Элегия на смерть капитана Мэтью Гендерсона
Джентльмена, получившего жалованную грамоту за великие свои добродетели непосредственно от Бога Всемогущего! О Смерть! О Дьявол-великан! Ты тащишь висельный аркан. Явившись из подземных стран, Из кузни ада, Ты истребила, злой тиран, Души отраду! Угас, угас, – пришёл твой час! – О Мэтью, лучший среди нас! Природы слышен скорбный глас В лесу, в пустыне. Там Жалость, не смыкая глаз, Льёт слёзы ныне. Молю вас, горы-исполины, Чьи горделивые вершины Дают приют семье орлиной, – Чтоб горе снесть, Давайте с вами заедино Оплачем весть! Восплачьте, рощи и дубравы, Речушки, мели, переправы И ручейки, что, влево-вправо Струясь меж гор, Бегут шумливою оравой Во весь опор! Плачь, колокольчик, в чистом поле О человеческой юдоли; Ты, жимолость, склони от боли Свои листы; О роза, – ты всех краше боле, – Поплачь и ты! С утра, когда в любом цветочке Росинка блещет яркой точкой, До вечера, до самой ночки, Поплачь, семья Зайчишек, – чтобы в одиночку Не плакал я! Лесным талантливым солистам И куропаткам голосистым Наполнить мир печальным свистом, Увы, придётся: Тот, кто был джентльменом истым, Уж не вернётся! Лысухам говорю я чёрным, Чиркам и селезням проворным, Всем птицам – жителям озёрным, Речным, болотным: Плач предпочтите песням вздорным И беззаботным. Я и тебя прошу, деркач: Ты горя общего не прячь. На юге расскажи, поплачь, Покинув клевер, Какого мужа Смерть-палач Лишила север. Совята, ваш удел всегдашний – В какой-нибудь старинной башне Всю ночь сидеть и ухать страшно, Пока к рассвету Ночь, перейдя в разряд всегдашней, Не канет в Лету. Вам, реки, лес, холмы и сёла, Привычен мой напев весёлый. Увы, сегодня очи долу Я опустил. Лихая участь! Злая доля! Как свет немил! Слезинку, горести замету, Для каждой чашки первоцвета Ты сохрани, Весна. Ты, Лето, Развей косу, Что ты свивало в знак привета В полях, в лесу. Наряд свой, Осень, жёлто-красный Порви при новости ужасной. Зима! Пусть вьюга громогласно Кричит у двери, Чтоб целый мир почуял ясно Свою потерю. Плачь, Солнце: горе – без границы! Плачь, темноты императрица! К вам, звёзды, взмыл он, словно птица, И канул в ночь. Восплачьте! Другу возвратиться Уже невмочь! Ужель об этом человеке Мы говорим «ушёл навеки»? Ужель в таинственную реку Его ладья Вошла, предел отметив некий Небытия? Покоится господский класс Среди скульптурных выкрутас. Я на поклон пришёл сейчас К могиле скромной. Какой великий муж угас! Как боль огромна! © Перевод Евг. Фельдмана 25-26.06.1997 15.07.1997 18-20.07.1997 (ред.) 12.08.1997 (ред.) Все переводы Евгения Фельдмана Эпитафия Что знаю, в нескольких словах Скажу я напрямик, брат, Без низких жалоб на устах: Ведь Мэтью был велик, брат. Коль ты талант, но чёрт-те как По-нищенски живёшь, брат, О Мэтью вспомяни, бедняк: Был Мэтью нищим тож, брат. Коль ты в боях, поправ свой страх, Держался молодцом, брат, Почти вниманьем этот прах: Был Мэтью храбрецом, брат. Коль светишь ты – и благодать Нисходит на людей, брат, То Мэтью был тебе под стать: Такой же чудодей, брат. Коль другу ты готов помочь, Преграды сокруша, брат, Знай: Мэтью был таким точь-в-точь, Открытая душа, брат. Коль в сердце, в помыслах твоих Небес голубизна, брат, Знай: Мэтью сам был из таких, Был Мэтью без пятна, брат. Коль ценишь ты рассказ живой, Коль ты вину не враг, брат, То Мэтью был товарищ твой: Был Мэтью весельчак, брат. Кто в адрес Мэтью буркнет зло, Тот проклят будь навек, брат: Ведь Мэтью, коль на то пошло, Был редкий человек, брат. Прочерчен путь его души Меж звёзд и меж планет, брат. Ей, как её ни опиши, Ни с чем сравненья нет, брат! © Перевод Евг. Фельдмана 14.07.1997 20.07.1997 (ред.) Все переводы Евгения Фельдмана Эпитафия Прочти короткий мой рассказ. Правдив его язык, брат. Великих много среди нас? А Метью был велик, брат. Коль ты имеешь тьму заслуг, А награждён пинком, брат, То здесь лежит твой лучший друг: Был Метью бедняком, брат. Коль твой удел – солдатский хлеб И дым пороховой, брат, Пусть вам построят общий склеп: Наш Метью был герой, брат. Коль ты соседа невзначай На ум наставить мог, брат, Хвалу покойному воздай: Наш Мэтью был пророк, брат. Коль ты друзей спасал не раз От разных передряг, брат, Такой же светоч здесь угас: Наш Метью был добряк, брат. Коль нет на совести твоей И тучки небольшой, брат, Ты с ним сошёлся бы, ей-ей: Был Метью чист душой, брат. Коль ты породою из тех, Кто любит винный дух, брат, За ним водился тот же грех: Наш Метью был питух, брат. А если Метью кто-нибудь Не ставит ни во грош, брат, Тому бы голову свернуть! Был Метью всем хорош, брат. © Перевод Игнатия Ивановского
Оригинал или первоисточник на английском языке
Elegy on Capt. Matthew Henderson
A Gentleman who held the Patent
for his Honours immediately from
Almighty God.
O DEATH! thou tyrant fell and bloody!
The meikie devil wi’ a woodie
Haurl thee hame to his black smiddie
O’er hurcheon hides,
And like stock-fish come o’er his studdie
Wi’ thy auld sides!
He’s gane, he’s gane! he’s frae us torn,
The ae best fellow e’er was born!
Thee, Matthew, Nature’s sel’ shall mourn
By wood and wild,
Where, haply, Pity strays forlorn,
Frae man exil’d.
Ye hills, near neibors o’ the starns,
That proudly cock your creating cairns!
Ye cliffs, the haunts of sai1ing earns,
Where echo slumbers!
Come join, ye Nature’s sturdiest bairns,
My wailing numbers!
Mourn, ilka grove the cushat kens!
Ye haz’lly shaws and briery dens!
Ye burnies, wimplin’ down your glens,
Wi’ toddlin din,
Or foaming strang wi’ hasty stens
Frae lin to lin.
Mourn, little harebells o’er the lea;
Ye stately foxgloves fair to see;
Ye woodbines hanging bonnilie,
In scented bow’rs;
Ye roses on your thorny tree,
The first o’ flow’rs.
At dawn when ev’ry grassy blade
Droops with a diamond at his head,
At ev’n when beans their fragrance shed
I’ th’ rustling gale,
Ye maukins, whiddin’ thro’ the glade,
Come join my wail.
Mourn, ye wee songsters o’ the wood;
Ye grouse that crap the heather bud;
Ye curlews calling thro’ a clud;
Ye whistling plover;
And mourn, ye whirring paitrick brood-
He’s gane for ever!
Mourn, sooty coots, and speckled teals;
Ye fisher herons, watching eels;
Ye duck and drake, wi’ airy wheels
Circling the lake;
Ye bitterns, till the quagmire reels,
Rair for his sake.
Mourn, clamouring craiks at close o’ day,
‘Mang fields o’ flowering clover gay;
And, when ye wing your annual way
Prae our cauld shore,
Tell thae far warlds wha lies in clay,
Wham we deplore.
Ye houlets, frae your ivy bow’r
In some auld tree, or eldritch tow’r,
What time the moon wi’ silent glowr
Sets up her horn,
Wail thro’ the dreary midnight hour
Till waukrife morn!
O rivers, forests, hills, and plains!
Oft have ye heard my canty strains;
But now, what else for me remains
But tales of woe?
And frae my een the drapping rains
Maun ever flow.
Mourn, Spring, thou darling of the year
Ilk cowslip cup shall kep a tear:
Thou, Simmer, while each corny spear
Shoots up its head,
Thy gay green flow’ry tresses shear
For him that’s dead!
Thou, Autumn, wi’ thy yellow hair,
In grief thy sallow mantle tear!
Thou, Winter, hurling thro’ the air
The roaring blast,
Wide o’er the naked world declare
The worth we’ve lost!
Mourn him, thou sun, great source of light!
Mourn, empress of the silent night!
And you, ye twinkling starnies bright,
My Matthew mourn!
For through your orbs he’s ta’en his flight,
Ne’er to return.
O Henderson! the man! the brother!
And art thou gone, and gone for ever?
And hast thou crost that unknown river,
Life’s dreary bound?
Like thee, where shall I find another,
The world around?
Go to your sculptur’d tombs, ye great,
In a’ the tinsel trash o’ state!
But by thy honest turf I’ll wait,
Thou man of worth!
And weep the ae best fellow’s fate
E’er lay in earth.
THE EPITAPH.
STOP, passenger! my story’s brief,
And truth I shall relate, man;
I tell nae common tale o’ grief,
For Matthew was a great man.
If thou uncommon merit hast,
Yet spurn’d at fortune’s door, man;
A look of pity hither cast,
For Matthew was a poor man.
If thou a noble sodger art,
That passest by this grave, man,
There moulders here a gallant heart;
For Matthew was a brave man.
If thou on men, their works and ways,
Canst throw uncommon light, man;
Here lies wha weel bad won thy praise,
For Matthew was a bright man.
If thou at friendship’s sacred ca’
Wad life itself resign, man;
The sympathetic tear maun fa’,
For Matthew was a kind man.
If thou art staunch without a stain,
Like the unchanging blue, man;
This was a kinsman o’ thy ain,
For Matthew was a true man.
If thou hast wit, and fun, and fire,
And ne’er guid wine did fear, man;
This was thy billie, dam, and sire,
For Matthew was a queer man.
If ony whiggish whingein’ sot,
To blame poor Matthew dare, man;
May dool and sorrow be his lot,
For Matthew was a rare man.
But now his radiant course is run,
For Matthew’s was a bright one;
His soul was like the glorious sun,
A matchless, Heav’nly Light, man.
1915
