тепла и света, Растет медовый сочный плод, Созреет - и с концом зиждительного лета На землю мирно упадет. Всему есть мера дней: взлелеянный весною, Цветок не ведает труда, Он вянет, он цветет, с землей своей родною Не разлучаясь никогда. 4 Враждебен небосвод, холодный, темно-синий, Над темно-синею волной, И смерть - предел всего, и мы идем пустыней, Живя тревогою земной. Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье - Умолкнут бледные уста. Оставьте нас одних в тиши отдохновенья, Земля для нас навек пуста. Мы лишены всего. Нам ничего не надо, Всё тонет в сумрачном Былом. Оставьте нас одних. Какая нам отрада - Вести борьбу с упорным злом? Что нужды восходить в стремленьи бесконечном По восходящей в высь волне? Всё дышит, чтоб иметь удел в покое вечном, Всё умирает в тишине. Всё падает, мелькнув, как тень мечты бессильной, Как чуть плеснувшая волна. О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный, О, дайте смерти или сна. 5 Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот Едва звенящего ручья И в вечном полусне внимать невнятный ропот Изжитой сказки бытия. И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной, Как тот янтарный мягкий свет, Что медлит в высоте над миррой благовонной Как будто много-много лет. Отдавшись ласковой и сладостной печали, Вкушая лотос день за днем, Следить, как ластится волна в лазурной дали, Курчавясь пеной и огнем. И видеть в памяти утраченные лица, Как сон, как образ неживой, - Навек поблекшие, как стертая гробница, Полузаросшая травой. 6 Нам память дорога о нашей брачной жизни, О нежной ласке наших ясен; Но всё меняется - и наш очаг в отчизне Холодным прахом занесен. Там есть наследники; и наши взоры странны; Мы потревожили бы всех, Как привидения, мы не были б желанны Среди пиров, где дышит смех. Быть может, мы едва живем в мечте народа, И вся Троянская война, Все громкие дела - теперь лишь гимн рапсода, Времен ушедших старина. Там смута может быть; но если безрассудно Забыл народ завет веков, Пусть будет то, что есть: умилостивить трудно Всегда взыскательных богов. Другая смута есть, что хуже смерти черной, - Тоска пред новою борьбой, До старости седой - борьбу и труд упорный Везде встречать перед собой, - Мучение для тех, в чьих помыслах туманно, Кто видел вечную беду, Чей взор полуослеп, взирая неустанно На путеводную звезду. 7 Но здесь, где амарант и моли пышным цветом Везде раскинулись кругом, Где дышат небеса лазурью и приветом И веют легким ветерком, Где искристый поток напевом колыбельным Звенит, с пурпурных гор скользя, - Как сладко здесь вкушать в покое беспредельном Восторг, что выразить нельзя. Как нежны голоса, зовущие оттуда, Где шлет скала привет скале, Как нежен цвет воды с окраской изумруда, Как мягко льнет акант к земле, Как сладко здесь дремать, покоясь под сосною, И видеть, как простор морей Уходит без конца широкой пеленою, Играя светом янтарей. 8 Здесь лотос чуть дрожит при каждом повороте, Здесь лотос блещет меж; камней, И ветер целый день в пленительной дремоте Поет неясней и всё неясней. И впадины пещер, и сонные долины Покрыты пылью золотой. О, долго плыли мы, и волны-исполины Грозили каждый миг бедой, - Мы ведали труды, опасности, измену, Когда средь стонущих громад Чудовища морей выбрасывали пену, Как многошумный водопад. Клянемтесь же, друзья, изгнав из душ тревоги, Пребыть в прозрачной полумгле, Покоясь на холмах, - бесстрастные, как боги, - Без темной думы о земле. Там где-то далеко под ними свищут стрелы, Пред ними - нектар золотой, Вкруг них везде горят лучистые пределы И тучки рдеют чередой. С высот они глядят и видят возмущенье, Толпу в мучительной борьбе, Пожары городов, чуму, землетрясенье И руки, сжатые в мольбе. Но в песне горестной им слышен строй напева - Иной, что горести лишен, Как сказка, полная рыдания и гнева, Но только сказка, только сон. Людьми воспетые, они с высот взирают, Как люди бьются на земле, Как жатву скудную с полей они сбирают И после - тонут в смертной мгле. Иные, говорят, для горечи бессменной Нисходят в грозный черный ад, Иные держат путь в Элизиум -блаженный - И там на златооках спят. О, лучше, лучше спать, чем плыть во тьме безбрежной, И снова плыть для новых бед. Покойтесь же, друзья, в отраде безмятежной - Пред нами странствий больше нет. Перевод К.Д. Бальмонта
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Lotos-Eaters
"Courage!" he said, and pointed toward the land, "This mounting wave will roll us shoreward soon." In the afternoon they came unto a land In which it seemed always afternoon. All round the coast the languid air did swoon, Breathing like one that hath a weary dream. Full-faced above the valley stood the moon; And like a downward smoke, the slender stream Along the cliff to fall and pause and fall did seem. A land of streams! some, like a downward smoke, Slow-dropping veils of thinnest lawn, did go; And some thro' wavering lights and shadows broke, Rolling a slumbrous sheet of foam below. They saw the gleaming river seaward flow From the inner land: far off, three mountain-tops, Three silent pinnacles of aged snow, Stood sunset-flush'd: and, dew'd with showery drops, Up-clomb the shadowy pine above the woven copse. The charmed sunset linger'd low adown In the red West: thro' mountain clefts the dale Was seen far inland, and the yellow down Border'd with palm, and many a winding vale And meadow, set with slender galingale; A land where all things always seem'd the same! And round about the keel with faces pale, Dark faces pale against that rosy flame, The mild-eyed melancholy Lotos-eaters came. Branches they bore of that enchanted stem, Laden with flower and fruit, whereof they gave To each, but whoso did receive of them, And taste, to him the gushing of the wave Far far away did seem to mourn and rave On alien shores; and if his fellow spake, His voice was thin, as voices from the grave; And deep-asleep he seem'd, yet all awake, And music in his ears his beating heart did make. They sat them down upon the yellow sand, Between the sun and moon upon the shore; And sweet it was to dream of Fatherland, Of child, and wife, and slave; but evermore Most weary seem'd the sea, weary the oar, Weary the wandering fields of barren foam. Then some one said, "We will return no more"; And all at once they sang, "Our island home Is far beyond the wave; we will no longer roam." Choric Song I There is sweet music here that softer falls Than petals from blown roses on the grass, Or night-dews on still waters between walls Of shadowy granite, in a gleaming pass; Music that gentlier on the spirit lies, Than tir'd eyelids upon tir'd eyes; Music that brings sweet sleep down from the blissful skies. Here are cool mosses deep, And thro' the moss the ivies creep, And in the stream the long-leaved flowers weep, And from the craggy ledge the poppy hangs in sleep. II Why are we weigh'd upon with heaviness, And utterly consumed with sharp distress, While all things else have rest from weariness? All things have rest: why should we toil alone, We only toil, who are the first of things, And make perpetual moan, Still from one sorrow to another thrown: Nor ever fold our wings, And cease from wanderings, Nor steep our brows in slumber's holy balm; Nor harken what the inner spirit sings, "There is no joy but calm!" Why should we only toil, the roof and crown of things? III Lo! in the middle of the wood, The folded leaf is woo'd from out the bud With winds upon the branch, and there Grows green and broad, and takes no care, Sun-steep'd at noon, and in the moon Nightly dew-fed; and turning yellow Falls, and floats adown the air. Lo! sweeten'd with the summer light, The full-juiced apple, waxing over-mellow, Drops in a silent autumn night. All its allotted length of days The flower ripens in its place, Ripens and fades, and falls, and hath no toil, Fast-rooted in the fruitful soil. IV Hateful is the dark-blue sky, Vaulted o'er the dark-blue sea. Death is the end of life; ah, why Should life all labour be? Let us alone. Time driveth onward fast, And in a little while our lips are dumb. Let us alone. What is it that will last? All things are taken from us, and become Portions and parcels of the dreadful past. Let us alone. What pleasure can we have To war with evil? Is there any peace In ever climbing up the climbing wave? All things have rest, and ripen toward the grave In silence; ripen, fall and cease: Give us long rest or death, dark death, or dreamful ease. V How sweet it were, hearing the downward stream, With half-shut eyes ever to seem Falling asleep in a half-dream To dream and dream, like yonder amber light, Which will not leave the myrrh-bush on the height; To hear each other's whisper'd speech; Eating the Lotos day by day, To watch the crisping ripples on the beach, And tender curving lines of creamy spray; To lend our hearts and spirits wholly To the influence of mild-minded melancholy; To muse and brood and live again in memory, With those old faces of our infancy Heap'd over with a mound of grass, Two handfuls of white dust, shut in an urn of brass! VI Dear is the memory of our wedded lives, And dear the last embraces of our wives And their warm tears: but all hath suffer'd change: For surely now our household hearths are cold, Our sons inherit us: our looks are strange: And we should come like ghosts to trouble joy. Or else the island princes over-bold Have eat our substance, and the minstrel sings Before them of the ten years' war in Troy, And our great deeds, as half-forgotten things. Is there confusion in the little isle? Let what is broken so remain. The Gods are hard to reconcile: 'Tis hard to settle order once again. There is confusion worse than death, Trouble on trouble, pain on pain, Long labour unto aged breath, Sore task to hearts worn out by many wars And eyes grown dim with gazing on the pilot-stars. VII But, propt on beds of amaranth and moly, How sweet (while warm airs lull us, blowing lowly) With half-dropt eyelid still, Beneath a heaven dark and holy, To watch the long bright river drawing slowly His waters from the purple hill-- To hear the dewy echoes calling From cave to cave thro' the thick-twined vine-- To watch the emerald-colour'd water falling Thro' many a wov'n acanthus-wreath divine! Only to hear and see the far-off sparkling brine, Only to hear were sweet, stretch'd out beneath the pine. VIII The Lotos blooms below the barren peak: The Lotos blows by every winding creek: All day the wind breathes low with mellower tone: Thro' every hollow cave and alley lone Round and round the spicy downs the yellow Lotos-dust is blown. We have had enough of action, and of motion we, Roll'd to starboard, roll'd to larboard, when the surge was seething free, Where the wallowing monster spouted his foam-fountains in the sea. Let us swear an oath, and keep it with an equal mind, In the hollow Lotos-land to live and lie reclined On the hills like Gods together, careless of mankind. For they lie beside their nectar, and the bolts are hurl'd Far below them in the valleys, and the clouds are lightly curl'd Round their golden houses, girdled with the gleaming world: Where they smile in secret, looking over wasted lands, Blight and famine, plague and earthquake, roaring deeps and fiery sands, Clanging fights, and flaming towns, and sinking ships, and praying hands. But they smile, they find a music centred in a doleful song Steaming up, a lamentation and an ancient tale of wrong, Like a tale of little meaning tho' the words are strong; Chanted from an ill-used race of men that cleave the soil, Sow the seed, and reap the harvest with enduring toil, Storing yearly little dues of wheat, and wine and oil; Till they perish and they suffer--some, 'tis whisper'd--down in hell Suffer endless anguish, others in Elysian valleys dwell, Resting weary limbs at last on beds of asphodel. Surely, surely, slumber is more sweet than toil, the shore Than labour in the deep mid-ocean, wind and wave and oar; O, rest ye, brother mariners, we will not wander more.
1833
26347
