Замок Смальгольм, или Иванов вечер
До рассвета поднявшись, коня оседлал Знаменитый Смальгольмский барон; И без отдыха гнал, меж утесов и скал, Он коня, торопясь в Бротерстон Не с могучим Боклю совокупно спешил На военное дело барон; Не в кровавом бою переведаться мнил За Шотландию с Англией он; Но в железной броне он сидит на коне; Наточил он свой меч боевой; И покрыт он щитом; и топор за седлом Укреплен двадцатифунтовой. Через три дни домой возвратился барон, Отуманен и бледен лицом; Через силу и конь, опенен, запылен, Под тяжелым ступал седоком. Анкрамморския битвы барон не видал, Где потоками кровь их лилась, Где на Эверса грозно Боклю напирал, Где за родину бился Дуглас; Но железный шелом был иссечен на нем, Был изрублен и панцирь и щит, Был недавнею кровью топор за седлом, Но не английской кровью покрыт. Соскочив у часовни с коня за стеной, Притаяся в кустах, он стоял; И три раза он свистнул — и паж молодой На условленный свист прибежал. «Подойди, мой малютка, мой паж молодой, И присядь на колена мои; Ты младенец, но ты откровенен душой, И слова непритворны твои. Я в отлучке был три дни, мой паж молодой; Мне теперь ты всю правду скажи: Что заметил? Что было с твоей госпожой? И кто был у твоей госпожи?» «Госпожа по ночам к отдаленным скалам, Где маяк, приходила тайком (Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам Не прокрасться во мраке ночном). И на первую ночь непогода была, И без умолку филин кричал; И она в непогоду ночную пошла На вершину пустынную скал. Тихомолком подкрался я к ней в темноте; И сидела одна — я узрел; Не стоял часовой на пустой высоте; Одиноко маяк пламенел. На другую же ночь — я за ней по следам На вершину опять побежал, — О творец, у огня одинокого там Мне неведомый рыцарь стоял. Подпершися мечом, он стоял пред огнем, И беседовал долго он с ней; Но под шумным дождем, но при ветре ночном Я расслушать не мог их речей. И последняя ночь безненастна была, И порывистый ветер молчал; И к мая́ку она на свиданье пошла; У мая́ка уж рыцарь стоял. И сказала (я слышал): „В полуночный час, Перед светлым Ивановым днем, Приходи ты; мой муж не опасен для нас; Он теперь на свиданье ином; Он с могучим Боклю ополчился теперь; Он в сраженье забыл про меня — И тайком отопру я для милого дверь Накануне Иванова дня“. „Я не властен прийти, я не должен прийти, Я не смею прийти (был ответ); Пред Ивановым днем одиноким путем Я пойду… мне товарища нет“. „О, сомнение прочь! безмятежная ночь Пред великим Ивановым днем И тиха и темна, и свиданьям она Благосклонна в молчанье своем. Я собак привяжу, часовых уложу, Я крыльцо пересыплю травой, И в приюте моем, пред Ивановым днем, Безопасен ты будешь со мной“. „Пусть собака молчит, часовой не трубит, И трава не слышна под ногой, — Но священник есть там; он не спит по ночам; Он приход мой узнает ночной“. „Он уйдет к той поре: в монастырь на горе Панихиду он позван служить: Кто-то был умерщвлен; по душе его он Будет три дни поминки творить“. Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел, Он ужасен стоял при огне. „Пусть о том, кто убит, он поминки творит: То, быть может, поминки по мне. Но полуночный час благосклонен для нас: Я приду под защитою мглы“. Он сказал… и она… я смотрю… уж одна У мая́ка пустынной скалы». И Смальгольмский барон, поражен, раздражен, И кипел, и горел, и сверкал. «Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец? Он, клянусь небесами, пропал!» «Показалося мне при блестящем огне: Был шелом с соколиным пером, И палаш боевой на цепи золотой, Три звезды на щите голубом». «Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой; Сей полуночный мрачный пришлец Был не властен прийти: он убит на пути; Он в могилу зарыт, он мертвец». «Нет! не чудилось мне; я стоял при огне, И увидел, услышал я сам, Как его обняла, как его назвала: То был рыцарь Ричард Кольдингам». И Смальгольмский барон, изумлен, поражен, И хладел, и бледнел, и дрожал. «Нет! в могиле покой; он лежит под землей, Ты неправду мне, паж мой, сказал. Где бежит и шумит меж утесами Твид, Где подъемлется мрачный Эльдон, Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам Потаенным врагом умерщвлен. Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд; Оглушен был ты бурей ночной; Уж три ночи, три дня, как поминки творят Чернецы за его упокой». Он идет в ворота, он уже на крыльце, Он взошел по крутым ступеням На площадку, и видит: с печалью в лице, Одиноко-унылая, там Молодая жена — и тиха, и бледна, И в мечтании грустном глядит На поля, небеса, на Мертонски леса, На прозрачно бегущую Твид. «Я с тобою опять, молодая жена». — «В добрый час, благородный барон. Что расскажешь ты мне? Решена ли война? Поразил ли Боклю иль сражен?» «Англичанин разбит; англичанин бежит С Анкрамморских кровавых полей; И Боклю наблюдать мне маяк мой велит И беречься недобрых гостей». При ответе таком изменилась лицом И ни слова… ни слова и он; И пошла в свой покой с наклоненной главой, И за нею суровый барон. Ночь покойна была, но заснуть не дала. Он вздыхал, он с собой говорил: «Не пробудится он; не подымется он; Мертвецы не встают из могил». Уж заря занялась; был таинственный час Меж рассветом и утренней тьмой; И глубоким он сном пред Ивановым днем Вдруг заснул близ жены молодой. Не спалося лишь ей, не смыкала очей… И бродящим, открытым очам, При лампадном огне, в шишаке и броне Вдруг явился Ричард Кольдингам. «Воротись, удалися», — она говорит. «Я к свиданью тобой приглашен; Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, — Не страшись, не услышит нас он. Я во мраке ночном потаенным врагом На дороге изменой убит; Уж три ночи, три дня, как монахи меня Поминают — и труп мой зарыт. Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной! И ужасный теперь ему сон! И надолго во мгле на пустынной скале, Где маяк, я бродить осужден; Где видалися мы под защитою тьмы; Там скитаюсь теперь мертвецом; И сюда с высоты не сошел бы… но ты Заклинала Ивановым днем». Содрогнулась она и, смятенья полна, Вопросила: "Но что же с тобой? Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?.. Он печально потряс головой. «Выкупается кровью пролитая кровь, — То убийце скажи моему. Беззаконную небо карает любовь, — Ты сама будь свидетель тому». Он тяжелою шуйцей коснулся стола; Ей десницею руку пожал — И десница как острое пламя была, И по членам огонь пробежал. И печать роковая в столе вожжена: Отразилися пальцы на нем; На руке ж — но таинственно руку она Закрывала с тех пор полотном. Есть монахиня в древних Драйбургских стенах: И грустна и на свет не глядит; Есть в Мельрозской обители мрачный монах: И дичится людей и молчит. Сей монах молчаливый и мрачный — кто он? Та монахиня — кто же она? То убийца, суровый Смальгольмский барон; То его молодая жена. перевод В.А. Жуковского
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Eve of St. John
The baron of Smaylho'me rose with day, He spurr'd his courser on, Without stop or stay, down the rocky way, That leads to Brotherstone. He went not with the bold Buccleuch, His banner broad to rear; He went not 'gainst the English yew, To lift the Scottish spear. Yet his plate-jack was braced, and his helmet was laced, And his vaunt-brace of proof he wore; At his saddle-gerthe was a good steel sperthe, Full ten pound weight and more. The Baron return'd in three days' space, And his looks were sad and sour; And weary was his courser's pace, As he reach'd his rocky tower. He came not from where Ancram Moor Ran red with English blood; Where the Douglas true, and the bold Buccleuch, 'Gainst keen Lord Evers stood. Yet was his helmet hack'd and hew'd, His acton pierced and tore, His axe and his dagger with blood inbrued,- But it was not English gore. He lighted at the Chapellage, He held him close and still; And he whistled thrice for his little foot-page, His name was English Will. 'Come thou hither, my little foot-page, Come hither to my knee; Though thou art young, and tender of age, I think thou art true to me. 'Come, tell me all that thou hast seen, And look thou tell me true! Since I from Smaylho'me tower have been, What did thy lady do?'- 'My lady, each night, sought the lonely light, That burns on the wild Watchfold; For, from height to height, the beacons bright Of the English foemen told. 'The bittern clamour'd from the moss, The wind blew loud and shrill; Yet the craggy pathway she did cross To the eiry Beacon Hill. 'I watch'd her steps, and silent came Where she sat her on a stone;- No watchman stood by the dreary flame, It burned all alone. 'The second night I kept her in sight, Till to the fire she came, And, by Mary's might! an Armed Knight Stood by the lonely flame. 'And many a word that warlike lord Did speak to my lady there: But the rain fell fast, and loud blew the blast, And I heard not what they were. 'The third night there the sky was fair, And the mountain-blast was still, As again I watch'd the secret pair, On the lonesome Beacon Hill. 'And I heard her name the midnight hour, And name this holy eve; And say, 'Come this night to thy lady's bower; Ask no bold Baron's leave. 'He lifts his spear with the bold Buccleuch; His lady is all alone; The door she'll undo, to her knight so true, On the eve of good St. John.'- ''I cannot come; I must not come; I dare not come to thee; On the eve of St. John I must wander alone: In thy bower I may not be.'- ''Now, out on thee, faint-hearted knight! Thou shouldst not say me nay; For the eve is sweet, and when lovers meet, Is worth the whole summer's day. ''And I'll chain the blood-hound, and the warder shall not sound, And rushes shall be strew'd on the stair; So, by the black rood-stone, and by Holy St. John, I conjure thee, my love, to be there!'- ''Though the blood-hound be mute, and the rush beneath my foot, And the warder his bugle should not blow, Yet there sleepeth a priest in the chamber to the east, And my footstep he would know.'- ''O fear not the priest, who sleepeth to the east! For to Dryburgh the way he has ta'en; And there to say mass, till three days do pass, For the soul of a knight that is slayne.'- 'He turn'd him around, and grimly he frown'd; Then he laugh'd right scornfully- 'He who says the mass-rite for the soul of that knight, May as well say mass for me: ''At the lone midnight hour, when bad spirits have power, In thy chamber will I be.'- With that he was gone, and my lady left alone, And no more did I see.' Then changed, I trow, was that bold Baron's brow, From the dark to the blood-red high; 'Now, tell me the mien of the knight thou hast seen, For, by Mary, he shall die!'- 'His arms shone full bright, in the beacon's red light; His plume it was scarlet and blue; On his shield was a hound, in a silver leash bound, And his crest was a branch of the yew.'- 'Thou liest, thou liest, thou little foot-page, Loud dost thou lie to me! For that knight is cold, and low laid in the mould, All under the Eildon-tree.'- 'Yet hear but my word, my noble lord! For I heard her name his name; And that lady bright, she called the knight Sir Richard of Coldinghame.'- The bold Baron's brow then changed, I trow, From high blood-red to pale - 'The grave is deep and dark - and the corpse is stiff and stark- So I may not trust thy tale. 'Where fair Tweed flows round holy Melrose, And Eildon slopes to the plain, Full three nights ago, by some secret foe, That gay gallant was slain. 'The varying light deceived thy sight, And the wild winds drown'd the name; For the Dryburgh bells ring, and the white monks do sing, For Sir Richard of Coldinghame!' He pass'd the court-gate, and he oped the tower-gate, And he mounted the narow stair, To the bartizan-seat, where, with maids that on her wait, He found his lady fair. That lady sat in mournful mood; Look'd over hill and vale; Over Tweed's fair flod, and Mertoun's wood, And all down Teviotdale. 'Now hail, now hail, thou lady bright!'- 'Now hail, thou Baron true! What news, what news, from Ancram fight? What news from the bold Buccleuch?'- 'The Ancram Moor is red with gore, For many a southron fell; And Buccleuch has charged us, evermore, To watch our beacons well.'- The lady blush'd red, but nothing she said: Nor added the Baron a word: Then she stepp'd down the stair to her chamber fair, And so did her moody lord. In sleep the lady mourn'd, and the Baron toss'd and turn'd, And oft to himself he said,- 'The worms around him creep, and his bloody grave is deep….. It cannot give up the dead!'- It was near the ringing of matin-bell, The night was wellnigh done, When a heavy sleep on that Baron fell, On the eve of good St. John. The lady look'd through the chamber fair, By the light of a dying flame; And she was aware of a knight stood there- Sir Richard of Coldinghame! 'Alas! away, away!' she cried, 'For the holy Virgin's sake!'- 'Lady, I know who sleeps by thy side; But, lady, he will not awake. 'By Eildon-tree, for long nights three, In bloody grave have I lain; The mass and the death-prayer are said for me, But, lady, they are said in vain. 'By the Baron's brand, near Tweed's fair strand, Most foully slain, I fell; And my restless sprite on the beacon's height, For a space is doom'd to dwell. 'At our trysting-place, for a certain space, I must wander to and fro; But I had not had power to come to thy bower Had'st thou not conjured me so.'- Love master'd fear - her brow she cross'd; 'How, Richard, hast thou sped? And art thou saved, or art thou lost?'- The vision shook his head! 'Who spilleth life, shall forfeit life; So bid thy lord believe; That lawless love is guilt above, This awful sign receive.' He laid his left palm on an oaken beam; His right upon her hand; The lady shrunk, and fainting sunk, For it scorch'd like a fiery brand. The sable score, of fingers, four, Remains on that board impress'd; And for evermore that lady wore A covering on her wrist. There is a nun in Dryburgh bower, Ne'er looks upon the sun; There is a monk in Melrose tower, He speaketh word to none. That nun, who ne'er beholds the day, That monk, who speaks to none- That nun was Smaylho'me's Lady gay, That monk the bold Baron.
1822
12820
