Генри Уодсворт Лонгфелло (Henry Wadsworth Longfellow)
Скачка Поля Ревира
Запомните, дети, — слышал весь мир, Как в полночь глухую скакал Поль Ревир... То было в семьдесят пятом году, Восемнадцатого апреля, — день тот И сейчас предо мною так ясно встает. Он другу сказал: «Я сигнала жду. Коль ночью из города наступать Начнут британцы, ты дай мне знать, На Северной церкви зажги звезду, — Одну, если сушей, а морем — две. Я буду с конем бродить в траве На том берегу, и, увидев сигнал, Коня бы я в бешеной скачке погнал, Чтоб всюду с оружьем народ вставал! Спокойной ночи!» И вот в челноке К Чарлстону он поплыл по реке. Всходила луна, и призрачный свет Залив серебрил, где стоял «Сомерсет», Британский военный корабль, как фантом. Скрещение мачт и рей средь тьмы Казалось железной решеткой тюрьмы, А черный корпус, расплывшись пятном, Дрожал, отраженный в заливе морском. Бродил но улицам верный друг, Прислушиваясь ко всему вокруг. В ночной тишине он услышал вдруг У ворот казарм подозрительный стук, Оружия звон и размеренный шаг. То шли гренадеры, спеша сквозь мрак К судам, где британский реял флаг. На башню церкви, темневшей средь звезд, Рассыпанных в черной глуби небес, По лесенке он осторожно полез, Распугивая голубей с их гнезд На пыльных балках темных стропил. И рой теней его обступил. Он слышал ступенек скрип и треск, Голубиных крыльев тревожный всплеск, Прислушался — всюду ночная тишь, И лишь по скатам соседних крыш Струился холодный лунный блеск. Внизу, словно лагерь — привал мертвецов, Стояли шатрами холмы могил, Где каждый мертвец, как солдат, почил, Улегшись навеки в глубокий ров. А ветер, заняв караульный ноет, Дозором обходит ночной погост И шепчет всем спящим: «Тревоги нет!» На миг, словно в белый саван одет, И он почувствовал чары луны И мертвой кладбищенской тишины. Когда же очнулся, взглянул туда, Где узким потоком речная вода Втекала в широкий морской залив, Уже поднимал океанский прилив Готовые с якоря сняться суда. Условного знака на том берегу Все ждет Поль Ревир на росистом лугу. В ботфортах, шпорами тихо звеня, Пройдется, погладит по шее коня, Потом в нетерпении топнет ногой И пристально смотрит на берег другой. Подтянет подпругу, поправит седло. Уже от месяца стало светло, А башня Северной церкви во тьме Над кладбищем мрачно стоит на холме. Все ждет он и смотрит. Уж время прошло, Вдруг видит — звездой огонек замигал, То дан с колокольни желанный сигнал! В седло он вскочил, сжал повод в ладонь. Под ним захрапел в нетерпенье конь. Второй сигнал! Он коня погнал! Еще деревушка спокойно спит, Но в лунном свете промчалась тень, Да искру метнул дорожный кремень У скачущей лошади из-под копыт, И все! Но в безудержной скачке его Решалась судьба народа всего. Та искра, что высек подковою конь, Повсюду зажгла восстанья огонь. Вот он на холме, и Мистик-река, Встречая прилив, блестит, широка. Он слышит, как ветер в ушах свистит, Как мягко бьют под ольхой по песку И звонко о камень гремят на скаку Удары быстрые конских копыт. На башне пробило двенадцать часов, Когда проскакал он Медфордский мост. Он слышал первый крик петухов И яростный лай ценных собак. С реки повеял холодный мрак, И саван туманный одел погост. На башне гулко пробило час, Когда прискакал Поль Ревир в Лексингтон, И флюгер дремал, позолотой лучась, Когда по улице мчался он. Окошки Дома Собраний, пусты, Мерцали мертвенно из темноты, Как будто той крови страшась, что тут На площади утром пред ними прольют. Пробило два, когда, наконец, У Конкорда он проскакал через мост. Он слышал на фермах блеянье овец И щебет проснувшихся птиц средь ветвей. Заря над лугами блеснула светлей, Померкло мерцанье последних звезд. Храбрец не один еще мирно спал, Кто в этот памятный день на мосту От пули мушкетов британских пал В бою за свободу на славном посту. Остальное по книгам известно вам: Как пришлось британцам бежать по полям, Как фермеры гнали наемных солдат, Сражая их пулями из засад, И били без промаха в красный мундир, Стреляли метко со всех сторон, Врагу нанося тяжелый урон, На ходу забивая в дуло заряд, Так в полночь глухую скакал Поль Ревир. Его тревожный призывный крик До каждой деревни и фермы достиг, Нарушив дремотный покой и мир. Вдруг голос из тьмы, в дверь удар кулака И слово, что эхом несется в века. То слово из Прошлого ветер ночной Разносит всегда над нашей страной, И в час тревоги, нарушившей мир, Народ весь, поднявшись, слышит сквозь тьму, Как в полночь с призывом несется к нему На скачущей лошади Поль Ровир. Перевод Михаила Зенкевича
Оригинал или первоисточник на английском языке
Paul Revere’s Ride
LISTEN my children and you shall hear
Of the midnight ride of Paul Revere,
On the eighteenth of April, in Seventy-five;
Hardly a man is now alive
Who remembers that famous day and year.
He said to his friend, "If the British march
By land or sea from the town to-night,
Hang a lantern aloft in the belfry arch
Of the North Church tower as a signal light,--
One if by land, and two if by sea;
And I on the opposite shore will be,
Ready to ride and spread the alarm
Through every Middlesex village and farm,
For the country folk to be up and to arm."
Then he said "Good-night!" and with muffled oar
Silently rowed to the Charlestown shore,
Just as the moon rose over the bay,
Where swinging wide at her moorings lay
The Somerset, British man-of-war;
A phantom ship, with each mast and spar
Across the moon like a prison bar,
And a huge black hulk, that was magnified
By its own reflection in the tide.
Meanwhile, his friend through alley and street
Wanders and watches, with eager ears,
Till in the silence around him he hears
The muster of men at the barrack door,
The sound of arms, and the tramp of feet,
And the measured tread of the grenadiers,
Marching down to their boats on the shore.
Then he climbed the tower of the Old North Church,
By the wooden stairs, with stealthy tread,
To the belfry chamber overhead,
And startled the pigeons from their perch
On the sombre rafters, that round him made
Masses and moving shapes of shade,--
By the trembling ladder, steep and tall,
To the highest window in the wall,
Where he paused to listen and look down
A moment on the roofs of the town
And the moonlight flowing over all.
Beneath, in the churchyard, lay the dead,
In their night encampment on the hill,
Wrapped in silence so deep and still
That he could hear, like a sentinel's tread,
The watchful night-wind, as it went
Creeping along from tent to tent,
And seeming to whisper, "All is well!"
A moment only he feels the spell
Of the place and the hour, and the secret dread
Of the lonely belfry and the dead;
For suddenly all his thoughts are bent
On a shadowy something far away,
Where the river widens to meet the bay,--
A line of black that bends and floats
On the rising tide like a bridge of boats.
Meanwhile, impatient to mount and ride,
Booted and spurred, with a heavy stride
On the opposite shore walked Paul Revere.
Now he patted his horse's side,
Now he gazed at the landscape far and near,
Then, impetuous, stamped the earth,
And turned and tightened his saddle girth;
But mostly he watched with eager search
The belfry tower of the Old North Church,
As it rose above the graves on the hill,
Lonely and spectral and sombre and still.
And lo! as he looks, on the belfry's height
A glimmer, and then a gleam of light!
He springs to the saddle, the bridle he turns,
But lingers and gazes, till full on his sight
A second lamp in the belfry burns.
A hurry of hoofs in a village street,
A shape in the moonlight, a bulk in the dark,
And beneath, from the pebbles, in passing, a spark
Struck out by a steed flying fearless and fleet;
That was all! And yet, through the gloom and the light,
The fate of a nation was riding that night;
And the spark struck out by that steed, in his flight,
Kindled the land into flame with its heat.
He has left the village and mounted the steep,
And beneath him, tranquil and broad and deep,
Is the Mystic, meeting the ocean tides;
And under the alders that skirt its edge,
Now soft on the sand, now loud on the ledge,
Is heard the tramp of his steed as he rides.
It was twelve by the village clock
When he crossed the bridge into Medford town.
He heard the crowing of the cock,
And the barking of the farmer's dog,
And felt the damp of the river fog,
That rises after the sun goes down.
It was one by the village clock,
When he galloped into Lexington.
He saw the gilded weathercock
Swim in the moonlight as he passed,
And the meeting-house windows, black and bare,
Gaze at him with a spectral glare,
As if they already stood aghast
At the bloody work they would look upon.
It was two by the village clock,
When he came to the bridge in Concord town.
He heard the bleating of the flock,
And the twitter of birds among the trees,
And felt the breath of the morning breeze
Blowing over the meadow brown.
And one was safe and asleep in his bed
Who at the bridge would be first to fall,
Who that day would be lying dead,
Pierced by a British musket ball.
You know the rest. In the books you have read
How the British Regulars fired and fled,---
How the farmers gave them ball for ball,
From behind each fence and farmyard wall,
Chasing the redcoats down the lane,
Then crossing the fields to emerge again
Under the trees at the turn of the road,
And only pausing to fire and load.
So through the night rode Paul Revere;
And so through the night went his cry of alarm
To every Middlesex village and farm,---
A cry of defiance, and not of fear,
A voice in the darkness, a knock at the door,
And a word that shall echo for evermore!
For, borne on the night-wind of the Past,
Through all our history, to the last,
In the hour of darkness and peril and need,
The people will waken and listen to hear
The hurrying hoof-beats of that steed,
And the midnight message of Paul Revere.
2917
