Аромат
Единожды застали нас вдвоем,
А уж угроз и крику - на весь дом!
Как первому попавшемуся вору
Вменяют все разбои без разбору,
Так твой папаша мне чинит допрос:
Пристал пиявкой старый виносос!
Уж как, бывало, он глазами рыскал,
Как будто мнил прикончить василиска;
Уж как грозился он, бродя окрест,
Лишить тебя изюминки невест
И топлива любви - то бишь наследства;
Но мы скрываться находили средства.
Кажись, на что уж мать твоя хитра, -
На ладан дышит, не встает с одра,
А в гроб, однако, все никак не ляжет:
Днем спит она, а по ночам на страже,
Следит твой каждый выход и приход,
Украдкой щупает тебе живот
И, за руку беря, колечко ищет,
Заводит разговор о пряной пище,
Чтоб вызвать бледность или тошноту -
Улику женщин, иль начистоту
Толкует о грехах и шашнях юных,
Чтоб подыграть тебе на этих струнах
И как бы невзначай в капкан поймать,
Но ты сумела одурачить мать.
Твои братишки, дерзкие проныры,
Сующие "осы в любые дыры,
Ни разу на коленях у отца
Не выдали нас ради леденца.
Привратник ваш, крикун медноголосый,
Подобие родосского Колосса,
Всегда безбожной одержим божбой,
Болван под восемь футов вышиной,
Который ужаснет и ад кромешный
(Куда он скоро попадет, конечно),
И этот лютый Цербер наших встреч
Не мог ни отвратить, ни подстеречь.
Увы, на свете всем давно привычно,
Что злейший враг нам - друг наш закадычный.
Тот аромат, что я с собой принес,
С порога возопил папаше в нос.
Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,
Почуявший, что порохом запахло.
Будь запах гнусен, он бы думать мог,
Что то - родная вонь зубов иль ног;
Как мы, привыкши к свиньям и баранам.
Единорога почитаем странным, -
Так, благовонным духом поражен,
Тотчас чужого заподозрил он!
Мой славный плащ не прошумел ни разу,
Каблук был нем по моему приказу,
Лишь вы, духи, предатели мои,
Кого я так приблизил из любви,
Вы, притворившись верными вначале,
С доносом на меня во тьму помчали.
О выброски презренные земли,
Порока покровители, врали!
Не вы ли, сводни, маните влюбленных
В объятья потаскушек зараженных?
Не из-за вас ли прилипает к нам -
Мужчинам - бабьего жеманства срам?
Недаром во дворцах вам честь такая,
Где правят ложь и суета мирская,
Недаром встарь, безбожникам на страх,
Подобья ваши жгли на алтарях.
Коль врозь воняют составные части,
То благо ли в сей благовонной масти?
Не благо, ибо тает аромат,
А истинному благу чужд распад.
Все эти мази я отдам без блажи,
Чтоб тестя умастить в гробу... Когда же?!
Перевод Г. М. Кружкова
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Perfume
Once, and but once found in thy company, All thy supposed escapes are laid on me; And as a thief at bar is questioned there By all the men that have been robed that year, So am I (by this traiterous means surprized) By thy hydroptic father catechized. Though he had wont to search with glazed eyes, As though he came to kill a cockatrice, Though he hath oft sworn that he would remove Thy beauty's beauty, and food of our love, Hope of his goods, if I with thee were seen, Yet close and secret, as our souls, we've been. Though thy immortal mother, which doth lie Still-buried in her bed, yet wiil not die, Takes this advantage to sleep out daylight, And watch thy entries and returns all night, And, when she takes thy hand, and would seem kind, Doth search what rings and armlets she can find, And kissing, notes the colour of thy face, And fearing lest thou'rt swol'n, doth thee embrace; To try if thou long, doth name strange meats, And notes thy paleness, blushing, sighs, and sweats; And politicly will to thee confess The sins of her own youth's rank lustiness; Yet love these sorceries did remove, and move Thee to gull thine own mother for my love. Thy little brethren, which like faery sprites Oft skipped into our chamber, those sweet nights, And kissed, and ingled on thy father's knee, Were bribed next day to tell what they did see: The grim eight-foot-high iron-bound servingman, That oft names God in oaths, and only then, He that to bar the first gate doth as wide As the great Rhodian Colossus stride, Which, if in hell no other pains there were, Makes me fear hell, because he must be there: Though by thy father he were hired to this, Could never witness any touch or kiss. But Oh, too common ill, I brought with me That which betrayed me to my enemy: A loud perfume, which at my entrance cried Even at thy father's nose, so were we spied; When, like a tyran King, that in his bed Smelt gunpowder, the pale wretch shivered. Had it been some bad smell he would have thought That his own feet, or breath, that smell had wrought. But as we in our isle imprisoned, Where cattle only, and diverse dogs are bred, The precious Unicorns strange monsters call, So thought he good, strange, that had none at all. I taught my silks their whistling to forbear, Even my oppressed shoes dumb and speechless were, Only, thou bitter sweet, whom I had laid Next me, me traiterously hast betrayed, And unsuspected hast invisibly At once fled unto him, and stayed with me. Base excrement of earth, which dost confound Sense from distinguishing the sick from sound; By thee the seely amorous sucks his death By drawing in a leprous harlot's breath; By thee the greatest stain to man's estate Falls on us, to be called effeminate; Though you be much loved in the Prince's hall, There, things that seem, exceed substantial. Gods, when ye fumed on altars, were pleased well, Because you were burnt, not that they liked your smell; You're loathsome all, being taken simply alone, Shall we love ill things joined, and hate each one? If you were good, your good doth soon decay; And you are rare, that takes the good away. All my perfumes I give most willingly T' embalm thy father's corse; What? will he die? John Donne
5694
