Редьярд Киплинг (Rudyard Kipling)
Баллада о царской шутке
Когда в пустыне весна цветет, Караваны идут сквозь Хайберский проход. Верблюды худы, но корзины тучны, Вьюки переполнены, пусты мошны, Засыпаны снегом, долгие дни Спускаются с Севера в город они. Была бирюзовой и хрупкой тьма, Караван отдыхал у подножья холма Над кухней стоял синеватый дымок, И о гвозди палатки стучал молоток, И косматые кони кое-где Тянули веревки свои к еде, И верблюды, глухой издавая звук, Растянулись на четверть мили на Юг, И персидские кошки сквозь сизый мрак Фыркали злобно с тюков на собак, Торопили обед то там, то тут, И мерцали огни у форта Джемруд. И несся на крыльях ночных ветров Запах верблюдов, курений, ковров, Дым, голоса и звук копыт, Говоря, что Хайберский торг не спит. Громко кипел мясной котел. Отточили ножи - и я пришел К погонщику мулов Магбуб-Али, Который уздечки чинил вдали И полон был сплетен со всей земли. Добрый Магбуб-Али говорит: "Лучше беседа, когда ты сыт". Опустили мы руки, как мудрецы, В коричневый соус из жирной овцы, И тот, кто не ел из того котла, Не умеет добра отличить от зла. Мы сняли с бород бараний жир, Легли на ковры, и наполнил нас мир, На Север скользил разговор и на Юг, И дым ему вслед посылал чубук. Великие вещи, все, как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. О войне мы сказали немало слов, Я слышал вести с русских постов: Наточенный меч, а речи что мед, Часовой в шинели средь тихих болот. И Магбуб-Али глаза опустил, Как тот, кто намерен басни плести, И молвил: "О русских что скажешь, друг? Когда ночь идет, все серо вокруг. Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез В утреннем зареве алых небес. Прилично ли, мудро ли, так повторю, О врагах Царя говорить Царю? Мы знаем, что скрыли Небо и Ад, Но в душу Царя не проникнет взгляд. Незваного друга проклял бог, Вали Дад подтвердить бы это мог". Был отец его щедр на слова и дела, Кудахчущей курицей мать была, И младенец рос среди стариков И наследовал горе несчетных слов И с ним безумье, - и вот дерзнул Ждать, что его почтит Кабул. Побывал далеко честолюбец тот, На границе, где серых шинелей взвод. Я тоже там был, но я счастлив, Ничего не видал, молчал - и жив. Как дыханье, ловил он молвы полет, Что "этот знает", что "молвил тот", Басни, что мчались из уст к устам, О серых шинелях, идущих к нам, Я слышал тоже, но эта молва Исчезает весной, как сухая трава. Богом забыт, нетерпеньем объят, Обратно в столицу скакал Вали Дад, В полный Дурбар, где был весь двор, И с Вождем Войны Царь вел разговор. Густую толпу растолкал он плечом И, о чем слыхал, рассказал о том. Красный Вождь улыбнулся - ни дать ни взять Так на лепет сына смеется мать, Но тот, кто б смеялся, смеялся зря Перед темным, как смерть, лицом Царя. Нехорошо, придя в Дурбар, Голосить о войне, как будто пожар. К цветущей айве на старый вал Его он отвел и там сказал "Будут хвалить тебя вновь и вновь, Доколе за сталью следует кровь Русский идет с войной впереди. Ты осторожен. Так ты и жди! Смотри, чтоб на дереве ты не заснул, Будет недолгим твой караул. Русский идет, говоришь ты, на нас. Будет, наверно, он здесь через час. Жди, карауль! А завидишь гостей, Громче зови моих людей". Прилично ли, мудро ли, так повторю, О его врагах говорить Царю? Стража, чтоб он не сбежал, стерегла, Двадцать штыков - вокруг ствола. И сыпался цвет, как снежинки, бел, Когда, содрогаясь, он вниз глядел. И волею бога - велик он один! - Семь дней над судьбою он был господин. Потом обезумел; со слов людей, Он прыгал медведем среди ветвей, И ленивцем потом, и сорвался вниз, И, стеная, летучей мышью повис. Развязалась веревка вокруг руки, Он упал, и поймали его штыки. Прилично ли, мудро ли, так повторю, О врагах Царя говорить Царю? Мы знаем, что скрыли Небо и Ад, Но в душу Царя не проникнет взгляд. Кто слышал о серых шинелях, друг? Когда ночь идет, все серо вокруг. Великие вещи, две, как одна: Во-первых - Любовь, во-вторых - Война, Но конец Войны затерялся в крови - Мое сердце, давай говорить о Любви! Перевод Ады Оношкович-Яцыны
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Ballad of the King’s Jest
When spring-time flushes the desert grass, Our kafilas wind through the Khyber Pass. Lean are the camels but fat the frails, Light are the purses but heavy the bales, As the snowbound trade of the North comes down To the market-square of Peshawur town. In a turquoise twilight, crisp and chill, A kafila camped at the foot of the hill. Then blue smoke-haze of the cooking rose, And tent-peg answered to hammer-nose; And the picketed ponies, shag and wild, Strained at their ropes as the feed was piled; And the bubbling camels beside the load Sprawled for a furlong adown the road; And the Persian pussy-cats, brought for sale, Spat at the dogs from the camel-bale; And the tribesmen bellowed to hasten the food; And the camp-fires twinkled by Fort Jumrood; And there fled on the wings of the gathering dusk A savour of camels and carpets and musk, A murmur of voices, a reek of smoke, To tell us the trade of the Khyber woke. The lid of the flesh-pot chattered high, The knives were whetted and -- then came I To Mahbub Ali, the muleteer, Patching his bridles and counting his gear, Crammed with the gossip of half a year. But Mahbub Ali the kindly said, "Better is speech when the belly is fed." So we plunged the hand to the mid-wrist deep In a cinnamon stew of the fat-tailed sheep, And he who never hath tasted the food, By Allah! he knoweth not bad from good. We cleansed our beards of the mutton-grease, We lay on the mats and were filled with peace, And the talk slid north, and the talk slid south, With the sliding puffs from the hookah-mouth. Four things greater than all things are, -- Women and Horses and Power and War. We spake of them all, but the last the most, For I sought a word of a Russian post, Of a shifty promise, an unsheathed sword And a grey-coat guard on the Helmund ford. Then Mahbub Ali lowered his eyes In the fashion of one who is weaving lies. Quoth he: «Of the Russians who can say? When the night is gathering all is grey. But we look that the gloom of the night shall die In the morning flush of a blood-red sky. Friend of my heart, is it meet or wise To warn a King of his enemies? We know what Heaven or Hell may bring, But no man knoweth the mind of the King. That unsought counsel is cursed of God Attesteth the story of Wali Dad. "His sire was leaky of tongue and pen, His dam was a clucking Khattack hen; And the colt bred close to the vice of each, For he carried the curse of an unstaunched speech. Therewith madness -- so that he sought The favour of kings at the Kabul court; And travelled, in hope of honour, far To the line where the grey-coat squadrons are. There have I journeyed too -- but I Saw naught, said naught, and -- did not die! He hearked to rumour, and snatched at a breath Of `this one knoweth`, and `that one saith`, -- Legends that ran from mouth to mouth Of a grey-coat coming, and sack of the South. These have I also heard -- they pass With each new spring and the winter grass. "Hot-foot southward, forgotten of God, Back to the city ran Wali Dad, Even to Kabul -- in full durbar The King held talk with his Chief in War. Into the press of the crowd he broke, And what he had heard of the coming spoke. "Then Gholam Hyder, the Red Chief, smiled, As a mother might on a babbling child; But those who would laugh restrained their breath, When the face of the King showed dark as death. Evil it is in full durbar To cry to a ruler of gathering war! Slowly he led to a peach-tree small, That grew by a cleft of the city wall. And he said to the boy: `They shall praise thy zeal So long as the red spurt follows the steel. And the Russ is upon us even now? Great is thy prudence -- await them, thou. Watch from the tree. Thou art young and strong. Surely the vigil is not for long. The Russ is upon us, thy clamour ran? Surely an hour shall bring their van. Wait and watch. When the host is near, Shout aloud that my men may hear.` "Friend of my heart, is it meet or wise To warn a King of his enemies? A guard was set that he might not flee -- A score of bayonets ringed the tree. The peach-bloom fell in showers of snow, When he shook at his death as he looked below. By the power of God, Who alone is great, Till the seventh day he fought with his fate. Then madness took him, and men declare He mowed in the branches as ape and bear, And last as a sloth, ere his body failed, And he hung like a bat in the forks, and wailed, And sleep the cord of his hands untied, And he fell, and was caught on the points and died. "Heart of my heart, is it meet or wise To warn a King of his enemies? We know what Heaven or Hell may bring, But no man knoweth the mind of the King. Of the grey-coat coming who can say? When the night is gathering all is grey. Two things greater than all things are, The first is Love, and the second War. And since we know not how War may prove, Heart of my heart, let us talk of Love!"
4690
