Артур Конан Дойль (Arthur Conan Doyle)
«Песни действия» (1898). 26. Смерть
Хмурый, седой рассвет. Стены. Проём окна. Душный, тяжёлый страх. Он, а над ним – она. Длился холодный час, Лился печальный свет. Он, а над ним – она, Та, что в живых уж нет. Он, а над ним – она. Волны её волос Напоминали пар, Если дышать в мороз. Было её лицо В дымке минувших дней. Мнилось, – нежданно, вдруг Птица запела в ней: «Ты говорил: придёшь. Я говорю: приди, Я ожидаю здесь, Я помогу в пути. Я ожидаю здесь, Я повторяю: чу! Где ты? Уже в пути? Как я тебя хочу! Буду ни здесь, ни там, Буду ни там, ни здесь, Если ты на земле Был и остался – весь. Но на твоём столе – Ключ, – погляди, – тройной. Ты отопри им дверь Дверь меж тобой и мной. Боли – едва-едва, Боли – всего чуть-чуть. Вновь на моей груди Ляжешь ты отдохнуть». Хмурый, недобрый свет, Холод в сплетеньях жил. Ключ он взял со стола, Рядом с собой положил… Серебряный револьвер… Открытый охотничий нож… Опий, которым жизнь Лечат, как зло… Что ж, Взглянув на них, он сказал: «Всё я в путь не сберусь. Любимая, помоги: Смерти седой боюсь!» И она склонилась над ним, И стала его утешать. Только своё дитя Так утешает мать: «Боли – едва-едва, Боли – всего чуть-чуть. Вновь на моей груди Ляжешь ты отдохнуть». Поднял он револьвер, К уху приставил, – но ах! – Какой-то внезапный звук Вогнал его в жуткий страх. Нож он поднял, – но вновь Не совершилась казнь: Блеснула холодная сталь, Нагнав на него боязнь. Он жидкость взял, – но та Тёмной была и густой, И спазм ему горло сжал, И не смог он выпить настой. «Любимая, помоги! Как ты мне здесь нужна!» И вновь, как в былые дни, Явилась к нему она. Он видел прекрасный лик, Он видел прекрасный взор, – Он видел ту благодать, Что не видал с тех пор! Она кивнула, – и он Увидел спальню. В ней Безмолвный кто-то лежал Средь скомканных простыней. Увидел он кровь, и тоску, И свет, что угрюм и сер, Увидел прижатый к виску Серебряный револьвер. И когда он смотрел на того, Который безмолвен был, Он голос её услыхал, Который он так любил: «Ключ надёжен, – и дверь Откроет любой человек. Ты – открыл, но о том Не ведал, не знал вовек. Сеть порвалась, – но ты мнил, Что чуешь её ячеи. Передала твоя плоть Духу тревоги свои. Однако, ты всё дрожишь? Руку, любимый дай: Я уведу тебя В тихий, спокойный край. В Лондоне как-то раз Ты мне помог. Теперь – Я помогу. Как Мне хорошо, поверь! Как хорошо! – Я Тебя уведу прочь. Слабая, наконец, Сильному сможет помочь. Но, прошу, улыбнись Улыбкой знакомой своей. Пустую забудь скорлупу, Забудь этот мир теней. Это – обноски; их Ты сбросил, прорвав дыру, И двинул своим путём, Продолжил свою игру. Нет, это не ты: ведь ты – Со мною и здесь. А тот, Безмолвный, – он лишь намёк На то, что произойдёт, – Настройка до первых нот, Распевка до первых фраз, Неясный прообраз наш, Который – в душе у нас. То – не обман ума, То – не телесный трюк, Но – что всегда с тобой, Что эфемерно, как звук, И – неизменно. Мы Уйдём за грань бытия, И вот уже ты – не ты, И вот уже я – не я. И стану ангелом я, Ступив за земной порог, И станешь ангелом ты, Оставив земной порок. Ты улыбнулся мне? Руку, любимый, дай: Я уведу тебя В тихий, спокойный край, Где мысль ясна и жива, Где жизнь проста и свежа, Где очищает себя От плотской грязи душа. – Но в ней и в путях её Людского полным-полно, И я тебя в мыслях люблю, Как любила давным-давно». И руки тесно сплелись, И пальцы тесно сплелись, И любящие ушли, Ушли в голубую высь. На небе – заря; на земле, В пределах низменных сфер, – Седой человек, и кровь, И серебряный револьвер. © Перевод Евг. Фельдмана 11-23.05.2004 16.02.2005 (ред.) Все переводы Евгения Фельдмана
Оригинал или первоисточник на английском языке
«Songs of Action» (1898). 26. The Passing
It was the hour of dawn, When the heart beats thin and small, The window glimmered grey, Framed in a shadow wall. And in the cold sad light Of the early morningtide, The dear dead girl came back And stood by his bedside. The girl he lost came back: He saw her flowing hair; It flickered and it waved Like a breath in frosty air. As in a steamy glass, Her face was dim and blurred; Her voice was sweet and thin, Like the calling of a bird. ‘You said that you would come, You promised not to stay; And I have waited here, To help you on the way. ‘I have waited on, But still you bide below; You said that you would come, And oh, I want you so! ‘For half my soul is here, And half my soul is there, When you are on the earth And I am in the air. ‘But on your dressing-stand There lies a triple key; Unlock the little gate Which fences you from me. ‘Just one little pang, Just one throb of pain, And then your weary head Between my breasts again.’ In the dim unhomely light Of the early morningtide, He took the triple key And he laid it by his side. A pistol, silver chased, An open hunting knife, A phial of the drug Which cures the ill of life. He looked upon the three, And sharply drew his breath: ‘Now help me, oh my love, For I fear this cold grey death.’ She bent her face above, She kissed him and she smiled; She soothed him as a mother May sooth a frightened child. ‘Just that little pang, love, Just a throb of pain, And then your weary head Between my breasts again.’ He snatched the pistol up, He pressed it to his ear; But a sudden sound broke in, And his skin was raw with fear. He took the hunting knife, He tried to raise the blade; It glimmered cold and white, And he was sore afraid. He poured the potion out, But it was thick and brown; His throat was sealed against it, And he could not drain it down. He looked to her for help, And when he looked - behold! His love was there before him As in the days of old. He saw the drooping head, He saw the gentle eyes; He saw the same shy grace of hers He had been wont to prize. She pointed and she smiled, And lo! he was aware Of a half-lit bedroom chamber And a silent figure there. A silent figure lying A-sprawl upon a bed, With a silver-mounted pistol Still clotted to his head. And as he downward gazed, Her voice came full and clear, The homely tender voice Which he had loved to hear: ‘The key is very certain, The door is sealed to none. You did it, oh, my darling! And you never knew it done. ‘When the net was broken, You thought you felt its mesh; You carried to the spirit The troubles of the flesh. ‘And are you trembling still, dear? Then let me take your hand; And I will lead you outward To a sweet and restful land. ‘You know how once in London I put my griefs on you; But I can carry yours now - Most sweet it is to do! ‘Most sweet it is to do, love, And very sweet to plan How I, the helpless woman, Can help the helpful man. ‘But let me see you smiling With the smile I know so well; Forget the world of shadows, And the empty broken shell. ‘It is the worn-out garment In which you tore a rent; You tossed it down, and carelessly Upon your way you went. ‘It is not YOU, my sweetheart, For you are here with me. That frame was but the promise of The thing that was to be - ‘A tuning of the choir Ere the harmonies begin; And yet it is the image Of the subtle thing within. ‘There’s not a trick of body, There’s not a trait of mind, But you bring it over with you, Ethereal, refined, ‘But still the same; for surely If we alter as we die, You would be you no longer, And I would not be I. ‘I might be an angel, But not the girl you knew; You might be immaculate, But that would not be you. ‘And now I see you smiling, So, darling, take my hand; And I will lead you outward To a sweet and pleasant land, ‘Where thought is clear and nimble, Where life is pure and fresh, Where the soul comes back rejoicing From the mud-bath of the flesh ‘But still that soul is human, With human ways, and so I love my love in spirit, As I loved him long ago.’ So with hands together And fingers twining tight, The two dead lovers drifted In the golden morning light. But a grey-haired man was lying Beneath them on a bed, With a silver-mounted pistol Still clotted to his head.
1693
