Субботний вечер поселянина
Посвящается Роберту Эйкену из Эйра, Эсквайру.
Пусть Честолюбье их труд без презренья приемлет,
Дань уваженья воздаст незаметным и кротким.
Пусть без надменной улыбки Роскошество внемлет
Повестям бедных людей - и простым, и коротким.
Грей. «Элегия, написанная на деревенском кладбище».1
1.
Не посвятят продажные поэты
Тебе стихов, которых стоишь ты.
Расчётливость и ложь, – мне чуждо это.
Люблю тебя, – и помыслы чисты.
Исполнены суровой простоты
Мои стихи шотландские, в которых
Я воспеваю чувства бедноты,
На чей-то взгляд, живущей в нищих норах, –
Но счастья больше там, чем в пышных коридорах!
2.
Дни ноября совсем уж коротки
И ветры злы; дождит и холодает.
Отвязан плуг; домой бредут быки;
Воронья стая в гнёзда улетает.
Лопаты и мотыги собирает
Усталый пахарь; отправляясь в путь
Через болото, он уже мечтает
Добраться до постели, и уснуть,
И не вставать с утра, а дольше отдохнуть.
3.
Ну, наконец-то! Ждут его в домишке,
Что спрятался под дубом вековым,
И встречь ему бросаются детишки,
Лепечут, заговаривают с ним.
Горит его очаг, неутомим.
Жена его встречает на пороге;
В руках младенчик – чистый херувим.
И на душе светлеет, и, премноги,
Забыты страхи все, забыты все тревоги.
4.
А тут и дети старшие домой
Приходят с ближних ферм. Один за стадом
Весь день ходил; весь день пахал другой
И третий тож работал где-то рядом.
А вот и дочка старшая. Отрадам
Родительским – ни меры, ни числа.
Похвалится каким-нибудь нарядом?
Иль, заработав, пенни принесла,
Семье на чёрный день монетку припасла?
5.
Cадятся сёстры и садятся братья
За общий стол. Потом в кругу родни
Все новости обсудят без изъятья.
В какой любви воспитаны они!
Родители, состарившись, одни
Оставлены не будут. Всяко слово
Отец внимает, а вставлять – ни-ни.
Довольна мать; отличная обнова
Из старой вещи: вот, стежок – и всё готово!
6.
Родители внушают; молодёжь
Внимает молча истинам извечным:
Держитесь правды, презирайте ложь,
Трудом живите честным, безупречным,
Пред Господом, всесильным и всевечным,
Вострепещите, – и поможет он
Противостать соблазнам бесконечным,
И чары их развеются, как сон.
Господь – несокрушим, кто с Ним – несокрушён!
7.
Чу! Тихо в двери постучался кто-то.
Смущаясь, Дженни объясняет так:
Соседский парень, что через болото
Провёл её, по делу здесь. А как
Зовут его? Краснея, словно мак,
Дочь отвечает матери. Прекрасно:
Не лодырь, не распутник, не дурак,
Мать рассуждает про себя, – и, ясно,
Такой её дитя не сгубит понапрасну.
8.
И Джен зовёт, и парень входит в дом.
Какой высокий! Матери по нраву
Он с первого же взгляда. Вот с отцом
Вступил в беседу и толкует здраво
О плугах и быках. Но что же, право,
Внезапно он смутился и притих?
И матушка, всё видя, мыслит: слава
Создателю, что дочку ценят их,
Что любят и её – не меньше, чем других.
9.
Сердечный жар, глубинный, настоящий,
Что людям дан – из рода в новый род!
Пролейся в мир неверный, преходящий
Хотя бы капля неземных щедрот,
И вот уже боярышник цветёт,
И в чувствах начинается броженье,
И любящая пара в сад идёт,
И каждый звук, и каждое движенье
В любви, – в одной любви находят выраженье!
10.
Потерянный для правды и любви,
Ужели есть подлец на белом свете
(И если есть он, имя назови!),
Что Дженни б заманить решился в сети
И, погубив, сказать, что не в ответе
Он за неё, что, мол, сама пришла,
Родителям построже б приглядети,
Тогда б себя и честь свою спасла,
И, стало быть, не он – она источник зла?
11.
А вот и ужин, скромный, но здоровый.
Овсянка здесь – главнейшее из блюд.
Вот молоко; кормилица корова
Жуёт за стенкой; дале подают
Домашний сыр, и мать не может тут
Не похвалиться гостю: сыр – отличный,
Лежал с поры, c которой льны цветут,
Взгляните: острый, вызревший, годичный.
Попробуйте, каков, – не хуже, чем столичный!
12.
Но вот весёлый ужин завершён.
Все к очагу садятся потеснее.
Вот Библию прадедовских времён
Хозяин вносит – и, благоговея,
Он обнажает голову пред нею,
Седой, как лунь, – и, в думу погружён,
Молитву выбрал с тщательностью всею,
Издревле услаждавшую Сион.
«Восславим Господа!» – провозглашает он.
13.
И вознеслись мелодии простые,
И потянулись к Господу сердца.
То «Элджин», «Данди» и мотив «Святые
Великомученики». – Несть конца
Их прелести! На них – печать Творца,
Что души приобщает к благодати
В лачугах и под сводами дворца,
Какой и в итальянской нет кантате,
Которой наших чувств вовек не передати.
14.
Хозяин между тем читает им,
Как Моисей сражался с Амаликом,
Как Авраам был Господом любим,
Как Небеса, на страх земным владыкам,
Давида наказали, о великом
Страдание Иова, как пророк
Исаия вещал с суровым ликом.
Читал и о других пророках, – Бог,
Сам Бог глаголал в них, клеймя людской порок!
15.
Читал о том, кто проклят был другими,
Но, их спасая, смертью смерть попрал,
Кто в Небеси обрёл второе имя,
Кто в ближних слово истины влагал
Через учеников, – кто пребывал
На Патмосе в изгнанье, где когда-то
Промолвил Ангел, что пред ним предстал:
«Не знающий, что свято, что не свято,
Погибнет Вавилон, гнездилище разврата!»
16.
Здесь честный муж колени преклонил,
К святой надежде обратил он слово,
Чтоб манием её победных крыл
Молившиеся встретились бы снова,
И там, за гранью бытия земного,
Вкушал блаженство родственник иль друг
В лучах нерукотворных Всеблагого,
Где Времена за кругом чертят круг,
Где не роняют слёз и где не знают мук.
17.
Здесь, богословских тонкостей не зная,
С Создателем вступают в разговор,
Здесь набожность царит непоказная,
Здесь сердце не закрыто на запор.
Как ни прекрасны музыка и хор,
Язык души Создателю угодней,
И бедных привечает Божий взор,
И, может, в Книге Жизни, – в ней, Господней, –
Они иных владык важней, высокородней.
18.
Закончена молитва; по домам
Расходятся. Детишки, марш в постели!
Супруги, обращаясь к Небесам,
К Тому, чьей волей стихли, присмирели
Вороньи гнёзда и цветут на прели
Здесь лилии, – взыскуют одного:
Чтоб их детей к своей заветной цели
Он вёл по жизни, и, – главней всего, –
Чтоб жило в их сердцах Святое Божество!
19.
Какие люди! С ними громославной
Ты стала всюду, родина моя!
Вельможу создаёт король державный,
А мужа честна – Вечный Судия.
И как ни добродетельны князья,
Крестьяне добродетельней трикраты,
А золото парадного шитья
Скрывает и наперсников разврата,
Что любят Сатану, что с ним – запанибрата!
20.
И если внемлет, родина моя,
Моей молитве Небо всеблагое,
Здесь дочери твои и сыновья
Во здравии пребудут и в покое.
Распутство их не сгубит никакое.
А если враг пойдёт на нас войной,
В Шотландии восстанет всё живое,
Шотландцы встанут огненной стеной, –
Врагу не покорить отчизны островной!
21.
О Ты, проливший, как живую влагу,
Любовь к стране в геройские сердца, –
С Тобой Уоллес выказал отвагу
И в битве пал, сражаясь до конца, –
Услышь, Господь, услышь, кумир борца:
Бессмертен край шотландского народа,
Отрада патриота и певца.
Страну он славит, – славит год из года.
В нём – связь её времён, и воздух, и природа!
© Перевод Евг. Фельдмана
24.08.-22.09.2005
22-26.02.2006
6-17.04.2006
Все переводы Евгения Фельдмана
1. Томас Грей (1716-1771) – выдающийся английский поэт-сентименталист.
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Cotter’s Saturday Night
MY lov’d, my honour’d, much respected friend!
No mercenary bard his homage pays:
With honest pride I scorn each selfish end,
My dearest meed a friend’s esteem and praise:
To you I sing, in simple Scottish lays,
The lowly train in life’s sequester’d scene;
The native feelings strong, the guileless ways;
What Aiken in a cottage would have been-
Ah! tho’ his worth unknown, far happier there, I ween.
November chill blaws loud wi’ angry sough;
The short’ning winter-day is near a close;
The miry beasts retreating frae the pleugh;
The black’ning trains o’ craws to their repose:
The toil-worn Cotter frae his labour goes,
This night his weekly moil is at an end,
Collects his spades, his mattocks, and his hoes,
Hoping the morn in ease and rest to spend,
And weary, o’er the moor, his course does hameward bend.
At length his lonely cot appears in view,
Beneath the shelter of an aged tree;
Th’ expectant wee things, toddlin’, stacher through
To meet their Dad, wi’ flichterin’ noise an’ glee.
His wee bit ingle, blinkin bonnilie,
His clean hearth-stane, his thrifty wifie’s smile,
The lisping infant prattling on his knee,
Does a’ his weary kiaugh and care beguile,
An’ makes him quite forget his labour an’ his toil.
Belyve, the elder bairns come drapping in,
At service out, amang the farmers roun’;
Some ca’ the pleugh, some herd, some tentie rin
A cannie errand to a neibor town:
Their eldest hope, their Jenny, woman-grown,
In youthfu’ bloom, love sparkling in her e’e,
Comes hame, perhaps to shew a braw new gown,
Or deposite her sair-won penny-fee,
To help her parents dear, if they in hardship be.
With joy unfeign’d brothers and sisters meet,
An’ each for other’s weelfare kindly spiers:
The social hours, swift-wing’d, unnoticed fleet;
Each tells the uncos that he sees or hears;
The parents, partial, eye their hopeful years;
Anticipation forward points the view.
The mother, wi’ her needle an’ her sheers,
Gars auld claes look amaist as weel’s the new;
The father mixes a’ wi’ admonition due.
Their master’s an’ their mistress’s command,
The younkers a’ are warned to obey;
An’ mind their labours wi’ an eydent hand,
An’ ne’er, tho’ out o’ sight, to jauk or play:
‘And O! be sure to fear the Lord alway,
An’ mind your duty, duly, morn an’ night!
Lest in temptation’s path ye gang astray,
Implore His counsel and assisting might:
They never sought in vain that sought the Lord aright!’
But hark! a rap comes gently to the door;
Jenny, wha kens the meaning o’ the same,
Tells how a neibor lad cam o’er the moor,
To do some errands, and convoy her hame.
The wily mother sees the conscious flame
Sparkle in Jenny’s e’e, and flush her cheek;
Wi’ heart-struck anxious care, inquires his name,
While Jenny hafflins is afraid to speak;
Weel pleased the mother hears it’s nae wild worthless rake.
Wi’ kindly welcome, Jenny brings him ben;
A strappin’ youth; he takes the mother’s eye;
Blythe Jenny sees the visit’s no ill ta’en;
The father cracks of horses, pleughs, and kye.
The youngster’s artless heart o’erflows wi’ joy,
But blate and laithfu’, scarce can weel behave;
The mother, wi’ a woman’s wiles, can spy
What makes the youth sae bashfu’ an’ sae grave;
Weel-pleased to think her bairn’s respected like the’ lave.
O happy love! where love like this is found;
O heart-felt raptures! bliss beyond compare!
I’ve paced much this weary mortal round,
And sage experience bids me this declare-
‘If Heaven a draught of heavenly pleasure spare,
One cordial in this melancholy vale,
‘Tis when a youthful, loving, modest pair
In other’s arms breathe out the tender tale,
Beneath the milk-white thorn that scents the evening gale.’
Is there, in human form, that bears a heart-
A wretch, a villain, lost to love and truth-
That can, with studied, sly, ensnaring art,
Betray sweet Jenny’s unsuspecting youth?
Curse on his perjur’d arts, dissembling smooth!
Are honour, virtue, conscience, all exil’d?
Is there no pity, no relenting ruth,
Points to the parents fondling o’er their child?
Then paints the ruin’d maid, and their distraction wild?
But now the supper crowns their simple board,
The halesome parritch, chief of Scotia’s food:
The sowpe their only hawkie does afford,
That ‘yont the hallan snugly chows her cood;
The dame brings forth in complimental mood,,
To grace the lad, her weel hain’d kebbuck, fell;
And aft he’s prest, and aft he ca’s it good;
The frugal wifie, garrulous, will tell
How ‘twas a towmond auld sin’ lint was i’ the bell.
The cheerfu’ supper done, wi’ serious face
They round the ingle form a circle wide;
The sire turns o’er, wi’ patriarchal grace,
The big ha’-bible, ance his father’s pride:
His bonnet rev’rent1y is laid aside,
His lyart haffets wearing thin an’ bare;
Those strains that once did sweet in Zion glide-
He wales a portion with judicious care,
And ‘Let us worship God!’ he says with solemn air.
They chant their artless notes in simple guise;
They tune their hearts, by far the noblest aim:
Perhaps Dundee’s wild warbling measuree rise,
Or plaintive Martyrs, worthy of the name;
Or noble Elgin beets the heav’nward flame,
The sweetest far of Scotia’s holy lays:
Compared with these, Italian trills are tame;
The tickled ears no heartfelt raptures raise;
Nae unison hae they with our Creator’s praise.
The priest-like father reads the sacred page,
How Abram was the friend of God on high;
Or Moses bade eternal warfare wage
With Amalek’s ungracious progeny;
Or how the royal bard did groaning lie
Beneath the stroke of Heaven’s avenging lie
Or Job’s pathetic plaint, and wailing cry;
Or rapt Isaiah’s wild seraphic fire;
Or other holy seers that tune the sacred lyre.
Perhaps the Christian volume is the theme,
How guiltless blood for guilty man was shed;
How He who bore in Heaven the second name
Had not on earth whereon to lay His head;
How His first followers and servants sped;
The precepts sage they wrote to many a land:
How he, was lone in Patmos banished,
Saw in the sun a mighty angel stand,
And heard great Bab’lon’s doom pronounced by Heaven’s command.
Then kneeling down to Heaven’s Eternal King
The saint, the father, and the husband prays:
Hope ‘springs exulting on triumphant wing’
That thus they all shall meet in future days:
There ever bask in uncreated rays,
No more to sigh, or shed the bitter tear,
Together hymning their Creator’s praise,
In such society, yet still more dear;
While circling Time moves round in an eternal sphere.
Compared with this, how poor Religion’s pride,
In all the romp of method and of art,
When men display to congregations wide
Devotion’s every grace, except the heart!
The Power, incensed, the pageant will desert,
The pompous strain, the sacerdotal stole;
But haply, in some cottage far apart,
May hear, well pleased, the language of the soul;
And in His Book of Life the inmates poor enrol.
Then homeward all take off their several way;
The youngling cottagers retire to rest:
The parent-pair their secret homage pay,
And proffer up to Heav’n the warm request,
That He who stills the raven’s clamorous nest,
And decks the lily fair in flowery pride,
Would, in the way His wisdom sees the best,
For them and for their little ones provide;
But chiefly in their hearts with grace divine preside.
From scenes like these old Scotia’s grandeur springs,
That makes her loved at home, revered abroad:
Princes and lords are but the breath of kings,
‘An honest man ‘s the noblest work of God;’
And certes, in fair virtue’s heavenly road,
The cottage leaves the palace far behind;
What is a lordling’s pomp? a cumbrous load,
Disguising oft the wretch of human kind,
Studied in arts of hell, in wickedness refin’d!
O Scotia! my dear, my native soil!
For whom my warmest wish to Heaven is sent!
Long may thy hardy sons of rustic toil
Be blest with health, and peace, and sweet content!
And O may Heaven their simple lives prevent
From luxury’s contagion, weak and vile;
Then, howe’er crowns and coronets be rent,
A virtuous populace may rise the while,
And stand a wall of fire around their much-loved isle.
O Thou! who poured the patriotic tide
That streamed thro’ Wallace’s undaunted heart,
Who dared to nobly stem tyrannic pride,
Or nobly die-the second glorious part,
(The patriot’s God, peculiarly thou art,
His friend, inspirer, guardian, and reward!)
O never, never, Scotia’s realm desert;
But still the patriot, and the patriot-bard,
In bright succession raise, her ornament and guard!
Ноябрь, 1785
3257
