Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley)
Стансы, написанные в унынии вблизи Неаполя
I
Сияет солнце, даль ясна,
Вся в блестках, пляшет зыбь морская,
И снежных гор голубизна
Бледнеет, в блеске полдня тая.
Все юно, как в преддверье мая,
И от земли струится свет,
И где-то суета людская,
Крик чаек, ветра шум в ответ,
Безлюдье, тишина, приюта лучше нет!
II
Над зыбкой мглой зеленый, алый
Сплетен из водорослей сад.
Омыт песок волною шалой,
И свет над ней - как звездопад.
Но я на берегу один,
Гляжу на взблески волн уныло,
Внимаю звукам из глубин...
Где сердце то, что сердцу мило,
Что все оттенки чувств со мной бы разделило?
III
Увы! Нет мира и в тиши,
Я болен, и надежд не стало.
Нет даже тех богатств души,
Что в мысли Мудрость обретала,
Когда не внешностью блистала.
Любовь и праздность, слава, власть.
Все - тем, которых в мире мало,
Кто наслаждаться может всласть.
И в том их жизнь. А мне - дана другая часть.
IV
Под эти солнцем усмирится
Само отчаянье. Но мне,
Как в детстве, б наземь повалиться
И плакать, плакать в тишине
О том, что я - по чьей вине? -
Влачу в тревогах век бесплодный,
Пока к земле, в последнем сне,
Не припаду щекой холодной
Море не споет усопшему отходной.
V
Пусть скажут все: в нем сердца нет!
Так под вечерним небосклоном,
Вдруг постарев, угасший свет
Я проводил едва ль не стоном.
Пусть скажут! Чуждый их законам,
Я нелюбим. Но жаль, не мог
Блеснуть хоть сходством отдаленным
С тем днем, что в радости поблек
И память радует, как лучших дней залог.
Перевод Вильгельма Левика
Стансы, написанные близ Неаполя в часы уныния
Сияет небо солнцем ясным,
Играет быстрая волна,
Прозрачным полднем, нежно-красным,
Цепь снежных гор озарена:
Земля, стряхнув оковы сна,
Блаженством почек дышит снова,
В ветрах и в пенье птиц - весна,
И в звуках рокота морского.
Здесь нежен даже гул смятенья городского.
Из глубины, с морского дна,
Глядят подводные растенья,
Их зелень с красным сплетена;
В волне - всех светов отраженье,
Как звездный дождь - ее движенье.
Один встречаюсь я с весной,
И океан, тая волненье,
Поет размерною волной, -
О, если бы теперь был кто-нибудь со мной!
Увы! Я чужд надежд, участья,
Внутри - раздор, нет мира - вне,
Я чужд и царственного счастья,
Что знает мудрый в тишине,
Живя сознаньем, как во сне,
Увенчан внутреннею славой;
Ни ласк, ни снов, ни власти мне.
Другие жизнь зовут забавой, -
Иная чаша мне, с холодною отравой.
Но здесь, где ветерок, шутя,
Воздушно веет на просторе,
Я, как усталое дитя,
Хотел бы выплакать все горе,
Здесь скорбь нежна, как грусть во взоре;
Я здесь хотел бы, в свете дня,
Уснуть, остыть и ждать, что море,
Неумолкаемо звеня,
Свой гимн мне пропоет, баюкая меня.
Быть может, кто и пожалеет,
Что я забылся вечным сном.
Как я, поняв, что день слабеет,
Скорблю до времени о нем;
Да, я один из тех, о ком
Жалеют - пусть им нет признанья;
Но я несроден с этим днем.
Он светит, а умрет сиянье,
Он будет жить еще, как блеск воспоминанья.
Перевод К.Д. Бальмонта
Все переводы Константина Бальмонта
Оригинал или первоисточник на английском языке
Stanzas Written in Dejection, near Naples
The sun is warm, the sky is clear,
The waves are dancing fast and bright,
Blue isles and snowy mountains wear
The purple noon's transparent might,
The breath of the moist earth is light,
Around its unexpanded buds;
Like many a voice of one delight,
The winds, the birds, the ocean floods,
The City's voice itself, is soft like Solitude's.
I see the Deep's untrampled floor
With green and purple seaweeds strown;
I see the waves upon the shore,
Like light dissolved in star-showers, thrown:
I sit upon the sands alone,—
The lightning of the noontide ocean
Is flashing round me, and a tone
Arises from its measured motion,
How sweet! did any heart now share in my emotion.
Alas! I have nor hope nor health,
Nor peace within nor calm around,
Nor that content surpassing wealth
The sage in meditation found,
And walked with inward glory crowned—
Nor fame, nor power, nor love, nor leisure.
Others I see whom these surround—
Smiling they live, and call life pleasure;
To me that cup has been dealt in another measure.
Yet now despair itself is mild,
Even as the winds and waters are;
I could lie down like a tired child,
And weep away the life of care
Which I have borne and yet must bear,
Till death like sleep might steal on me,
And I might feel in the warm air
My cheek grow cold, and hear the sea
Breathe o'er my dying brain its last monotony.
Some might lament that I were cold,
As I, when this sweet day is gone,
Which my lost heart, too soon grown old,
Insults with this untimely moan;
They might lament—for I am one
Whom men love not,—and yet regret,
Unlike this day, which, when the sun
Shall on its stainless glory set,
Will linger, though enjoyed, like joy in memory yet.
5027
