Новая Елена
Где ты была, когда пылала Троя, Которой боги не дали защиты? Ужели снова твой приют — земля? Ты позабыла ль юного героя, Матросов, тирский пурпур корабля, Насмешливые взоры Афродиты? Тебя ли не узнать, — звездою новой Сверкаешь в серебристой тишине, Не ты ль склонила Древний Мир к войне, К её пучине мрачной и багровой? Ты ль управляла огненной луной? В Сидоне дивном — был твой лучший храм; Там солнечно, там синева безбрежна; Под сеткой полога златою, там Младая дева полотно прилежно Ткала тебе, превозмогая зной, Пока к щекам не подступала страсть, Веля устам соленым — что есть силы К устам скитальца кипрского припасть, Пришедшего от Кальпы и Абилы. Елена — ты; я тайну эту выдам! Погублен юный Сарпедон тобою, Мемнона войско — в честь тебя мертво; И златошлемный рвался Гектор к бою Жестокому — с безжалостным Пелидом В последний год плененья твоего! Зрю: снова строй героев Илиона Просторы асфоделей затоптал, Доспехов призрачных блестит металл, — Ты — снова символ, как во время оно. Скажи, где берегла тебя судьба: Ужель в краю Калипсо, вечно спящем, Где звон косы не возвестит рассвета, Но травы рослые подобны чащам, Где зрит пастух несжатые хлеба, До дней последних увяданья лета? В летейский ли погружена ручей, Иль не желаешь ты забыть вовеки Треск преломления копий, звон мечей И клич, с которым шли на приступ греки? Нет, ты спала, сокрытая под своды Холма, объемлющего храм пустой — Совместно с ней, Венерой Эрицина, Владычицей развенчанною, той Пред чьей гробницею молчат едино Коленопреклоненные народы; Обретшей не мгновенье наслажденья Любовного, но только боль, но меч, Затем, чтоб сердце надвое рассечь; Изведавшей тоску деторожденья. В твоей ладони — пища лотофага, Но до приятья дара забытья Позволь земным воспользоваться даром; Во мне еще не родилась отвага Вручить мой гимн серебряным фанфарам; Столь тайна ослепительна твоя, Столь колесо Любви страшит, Елена, Что петь — надежды нет; и потому Позволь придти ко храму твоему, И благодарно преклонить колена. Увы, не для тебя судьба земная, Покинув персти горестное лоно, Гонима ветром и полярной мглой, Лети над миром, вечно вспоминая Усладу Левки, всей любви былой И свежесть алых уст Эвфориона; Не зреть мне больше твоего лица, Мне жить в саду, где душно и тлетворно, Пока не будет пройден до конца Мой путь страдания в венке из тёрна. Елена, о Елена! Лишь чуть-чуть Помедли, задержись со мною рядом, Рассвет так близок — но тебя зову!.. Своей улыбке разреши блеснуть, Клянусь чем хочешь — Раем или Адом — Служу тебе — живому божеству! Нет для светил небесных высшей доли, Тебя иным богам не обороть: Бесплотный дух любви, обретший плоть, Блистающий на радостном престоле! Так не рождались жены никогда! Морская глубь дала тебе рожденье, И первых вод серебряную пену! Явилась ты — и вспыхнула звезда С Востока, тьме ночной придя на смену, И пастуху внушила пробужденье. Ты не умрёшь: В Египте ни одна Змея метнуться не дерзнет во мраке, И не осмелятся ночные маки Служить предвестьем гибельного сна. Любви неосквернимая лилея! Слоновой кости башня! Роза страсти! Ты низошла рассеять нашу тьму — Мы, что в сетях Судьбы, живем, дряхлея, Мы, у всемирной похоти во власти, Бесцельно бродим мы в пустом дому, Однако жаждем так же, как и встарь, Избыв пустого времени отраву, Увидеть снова твой живой алтарь И твоего очарованья славу. Перевод Евгения Витковского
Оригинал или первоисточник на английском языке
The New Helen
WHERE hast thou been since round the walls of Troy The sons of God fought in that great emprise? Why dost thou walk our common earth again? Hast thou forgotten that impassioned boy, His purple galley, and his Tyrian men, And treacherous Aphrodite's mocking eyes? For surely it was thou, who, like a star Hung in the silver silence of the night, Didst lure the Old World's chivalry and might Into the clamorous crimson waves of war! Or didst thou rule the fire-laden moon? In amorous Sidon was thy temple built Over the light and laughter of the sea? Where, behind lattice scarlet-wrought and gilt, Some brown-limbed girl did weave thee tapestry, All through the waste and wearied hours of noon; Till her wan cheek with flame of passion burned, And she rose up the sea-washed lips to kiss Of some glad Cyprian sailor, safe returned From Calpé and the cliffs of Herakles! No! thou art Helen, and none other one! It was for thee that young Sarpedôn died, And Memnôn's manhood was untimely spent; It was for thee gold-crested Hector tried With Thetis' child that evil race to run, In the last year of thy beleaguerment; Ay! even now the glory of thy fame Burns in those fields of trampled asphodel, Where the high lords whom Ilion knew so well Clash ghostly shields, and call upon thy name. Where hast thou been? in that enchanted land Whose slumbering vales forlorn Calypso knew, Where never mower rose to greet the day But all unswathed the trammelling grasses grew, And the sad shepherd saw the tall corn stand Till summer's red had changed to withered gray? Didst thou lie there by some Lethæan stream Deep brooding on thine ancient memory, The crash of broken spears, the fiery gleam From shivered helm, the Grecian battle-cry. Nay, thou wert hidden in that hollow hill With one who is forgotten utterly, That discrowned Queen men call the Erycine; Hidden away that never mightst thou see The face of Her, before whose mouldering shrine To-day at Rome the silent nations kneel; Who gat from Love no joyous gladdening, But only Love's intolerable pain, Only a sword to pierce her heart in twain, Only the bitterness of child-bearing. The lotos-leaves which heal the wounds of Death Lie in thy hand; O, be thou kind to me, While yet I know the summer of my days; For hardly can my tremulous lips draw breath To fill the silver trumpet with thy praise, So bowed am I before thy mystery; So bowed and broken on Love's terrible wheel, That I have lost all hope and heart to sing, Yet care I not what ruin time may bring If in thy temple thou wilt let me kneel. Alas, alas, thou wilt not tarry here, But, like that bird, the servant of the sun, Who flies before the northwind and the night, So wilt thou fly our evil land and drear, Back to the tower of thine old delight, And the red lips of young Euphorion; Nor shall I ever see thy face again, But in this poisonous garden must I stay, Crowning my brows with the thorn-crown of pain, Till all my loveless life shall pass away. O Helen! Helen! Helen! yet awhile, Yet for a little while, O, tarry here, Till the dawn cometh and the shadows flee! For in the gladsome sunlight of thy smile Of heaven or hell I have no thought or fear, Seeing I know no other god but thee: No other god save him, before whose feet In nets of gold the tired planets move, The incarnate spirit of spiritual love Who in thy body holds his joyous seat. Thou wert not born as common women are! But, girt with silver splendour of the foam, Didst from the depths of sapphire seas arise! And at thy coming some immortal star, Bearded with flame, blazed in the Eastern skies, And waked the shepherds on thine island-home. Thou shalt not die: no asps of Egypt creep Close at thy heels to taint the delicate air; No sullen-blooming poppies stain thy hair, Those scarlet heralds of eternal sleep. Lily of love, pure and inviolate! Tower of ivory! red rose of fire! Thou hast come down our darkness to illume: For we, close-caught in the wide nets of Fate, Wearied with waiting for the World's Desire, Aimlessly wandered in the house of gloom, Aimlessly sought some slumberous anodyne For wasted lives, for lingering wretchedness, Till we beheld thy re-arisen shrine, And the white glory of thy loveliness.
4771
