Тривия, то бишь Всякая всячина; или «Искусство ходить по улицам Лондона». Книга третья. «Искусство ходить по улицам ночью»
Остави землю, Тривия, Богиня, Остави, перейди на небо ныне, Остави и возрадуй наши очи: Стань Цинтией, правительницей Ночи!1 Пока ты в небесах стоишь на страже, Убийства прекращаются и кражи. Приди ж ко мне, Богиня, в час урочный И освети мне путь мой полуночный! [Вечер] При первой же звезде над головою Быть попрошу внимательнее вдвое: Торговцы закрывают магазины, И на прохожих падают витрины. Работники домой идут; толпою Доску несут и лестницу с собою. В толпе – проход? Войди без промедленья И двигай дальше – в нужном направленье! [О проулке у церкви святого Клеме́нта Датского] Где высится святой Клеме́нт наш Датский, Где возле Стрэнда – беспорядок адский, Где ходишь, лбом карнизы задевая, Где каблуки ломает мостовая, Узки проходы, слепы фонари, И стражи нет, ну прямо хоть умри, Не раскисай, но чутко и сторожко Иди вперёд бесшумно, словно кошка. Гляди: повозка с углем, ей вослед – Ещё одна; ещё; – пройдёшь тут? – нет! Толпа растёт, и люди, словно волны, Друг друга давят, нетерпенья полны. Всяк суетится, лезет на простор; Куда ни повернёшь, везде затор. Стоят телеги, дилижансы, дроги; Щелчки кнутов; тут поперёк дороги Лежит бревно; а там торчат рога На бойню уводимого быка. Столкнулись кэбы при неловкой встрече. Звучат возниц воинственные речи. Крепчает брань; смертельные враги Кнутами чертят в воздухе круги И вдруг от слова переходят к делу, И льётся кровь, и бич терзает тело. Свалились наземь; на подъём легки, Вложили ярость в гири-кулаки, И, намахавшись до изнеможенья, В грязи кончают славное сраженье! Так, полыхая злобою гееннской, Два кабана, вестфальский и ютенский, Могли б сойтись, решая в битве страстной, Кто на болоте царь единовластный, И, грязные, закончить битву в раже, Умывшись кровью – собственной и вражьей! [О ворах-карманниках] Там, где кипит людской водоворот, Будь начеку, не стой, разинув рот: Серебряной прельщённый рукояткой, Ценитель тонкий стянет нож украдкой. Или чумазый вынырнет пострел, Что в деле воровском понаторел, И твой парик сорвёт с тебя мгновенно, Тебя оставив лысым, как колено. Другой же положась на ловкость рук, Опустошит карман твой, милый друг. Часы и табакерка – где вы ныне? Исчезли, будто не было в помине! Но что случилось? – Лавочник в упор Уставился на вора. – Что же вор? Несётся прочь от гибельного взора, Услышав крик: «Он вор! Держите вора!» (Так, индюшонка утащив, лиса В дубраву устремляется от пса. И лорд за ними скачет разъярённый, И арендатор плачет разорённый). Бедняга, сил ты полон молодых, Что ж честный труд у нас не емлет их? Упал. Настигли. Крик: «Тащи к насосу! А ну-ка, зададим молокососу!» Иль – прямо в грязь! В навозе голова; Толпа – в восторге, парень – жив едва. [О певцах-исполнителях баллад] Услышишь если где поют баллады, Совет: не поддавайся на рулады. Певцы сии – коварные Сирены, И в сговоре с ворьём обыкновенно. Заслушаешься сладкого артиста, И вмиг сопрут платочек из батиста. Карета входит в массу черни пёстрой, Как будто в масло входит ножик острый, И так же на Троянцев и на Греков Зевс поделил грома́ми человеков. [О прогулке в компании с другом] Коль в грубости толпа себя не чает, Тебя, толкаясь, с другом разлучает, Не спорь с толпой, но сделай остановку И оцени немедля обстановку. Хоть сам же я, сказать по правде, разом Бросаюсь в битву, и теряю разум, И где толпа и гуще, и плотнее, Тем пробиваюсь пуще и сильнее. (Что странно: я насилье ненавижу, И даже мухи даром не обижу!). Троянец так пропавшую невесту Искал, не находя от горя места, Искал в ночи, где полыхало пламя, Средь мертвецов, что высились холмами. Так Нис искал, с отчаяньем и дрожью Бродивший по лесному бездорожью, Искал того, с кем на пределе страсти Душой и телом испытал он счастье, И не нашёл: пропал, как не бывало, Был Эвриал – не стало Эвриала! [О неосторожных пешеходах] Неосторожен, кто в толпе толкучей Девицу хочет рассмотреть получше: Его забьют локтями в многолюдье, Его на столб жестоко бросят грудью, Плеснут в него из рыбной лавки хамы Водицей с чешуёй и потрохами. А если упадёт на турникеты, Так поддадут, что он не взвидит света, И, покрутивши снова, снова, снова, Его отбросят прочь полуживого. [Полезные советы] Будь бдителен – всегда, везде и всюду, И худо не нагрянет ниоткуда, И факельщик назойливый, зараза, Не станет ночью надобен ни разу. Прокладывать маршрут не вздумай даже, Где грузчик у пивной сложил поклажу, Чтоб тачкой он не сбил тебя жестоко, Как школьника, сбежавшего с урока, И чтобы след колёсный, длинный, грязный, Тебя не прочертил бы, безобразный! Гуляя, к погребам не подходи ты, Особенно когда они открыты. И ежели, ведомый злобным роком, Нечаянно споткнёшься ненароком И рухнешь на торговую палатку, И станешь враз причиной беспорядка, Орехи сбросишь, передавишь груши, – Тебе хозяин ругань вложит в уши И через суд, сколь кайся ты ни слёзно, Огромный штраф наложит скрупулёзно! [Личная безопасность – прежде всего] С утра и днём для дела и прогулки Предпочитая чистые проулки, С широких улиц уходи на тропки От шума, трескотни и нервотрёпки, А ночью по проулкам не таскайся, По грязи в авантюры не пускайся, – Пекись о безопасности повсюду: Кто в ней упрочен, тот не емлет худо. Не подставляйся – и дурацким видом Не подстрекай к насмешкам и обидам Ехидных содержательниц пивнущек, Что рассуждать горазды про «свинюшек», И будешь ты их спрашивать едва ли, Кого они там лично обозвали! [О том, почему опасно ходить через площадь по ночам] Где Ли́нкольнз-Инн раскинулась широко, Внимательным твоё да будет око: Там вор таится. Целый день для вида Он нищего играет инвалида, Однако ж костылём в ночное время Безжалостно тебя ударит в темя. Ты факельщика даже по дешёвке Не нанимай, чтоб этот парень ловкий Тебя провёл бы вдоль стены пустынной: Грабителей союзник он старинный. Погасит факел посреди дороги И с вором куш разделит свой в итоге. Короче говоря, в любую ночку По городу не шастай в одиночку, Спеши в места, где в праздники и в будни Просторнее, но также многолюдней, Где фонари на масляной основе, Которые давно у нас не внове, Нам беды и тревоги сокращают, Когда пути-дороги освещают. [Счастье Лондона] О, Августа! Пою, в тебя влюблённый, Великий Град, законом защищённый! Фонарь угрюмый ни в какой аллее Не затемнит здесь рожу лиходея. В твоих проулках, город знаменитый, Нет зависти испанской ядовитой. Ты, город мой, не мстительный католик, Что ближних ненавидит аж до колик. Свобода, справедливость – здесь охрана. Британия – не вотчина тирана. Британия – не вотчина бандита. Здесь церковь – для убийцы не защита! [О носильщиках] А вот идёт носильщик. Сей молодчик Прокладывает путь без проволочек. Идёт самоуверенно, упруго, С пути сметая недруга и друга. Но по закону этот бодрый пентюх Свободен лишь «от энтих и до энтих», И он не может, тупо пяля зенки, Толкать вас в бок и прижимать вас к стенке, И он не может, с умыслом иль сдуру Вас оттеснять к гранитному бордюру. Однако ж, нешутейно, друг, попробуй Поспорить с ним, ливрейной особой, Когда он, освещаем факелами, Служить в полночный час приставлен к даме! Покуда госпожа дела решает, Сложив шесты, у дома отдыхают Носильщики. Рассеянный и жалкий, Я длинные не замечаю палки, И, больно спотыкаясь, чертыхаюсь, И, каясь, над собою насмехаюсь! [О том, как переходить улицу] Загородила улицу карета? Будь вежлив с кучером в ответ на это. Твои приказы и твои угрозы На полном не воспримет он серьёзе, Но с наглостью без меры и границы Перед тобою, друг, не извинится. Твои же сапоги заляпав грязью, Не скажет он: «Пардон за безобразье!» И ежели продолжишь канонаду, Ответит кратко: «Так тебе и надо!» Так соберись же с духом, человече, И в узел завяжи себя покрепче Пред тем, как перейти через дорогу, Где тарахтят кареты, тачки, дроги, И по́д ноги гляди, чтобы жестоко Не рухнуть разом в русло водостока, Потом иди… Ты слышишь слева, справа Гремят колёса, словно гром: расправу Свершает рок, когда, скользя по грязи, Ты падаешь, в сознанье меркнут связи, Когда тебе, мой друг, неумолимо Ломает кости всё, что едет мимо, Иль если, слава Богу, жив остался, Но заперт меж каретами, – попался! Куда ни сунься, всюду покалечат, И слева, справа злые взгляды мечут, И режут языки острее бритвы, И тщетны увещанья и молитвы! И нет судьбины, что твоей плачевней. Так мореходы из легенды древней, Гонимые двойной враждебной силой, Метались меж Харибдою и Сциллой! [Об устрицах] Пройти хотел к пескам ты Уолл-Флит, ¬– а? – Что устричной торговлей знаменита? Приподнята в том месте мостовая На переходе; обувь не марая, Пройдёшь легко. В экскурсии минутной Поток Флит-Дитч осмотришь грязный, мутный. Стоят бочонки с устрицами рядом; Приятно любоваться их парадом. И далее спешить не вздумай даже: Изысканная рыба на продажу Там выставлена. Подойди с улыбкой, Купи, себя порадуй славной рыбкой. Там с устрицами местная торговка Обходится решительно и ловко: Ножом вскрывает створки без напряга; Солёная от них стекает влага. Мне видится: из меди и из стали Доспехи и оружие блистали Того, что первым на скале прибрежной, Разбивши раковину, насладился нежной Изысканною устрицею. Море, Земля и небо отдают, не споря, Плоды свои, которые от веку Нужны для пропитанья человеку. Британец любит мяса кус кровавый, Француз лягушек любит (Боже правый!). Улиток в суп кладут, сморчки – в рагу. (Хвалебных слов найти я не могу!). [О поддержании стен родного дома в целости и сохранности] Когда небес разверзнутся стихии, Храни свой дом во времена лихие, Не уступай земли чужому люду, Что всё захватит, хлынув отовсюду, И выгонит – безжалостно, сурово Лишив тебя единственного крова, И в никуда, ограбленный до нитки, Уйдёшь, врагу оставив все пожитки, Поскольку враг настолько многочислен, Что твой отпор заранее бессмыслен. Царя Эдипа вспомни: пусть урок Сейчас и здесь тебе послужит впрок. На сходе трёх дорог отца он встретил И, не узнав, с почтеньем не приветил. (Отец несчастный! Но куда как боле Несчастней сын в отцеубийской доле!) Сын тоже не был узнан, и в итоге Никто не уступил пути-дороги. Мечи сверкнули… Победил мужчина, Что молод был… И рухнул старичина! Эдип, отсюда и несчастья эти: Твои погибли подданные, дети, Которых ты зачал в кровосмешенье. Всю ночь бродил, не зная утешенья, По Фивам ты; душа твоя терзалась, И бесконечной ночь тебе казалась. [Размышления при виде похоронной процессии] Подумай, смертный, как бегут года: Пришёл – на миг, исчезнешь – навсегда. В последний путь барона провожают. Наследник скорбь всем видом выражает. А вон с новопреставленной девицей Поклонников толпа пришла проститься. На лошадях – роскошные плюмажи Из страусовых перьев. Как-то даже Хотелось бы спросить, зачем всё это, Зачем гербы, лакеи и кареты? Живым – возня и лишняя морока, А мёртвым – так и вовсе нету прока. Ужели суетятся человеки, Чтоб только прах на прах возлёг навеки? [О том, что следует быть внимательным в местах, где только что покрасили] Будь начеку у крашеной палатки; Последствия иначе будут гадки: Коль близко подойдёшь, оставь надежду Уйти, не замарав свою одежду. Ах, разве не должны мы то и дело Природу прославлять за наше тело? К примеру, не она ль дала нам ноги Для твёрдого хожденья по дороге? И руки не она ль дала, чтоб ночью Врагов нам отражать со всею мочью? И две ноздри дала нам не она ли, Чтоб краску мы заране обоняли И, чуя вонь, могли бы постараться По улице пройти, не замараться? [О различных видах мошенничества, которые прежде были у нас в ходу] Кто городских мошенников опишет, Опишет ночь, что жульничеством дышит? И долго ль мне твердить вам: «Люди, бросьте Играть с ворами в карты или в кости!»? И долго ль мне внушать ещё упорно: «Не лезьте в спор дерущихся притворно!»? Неужто всё равно простак найдётся, Что верит клятвам ушлого народца? Что делать мне, коль ты наживой грезишь И к сволоте по доброй воле лезешь, Чтоб тут же обнаружить на поверку: Украли и часы, и табакерку? [Напоминание о добродетели] Пусть ночью добродетель нешутейно Тебя хранит в районе Друри-Лейна: На Кэтрин-Стрит там дамы обитают, Что по ночам услуги предлагают. Бродяжка Муза, опиши приёмы, Приманки их, обманки и отъёмы, Где жертвами у нас извечно были Приезжие глупцы и простофили, Чтоб молодёжь вняла бы укоризне, И предпочла здоровый образ жизни, И городские щёки чтобы дале Румянцем деревенским воспылали! [Как распознать уличную женщину] Приходит ночь; на весь период ночи Приходится весь день её рабочий. Прикидываясь вечною молодкой, Она снуёт угодливой походкой Под фонарём, чтоб видной быть клиенту. На ней безвкусны бантики и ленты, И юбкой грязной, мнится, обметала Все закоулки ближнего квартала. И нету щёк, и слева-справа пусто, Румянами намазано там густо. И, вздор неся, мужскому слуху лестный, Лепечет: «Соблазнитель мой прелестный!», И ходит-бродит у дверей таверны, И злость в её глазах неимоверна. Она их капюшоном прикрывает. Она с пустой картонкою гуляет. Спроси, зачем, услышишь от ловчилы: «Я с биржи: порученье получила!» Иль, квакерским покрывшись капюшоном И тем одним уже глумясь над оным, Идёт она со скромностью притворной По Друри-Лейн охотницей упорной: То цепко за рукав тебя хватает, То веером по-дружески, бывает, Погладит по щеке тебя, – а ты же Спеши уйти подальше от бесстыжей, И, сколь посулы ни были бы сладки, Ты проходи – вперёд и без оглядки. [История йомена, который поддался на соблазны уличной женщины] О йомене я расскажу вам ныне. Коровье стадо с де́вонской равнины В столицу нашу он пригнал когда-то И продал, заработав кучу злата. С коварной нимфой здесь, на бойком месте, О доме он забыл и о невесте. А уличная женщина с пирушки Его к себе сманила в комнатушку. Пока вела, минуты не теряла И пьяного вчистую обобрала. Со стражниками он подрался спьяна. Арестовали сельского буяна. А утром он проснулся в каталажке И понял, сколь его потери тяжки! Поверить невозможно: как же так? Ты – йомен, ты крепыш и здоровяк. Ты ел бифштекс, – сейчас глотаешь сдуру Отвратные пилюли и микстуры. Вот от хирурга счёт придёт длиннющий. Что скажешь ты? «О, Боже всемогущий!»? Возденешь в небесам глаза и руки? Нет, не проймут хирурга эти трюки! Но я хочу, чтоб Божье соучастье Тебя спасло от большего несчастья. Теперь, когда тебе твой нос разбили И в месиво сплошное превратили, Боюсь, невеста от тебя отпрянет И сладко целовать тебя не станет, Боюсь, что твой сосед, отпрянув тоже, Перекрестится, молвив: «Ну и рожа!» [О стражниках] Есть стражники: по-дружески приветят, Укажут путь и по́д ноги посветят, И ежели «под мухой» ты немного, То выведут на верную дорогу. До дома, если надобно, ребята За скромную всегда проводят плату. Но вот представь, что ты причастен к драме, Где те же люди машут фонарями, Товарищей своих зовут во мраке. Нужна подмога в предстоящей драке: Здесь дебоширов пакостная кодла Закон британский попирает подло! И ты как бы причастен к этой кодле, Случайно оказавшись где-то подле. Не верещи, ночной простор колебля, Не стражника ищи – ищи констебля. Серебряную дай ему монету. Была проблема – и проблемы нету, И впредь, во избежание оплошки, Начальнику плати – не мелкой сошке! [О праздношатайках и дебоширах] Ночь. Дебоширы и праздношатайки На улицы выходят без утайки. Они враги всех дремлющих и спящих, Обидчики всех мимо проходящих. Разбить окно полпе́нсовой монеткой – Талант меж них, увы, весьма нередкий. Кто не дрожал, услышав о Мохоках, Повесах и распутниках жестоких? Истории боясь с дурной развязкой, И стражник, слышь, их обходил с опаской. Я знаю, как в районе Сноу-Хилла Неистовствовала их вражья сила. Известны мне их жуткие злодейства. Они почтенных матерей семейства Бросали в бочки – и под дикий хохот С холмов бросали так, что треск и грохот Там крики заглушали женщин милых, Встречавших смерть в катящихся могилах. Так честный Регул был казнён когда-то, Что пал за Рим, исполнив долг солдата! [О чём следует помнить тёмной ночью] Ночь; тусклый свет; печальные картины; На мостовой лежат посередине И быстро вырастают кучи хлама. Пещеры здесь, а там сплошные ямы. И если ветром вдруг фонарь погашен, То часто результат бывает страшен: Вот ночь прошла полкруга, королева, Вкруг трона из эбенового древа, И в я́мищу карета провалилась, И тонет вместе с лошадью; забилась Там в судорогах лошадь; рвутся вожжи: Ломаются колёса, оси – тоже. Так с Эдистонским было маяком: Он людям верным был проводником, Но бури, проявив свирепость дурью, Его однажды сбили с верхотурья, И с той поры трагично и нелепо Там флот за флотом разбивало в щепы.2 Так стоит ли, скажите, Бога ради, Заказывать карету на́ ночь глядя? [Пожар] «Пожар! Пожар!» – внезапно крик раздался, На полусонной улице взорвался. Куда ни глянь, увидишь там и сям: Возносит ветер искры к небесам. Пожар всепожирающей заразой Всё поразил, что видно было глазу, И пламя – языки его, как шпили, – Рванулось вверх и в ярости, и в пыле. Разбиты окна; чёрный дым клубится; Треща, ползёт по скатам черепица. Глядит народ, как в огненную бучу Пожарный устремляется могучий. Вот – вот он в шлеме кожаном, ползущий Туда, где дым всего плотней и гуще. Дополз, явился вовремя и кстати На помощь беззащитному дитяти, И мать его встречает тут же рядом Молитвой благодарною и взглядом. И здесь на ум приходит снова, снова Дарда́н-герой, что спас отца родного. Струя из шланга бьёт горизонтально, Огонь воде сдаётся моментально. Стропила, балки стаскивают крюком. Растут руины с грохотом и стуком, И буря, усугубливая сцену, По этажам гуляет, валит стены, И всполохи всё яростней и резче Подчёркивают ночи лик зловещий. Вот так же полыхал вкруг башен Рима Огонь, что предсказал неумолимо Судьбину злую Цезарю-владыке, Когда над ним чудовищные лики Взошли – и небо при дневном светиле От края и до края захватили! Чу! Барабан грохочет: отойдите! Со стороны на дело поглядите. Уже фитиль дымится под зарядом, Уже нельзя толкаться где-то рядом… Внезапно всё и сразу стало шатко, И рухнул дом на дымную площадку! И точно так Неаполь будет снова Природою разрушен до основы, И, обречённый мукам беспримерным, Он в озере затоплен будет серном, И башни, что воздвигли человеки, Земное чрево поглотит навеки! Читатель милый, что́ со мною сталось! Я испытал великую усталость, Я перенёс жестокие мытарства Среди зимы в столице государства, Я пережил разгул толпы мятежной, Я видел бунт, безумный и безбрежный, По улицам ходил, где шум каретный Царит повсюду, дикий, несусветный. Но если от стихов моих дорога Понятней людям стала хоть немного И хоть немного стала безопасной, – Благословляю труд свой ненапрасный! Сравним я с путешественником ныне, Что видел азиатские пустыни И гор гренландских видел он граниты, Что бесконечным холодом повиты, Которого святое Провиденье, Вознаградив за все его мученья, Вернуло через годы в край родимый, И он явился – целый, невредимый – И предлагает вам свои записки, Чтобы в пути уменьшить ваши риски. Я кончил труд. Волненью нет предела: Поэма для бессмертия созрела! Лишь прах мой бренный примет смерть, шалава, Моя же не достанется ей слава. Когда ушли великие поэты, Которых в обиходе нынче нету (Кондитеры одни, хитры и вёртки, Пускают их страницы на обёртки), А критикам трагедии лишь святы, И только им поют они кантаты, Я вешать нос, читатель, не намерен: Флит-Стрит мою поэму, я уверен, Ещё признает; утверждать я вправе, Что приговорена она ко славе, И всякий, кто отправится в дорогу, «Джон Гей, спасибо!», – скажет мне, ей-богу! © Перевод Евг. Фельдмана 28.08.1984 п.г.т. Черноморское Крымской области 3.09.1984 г. Омск 4-5.09.1984 село Старокарасук Большереченского района Омской области (строки 19-44) 6.09.1984 село Старокарасук Большереченского района Омской области (строки 51-76) 11.05.-29.06.2019 г. Омск Все переводы Евгения Фельдмана Примечания
1 – Цинтия — одно из имён Дианы-луны.
2 – Маяк Эдистон, расположенный на Эдистонских скалах в графстве Девоншир, отстраивали и перестраивали четыре раза: в 1698, 1705, 1759 и 1882 гг. Первые два маяка были уничтожены штормом.
Текст оригинала на английском языке
Trivia, or The Art of Walking the Streets of London. Book 3
Of Walking the Streets by Night. O TRIVIA, Goddess, leave these low abodes, And traverse o’er the wide ethereal roads, Celestial Queen, put on thy robes of light, Now Cynthia nam’d, fair regent of the Night. At sight of thee the villain sheaths his sword, Nor scales the wall, to steal the wealthy hoard. O may thy silver lamp from heav’n’s high bow’r Direct my footsteps in the midnight hour! [The Evening.] When night first bids the twinkling stars appear, Or with her cloudy vest inwraps the air, Then swarms the busie street; with caution tread, Where the shop-windows falling threat thy head; Now lab’rers home return, and join their strength To bear the tott’ring plank, or ladder’s length; Still fix thy eyes intent upon the throng, And as the passes open, wind along. [Of the Pass of St. Clement’s.] Where the fair columns of St. Clement stand, Whose straiten’d bounds encroach upon the Strand; Where the low penthouse bows the walker’s head, And the rough pavement wounds the yielding tread; Where not a post protects the narrow space, And strung in twines, combs dangle in thy face; Summon at once thy courage, rouze thy care, Stand firm, look back, be resolute, beware. Forth issuing from steep lanes, the collier’s steeds Drag the black load; another cart succeeds, Team follows team, crouds heap’d on crouds appear, And wait impatient, ‘till the road grow clear. Now all the pavement sounds with trampling feet, And the mixt hurry barricades the street. Entangled here, the waggon’s lengthen’d team Cracks the tough harness; here a pond’rous beam Lies over-turn’d athwart; for slaughter fed Here lowing bullocks raise their horned head. Now oaths grow loud, with coaches coaches jar, And the smart blow provokes the sturdy war; From the high box they whirl the thong around, And with the twining lash their shins resound: Their rage ferments, more dang’rous wounds they try, And the blood gushes down their painful eye. And now on foot the frowning warriors light, And with their pond’rous fists renew the fight; Blow answers blow, their cheeks are smear’d with blood, ’Till down they fall, and grappling roll in mud. So when two boars, in wild Ytene bred, Or on Westphalia’s fatt’ning chest-nuts fed, Gnash their sharp tusks, and rous’d with equal fire. Dispute the reign of some luxurious mire; In the black flood they wallow o’er and o’er, ’Till their arm’d jaws distil with foam and gore. [Of Pick-Pockets.] Where the mob gathers, swiftly shoot along, Nor idly mingle in the noisy throng. Lur’d by the silver hilt, amid the swarm, The subtil artist will thy side disarm. Nor is thy flaxen wigg with safety worn; High on the shoulder, in a basket born, Lurks the sly boy; whose hand to rapine bred, Plucks off the curling honours of thy head. Here dives the skulking thief with practis’d slight, And unfelt fingers make thy pocket light. Where’s now thy watch, with all its trinkets, flown? And thy late snuff-box is no more thy own. But lo! his bolder theft some tradesman spies, Swift from his prey the scudding lurcher flies; Dext’rous he ‘scapes the coach with nimble bounds, Whilst ev’ry honest tongue stop thief resounds. So speeds the wily fox, alarm’d by fear, Who lately filch’d the turkey’s callow care; Hounds following hounds grow louder as he flies, And injur’d tenants joyn the hunter’s cries. Breathless he stumbling falls: Ill-fated boy! Why did not honest work thy youth employ? Seiz’d by rough hands, he’s dragg’d amid the rout, And stretch’d beneath the pump’s incessant spout: Or plung’d in miry ponds, he gasping lies, Mud choaks his mouth, and plaisters o’er his eyes. [Of Ballad-Singers.] Let not the ballad-singer’s shrilling strain Amid the swarm thy list’ning ear detain: Guard well thy pocket; for these Syrens stand To aid the labours of the diving hand; Confed’rate in the cheat, they draw the throng, And cambrick handkerchiefs reward the song. But soon as coach or cart drives rattling on, The rabble part, in shoals they backward run. So Jove’s loud bolts the mingled war divide, And Greece and Troy retreat on either side. [Of Walking with a Friend.] If the rude throng pour on with furious pace, And hap to break thee from a friend’s embrace, Stop short; nor struggle through the croud in vain, But watch with careful eye the passing train. Yet I (perhaps too fond) if chance the tide Tumultuous bear my partner from my side, Impatient venture back; despising harm, I force my passage where the thickest swarm. Thus his lost bride the Trojan sought in vain Through night, and arms, and flames, and hills of slain. Thus Nisus wander’d o’er the pathless grove, To find the brave companion of his love, The pathless grove in vain he wanders o’er: Euryalus, alas! is now no more. [Of inadvertent Walkers.] That walker, who regardless of his pace, Turns oft’ to pore upon the damsel’s face, From side to side by thrusting elbows tost, Shall strike his aking breast against the post; Or water, dash’d from fishy stalls, shall stain His hapless coat with spirts of scaly rain. But if unwarily he chance to stray, Where twirling turnstiles intercept the way, The thwarting passenger shall force them round, And beat the wretch half breathless to the ground. [Useful Precepts.] Let constant vigilance thy footsteps guide, And wary circumspection guard thy side; Then shalt thou walk unharm’d the dang’rous night, Nor need th’ officious link-boy’s smoaky light. Thou never wilt attempt to cross the road, Where alehouse benches rest the porter’s load, Grievous to heedless shins; no barrow’s wheel, That bruises oft’ the truant school-boy’s heel, Behind thee rolling, with insidious pace, Shall mark thy stocking with a miry trace. Let not thy vent’rous steps approach too nigh, Where gaping wide, low steepy cellars lie; Should thy shoe wrench aside, down, down you fall, And overturn the scolding huckster’s stall, The scolding huckster shall not o’er thee moan, But pence exact for nuts and pears o’erthrown. [Safety first of all to be consider’d.] Though you through cleanlier allies wind by day, To shun the hurries of the publick way, Yet ne’er to those dark paths by night retire; Mind only safety, and contemn the mire. Then no impervious courts thy haste detain, Nor sneering ale-wives bid thee turn again. [The Danger of crossing a Square by Night.] Where Lincoln’s-Inn, wide space, is rail’d around, Cross not with vent’rous step; there oft’ is found The lurking thief, who while the day-light shone, Made the walls eccho with his begging tone: That crutch which late compassion mov’d, shall wound Thy bleeding head, and fell thee to the ground. Though thou art tempted by the link-man’s call, Yet trust him not along the lonely wall; In the mid-way he’ll quench the flaming brand, And share the booty with the pilf’ring band. Still keep the publick streets, where oily rays Shot from the crystal lamp, o’erspread the ways. [The Happiness of London.] Happy Augusta! law-defended town! Here no dark lanthorns shade the villain’s frown; No Spanish jealousies thy lanes infest, Nor Roman vengeance stabs th’ unwary breast; Here tyranny ne’er lifts her purple hand, But liberty and justice guard the land; No bravos here profess the bloody trade, Nor is the church the murd’rer’s refuge made. [Of Chairmen.] Let not the chairman, with assuming stride, Press near the wall, and rudely thrust thy side: The laws have set him bounds; his servile feet Should ne’er encroach where posts defend the street. Yet who the footman’s arrogance can quell, Whose flambeau gilds the sashes of Pell-mell, When in long rank a train of torches flame, To light the midnight visits of the dame? Others, perhaps, by happier guidance led, May where the chairman rests, with safety tread; Whene’er I pass, their poles unseen below, Make my knee tremble with the jarring blow. [Of crossing the Street.] If wheels bar up the road, where streets are crost, With gentle words the coachman’s ear accost: He ne’er the threat, or harsh command obeys, But with contempt the spatter’d shoe surveys. Now man with utmost fortitude thy soul, To cross the way where carts and coaches roll; Yet do not in thy hardy skill confide, Nor rashly risque the kennel’s spacious stride; Stay till afar the distant wheel you hear, Like dying thunder in the breaking air; Thy foot will slide upon the miry stone, And passing coaches crush thy tortur’d bone, Or wheels enclose the road; on either hand Pent round with perils, in the midst you stand, And call for aid in vain; the coachman swears, And car-men drive, unmindful of thy prayers. Where wilt thou turn? ah! whither wilt thou fly? On ev’ry side the pressing spokes are nigh. So sailors, while Carybdis’ gulph they shun, Amaz’d, on Scylla’s craggy dangers run. [Of Oysters.] Be sure observe where brown Ostrea stands, Who boasts her shelly ware from Wallfleet sands; There may’st thou pass, with safe unmiry feet, Where the rais’d pavement leads athwart the street. If where Fleet-ditch with muddy current flows, You chance to roam; where oyster-tubs in rows Are rang’d beside the posts; there stay thy haste, And with the sav’ry fish indulge thy taste: The damsel’s knife the gaping shell commands, While the salt liquor streams between her hands. The man had sure a palate cover’d o’er With brass or steel, that on the rocky shore First broke the oozy oyster’s pearly coat, And risqu’d the living morsel down his throat. What will not lux’ry taste? Earth, sea, and air Are daily ransack’d for the bill of fare. Blood stuff’d in skins is British christians food, And France robs marshes of the croaking brood; Spongy morells in strong ragousts are found, And in the soupe the slimy snail is drown’d. [Observations concerning keeping the Wall.] When from high spouts the dashing torrents fall, Ever be watchful to maintain the wall; For should’st thou quit thy ground, the rushing throng Will with impetuous fury drive along; All press to gain those honours thou hast lost, And rudely shove thee far without the post. Then to retrieve the shed you strive in vain, Draggled all o’er, and soak’d in floods of rain. Yet rather bear the show’r, and toils of mud, Than in the doubtful quarrel risque thy blood. O think on Œdipus’ detested state, And by his woes be warn’d to shun thy fate. Where three roads join’d, he met his sire unknown; (Unhappy sire, but more unhappy son!) Each claim’d the way, their swords the strife decide, The hoary monarch fell, he groan’d and dy’d! Hence sprung the fatal plague that thin’d thy reign, Thy cursed incest! and thy children slain! Hence wert thou doom’d in endless night to stray Through Theban streets, and cheerless groap thy way. [Of a Funeral.] Contemplate, mortal, on thy fleeting years; See, with black train the funeral pomp appears! Whether some heir attends in sable state, And mourns with outward grief a parent’s fate; Or the fair virgin, nipt in beauty’s bloom, A croud of lovers follow to her tomb. Why is the herse with ’scutcheons blazon’d round, And with the nodding plume of Ostrich crown’d? No: The dead know it not, nor profit gain; It only serves to prove the living vain. How short is life! how frail is human trust! Is all this pomp for laying dust to dust? [Of avoiding Paint.] Where the nail’d hoop defends the painted stall, Brush not thy sweeping skirt too near the wall; Thy heedless sleeve will drink the colour’d oil, And spot indelible thy pocket soil. Has not wise nature strung the legs and feet With firmest nerves, design’d to walk the street? Has she not given us hands, to groap aright, Amidst the frequent dangers of the night? And think’st thou not the double nostril meant, To warn from oily woes by previous scent? [Of various Cheats formerly in practice.] Who can the various city frauds recite, With all the petty rapines of the night? Who now the Guinea-dropper’s bait regards, Trick’d by the sharper’s dice, or juggler’s cards? Why should I warn thee ne’er to join the fray, Where the sham-quarrel interrupts the way? Lives there in these our days so soft a clown, Brav’d by the bully’s oaths, or threat’ning frown? I need not strict enjoyn the pocket’s care, When from the crouded play thou lead’st the fair; Who has not here, or watch, or snuff-box lost, Or handkerchiefs that India’s shuttle boast? [An Admonition to Virtue.] O! may thy virtue guard thee through the roads Of Drury’s mazy courts, and dark abodes, The harlots guileful paths, who nightly stand, Where Katherine-street descends into the Strand. Say, vagrant Muse, their wiles and subtil arts, To lure the strangers unsuspecting hearts; So shall our youth on healthful sinews tread, And city cheeks grow warm with rural red. [How to know a Whore.] ’Tis she who nightly strowls with saunt’ring pace, No stubborn stays her yielding shape embrace; Beneath the lamp her tawdry ribbons glare, The new-scower’d manteau, and the slattern air; High-draggled petticoats her travels show, And hollow cheeks with artful blushes glow; With flatt’ring sounds she sooths the cred’lous ear, My noble captain! charmer! love! my dear! In riding-hood near tavern-doors she plies, Or muffled pinners hide her livid eyes. With empty bandbox she delights to range, And feigns a distant errand from the ‘Change; Nay, she will oft’ the Quaker’s hood prophane, And trudge demure the rounds of Drury-lane. She darts from sarsnet ambush wily leers, Twitches thy sleeve, or with familiar airs Her fan will pat thy cheek; these snares disdain, Nor gaze behind thee, when she turns again. [A dreadful Example.] I knew a yeoman, who for thirst of gain, To the great city drove from Devon’s plain His num’rous lowing herd; his herds he sold, And his deep leathern pocket bagg’d with gold; Drawn by a fraudful nymph, he gaz’d, he sigh’d; Unmindful of his home, and distant bride, She leads the willing victim to his doom, Through winding alleys to her cobweb room. Thence thro’ the street he reels from post to post, Valiant with wine, nor knows his treasure lost. The vagrant wretch th’ assembled watchmen spies, He waves his hanger, and their poles defies; Deep in the Round-house pent, all night he snores, And the next morn in vain his fate deplores. Ah hapless swain, unus’d to pains and ills! Canst thou forego roast-beef for nauseous pills? How wilt thou lift to Heav’n thy eyes and hands, When the long scroll the surgeon’s fees demands! Or else (ye Gods avert that worst disgrace) Thy ruin’d nose falls level with thy face, Then shall thy wife thy loathsome kiss disdain, And wholesome neighbours from thy mug refrain. [Of Watchmen.] Yet there are watchmen, who with friendly light Will teach thy reeling steps to tread aright; For sixpence will support thy helpless arm, And home conduct thee, safe from nightly harm; But if they shake their lanthorns, from afar To call their breth’ren to confed’rate war When rakes resist their pow’r; if hapless you Should chance to wander with the scow’ring crew; Though fortune yield thee captive, ne’er despair, But seek the constable’s consid’rate ear; He will reverse the watchman’s harsh decree, Moved by the rhet’rick of a silver fee. Thus would you gain some fav’rite courtier’s word; Fee not the petty clarks, but bribe my Lord. [Of Rakes.] Now is the time that rakes their revells keep; Kindlers of riot, enemies of sleep. His scatter’d pence the flying Nicker flings, And with the copper show’r the casement rings. Who has not heard the Scowrer’s midnight fame? Who has not trembled at the Mohock’s name? Was there a watchman took his hourly rounds, Safe from their blows, or new-invented wounds? I pass their desp’rate deeds, and mischiefs done Where from Snow-hill black steepy torrents run; How matrons, hoop’d within the hoghead’s womb, Were tumbled furious thence, the rolling tomb O’er the stones thunders, bounds from side to side. So Regulus to save his country dy’d. [A necessary Caution in a dark Night.] Where a dim gleam the paly lanthorn throws O’er the mid pavement, heapy rubbish grows; Or arched vaults their gaping jaws extend, Or the dark caves to common-shores descend. Oft’ by the winds extinct the signal lies, Or smother’d in the glimmering socket dies, E’er night has half roll’d round her ebon throne; In the wide gulph the shatter’d coach o’erthrown Sinks with the snorting steeds; the reins are broke, And from the crackling axle flies the spoke. So when fam’d Eddystone’s far-shooting ray, That led the sailor through the stormy way, Was from its rocky roots by billows torn, And the high turret in the whirlewind born, Fleets bulg’d their sides against the craggy land, And pitchy ruines blacken’d all the strand. Who then through night would hire the harness’d steed, And who would choose the rattling wheel for speed? [A Fire.] But hark! distress with screaming voice draws nigh’r, And wakes the slumb’ring street with cries of fire. At first a glowing red enwraps the skies, And born by winds the scatt’ring sparks arise; From beam to beam the fierce contagion spreads; The spiry flames now lift aloft their heads, Through the burst sash a blazing deluge pours, And splitting tiles descend in rattling show’rs. Now with thick crouds th’ enlighten’d pavement swarms, The fire-man sweats beneath his crooked arms, A leathern casque his vent’rous head defends, Boldly he climbs where thickest smoak ascends; Mov’d by the mother’s streaming eyes and pray’rs, The helpless infant through the flame he bears, With no less virtue, than through hostile fire The Dardan hero bore his aged sire. See forceful engines spout their levell’d streams, To quench the blaze that runs along the beams; The grappling hook plucks rafters from the walls, And heaps on heaps the smoaky ruine falls. Blown by strong winds the fiery tempest roars, Bears down new walls, and pours along the floors; The Heav’ns are all a-blaze, the face of night Is cover’d with a sanguine dreadful light: ’Twas such a light involv’d thy tow’rs, O Rome, The dire presage of mighty Caesar’s doom, When the sun veil’d in rust his mourning head, And frightful prodigies the skies o’erspread. Hark! the drum thunders! far, ye crouds, retire: Behold! the ready match is tipt with fire, The nitrous store is laid, the smutty train With running blaze awakes the barrell’d grain; Flames sudden wrap the walls; with sullen sound The shatter’d pile sinks on the smoaky ground. So when the years shall have revolv’d the date, Th’ inevitable hour of Naples’ fate, Her sapp’d foundations shall with thunders shake, And heave and toss upon the sulph’rous lake; Earth’s womb at once the fiery flood shall rend, And in th’ abyss her plunging tow’rs descend. Consider, reader, what fatigues I’ve known, The toils, the perils of the wintry town; What riots seen, what bustling crouds I bor’d, How oft’ I cross’d where carts and coaches roar’d; Yet shall I bless my labours, if mankind Their future safety from my dangers find. Thus the bold traveller, (inur’d to toil, Whose steps have printed Asia’s desert soil, The barb’rous Arabs haunt; or shiv’ring crost Dark Greenland’s mountains of eternal frost; Whom providence in length of years restores To the wish’d harbour of his native shores;) Sets forth his journals to the publick view, To caution, by his woes, the wandring crew. And now compleat my gen’rous labours lye, Finish’d, and ripe for immortality. Death shall entomb in dust this mould’ring frame, But never reach th’ eternal part, my fame. When W– and G–, mighty names, are dead; Or but at Chelsea under custards read; When Criticks crazy bandboxes repair, And Tragedies, turn’d rockets, bounce in air; High-rais’d on Fleet-street posts, consign’d to fame, This work shall shine, and walkers bless my name.
Другие стихотворения поэта:
- Гадание • Prediction
- К леди, которая с увлечением собирает старинную китайскую посуду • To a Lady on Her Passion for Old China
- Месть, или О том, как отец проявил доброту к замужней дочери • Revenge: or Fartherly Kindness
- Ария. «Когда у курятника бродит лисица» • Air. If Lawer’s Hand Is Fee’d
- Послание её светлости Генриетте, герцогине Мальборо • An Epistle to Her Grace, Henrietta, Duchess of Marlborough
1115
