Гилберт Кит Честертон (Gilbert Keith Chesterton)
Молчаливый народ
Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы — английский народ, и мы покуда молчим. Богаты фермеры за морем, да радость у них пресна, Французы вольны и сыты, да пьют они не допьяна; Но нет на свете народа мудрей и беспомощней нас — Владельцев таких пустых животов, таких насмешливых глаз. Вы нам объясняетесь в любви, слезу пустив без труда, И все-таки вы не знаете нас. Ведь мы молчали всегда. Пришли французские рыцари: знамен сплошная стена, Красивые, дерзкие лица — мудреные имена… Померкла под Босвортом их звезда: там кровь лилась ручьем,— И нищий народ остался с нищим своим королем. А Королевские Слуги глядели хищно вокруг, И с каждым днем тяжелели кошельки Королевских Слуг. Они сжигали аббатства, прибежища вдов и калек, И больше негде было найти бродяге хлеб и ночлег. Пылали Божьи харчевни, нагих и сирых приют: Слуги Короны слопали все. Но мы смолчали и тут. И вот Королевские Слуги стали сильней Короля; Он долго водил их за нос, прикидываясь и юля. Но выждала время новая знать, монахов лишившая сил, И те, кто Слово Господне за голенищем носил,— Кольцо сомкнулось, и голоса слились в угрожающий гул; Мы видели только спины: на нас никто не взглянул. Король взошел на эшафот перед толпой зевак. «Свобода!» — кто-то закричал. И все пошли в кабак. Война прошлась по миру, словно гигантский плуг: Ирландия, Франция, Новый Свет — все забурлило вдруг. И странные речи о равенстве звучали опять и опять, И сквайры заметили нас наконец и велели нам воевать. В те времена никто не смел с презреньем на нас смотреть: Холопы, подъяремный скот — мы доблестно шли на смерть. В кипящем котле Трафальгара, на Альбуэрских полях Мы кровь свою проливали за право остаться в цепях! Мы падали, и стреляли, и видели перед собой Французов, которые знали, за что они шли на бой; И тот, кто был раньше непобедим, пред нами не смог устоять, И наша свобода рухнула с ним. И мы смолчали опять. Давно закончился славный поход, затих канонады гром; А сквайры в себя прийти не могли: видать, повредились умом. К законнику стали бегать, цепляться за ростовщика,— Должно быть, при Ватерлоо их все же задело слегка. А может, тени монахов являлись им в эти дни, Когда монастырские кубки к губам подносили они. Мы знали: их время уходит, подобно иным временам; И снова земля досталась другим — и снова, конечно, не нам. Теперь у нас новые господа — но холоден их очаг, О чести и мести они не кричат и даже не носят шпаг. Воюют лишь на бумаге, их взгляд отрешен и сух; Наш стон и смех для этих людей — словно жужжанье мух. Сносить их брезгливую жалость — трудней, чем рабский труд. Под вечер они запирают дома и песен не поют. О новых законах, о правах толкуют нам опять. Но все не попросту — не так, чтоб каждый мог понять. Быть может, и мы восстанем, и гнев наш будет страшней, Чем ярость мятежных французов и русских бунтарей; А может, беспечностью и гульбой нам выразить суждено Презренье Божье к властям земным — и мы предпочтем вино… Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы — английский народ, и мы слишком долго молчим! Перевод М. Бородицкой
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Secret People
Smile at us, pay us, pass us; but do not quite forget; For we are the people of England, that never have spoken yet. There is many a fat farmer that drinks less cheerfully, There is many a free French peasant who is richer and sadder than we. There are no folk in the whole world so helpless or so wise. There is hunger in our bellies, there is laughter in our eyes; You laugh at us and love us, both mugs and eyes are wet: Only you do not know us. For we have not spoken yet. The fine French kings came over in a flutter of flags and dames. We liked their smiles and battles, but we never could say their names. The blood ran red to Bosworth and the high French lords went down; There was naught but a naked people under a naked crown. And the eyes of the King's Servants turned terribly every way, And the gold of the King's Servants rose higher every day. They burnt the homes of the shaven men, that had been quaint and kind, Till there was no bed in a monk's house, nor food that man could find. The inns of God where no man paid, that were the wall of the weak. The King's Servants ate them all. And still we did not speak. And the face of the King's Servants grew greater than the King: He tricked them, and they trapped him, and stood round him in a ring. The new grave lords closed round him, that had eaten the abbey's fruits, And the men of the new religion, with their bibles in their boots, We saw their shoulders moving, to menace or discuss, And some were pure and some were vile; but none took heed of us. We saw the King as they killed him, and his face was proud and pale; And a few men talked of freedom, while England talked of ale. A war that we understood not came over the world and woke Americans, Frenchmen, Irish; but we knew not the things they spoke. They talked about rights and nature and peace and the people's reign: And the squires, our masters, bade us fight; and scorned us never again. Weak if we be for ever, could none condemn us then; Men called us serfs and drudges; men knew that we were men. In foam and flame at Trafalgar, on Albuera plains, We did and died like lions, to keep ourselves in chains, We lay in living ruins; firing and fearing not The strange fierce face of the Frenchmen who knew for what they fought, And the man who seemed to be more than a man we strained against and broke; And we broke our own rights with him. And still we never spoke. Our patch of glory ended; we never heard guns again. But the squire seemed struck in the saddle; he was foolish, as if in pain, He leaned on a staggering lawyer, he clutched a cringing Jew, He was stricken; it may be, after all, he was stricken at Waterloo. Or perhaps the shades of the shaven men, whose spoil is in his house, Come back in shining shapes at last to spoil his last carouse: We only know the last sad squires rode slowly towards the sea, And a new people takes the land: and still it is not we. They have given us into the hand of new unhappy lords, Lords without anger or honour, who dare not carry their swords. They fight by shuffling papers; they have bright dead alien eyes; They look at our labour and laughter as a tired man looks at flies. And the load of their loveless pity is worse than the ancient wrongs, Their doors are shut in the evening; and they know no songs. We hear men speaking for us of new laws strong and sweet, Yet is there no man speaketh as we speak in the street. It may be we shall rise the last as Frenchmen rose the first, Our wrath come after Russia's wrath and our wrath be the worst. It may be we are meant to mark with our riot and our rest God's scorn for all men governing. It may be beer is best. But we are the people of England; and we have not spoken yet. Smile at us, pay us, pass us. But do not quite forget.
4118
