Томас Кэрью (Кэри) (Thomas Carew)
Восторг
Ах Целия, приди! В Элизий свой Врата Любовь нам отворит с тобой. Что Честь? гигант о приставных ногах, С ним разве в маскарад, он будит страх Лишь в трусах — тем вольно чело склонять Перед Колоссом, чья поддельна стать, А доблестных любовников суда Меж ног его снуют туда-сюда, Незримы, что ни день. К их берегам Благословенным путь лишь простакам Швейцар вдали пресечь способен, мы же, Не будь наивны, подкрадёмся ближе, Разоблачая зрительный обман: В дозоре-то — раскрашенный болван! Гляди, как гордо, отдых дав ходулям, Он несть себя доверил обалдуям, Себе во зло ковавшим это бремя. Он идол вздорный — а не божье семя — Тех жадин, чей жён общих алчет нрав На свой лишь кол сажать, к рукам прибрав. Приди! Любовь над исполинским лбом Помчит нас, рассекая высь крылом, В обитель благороднейших теней, Что пыл наш, остудив, зажгут сильней. Сей девой чистой венчаны на трон, Природа с Красотой изгонят вон Зазор из тесных уз петлистых лоз, И на сугробы хлынет злато кос, Руке даруя право избирать Свой путь, лаская мраморную гладь. До той поры, как пущен в оборот Девичий капитал, рудник щедрот Скрыт за батистом; золотой запас Послушно взору явишь в первый раз, И мы зачнём чеканку купидонов! Под сенью кипарисовых пилонов Постель из роз и мирта, чьи перины Сама Венера пухом голубиным Подбила, членам, загнанным игрой Подвижной, лишь недолгий даст покой. О негах наших давешних подслушав У сладких снов, воображенье душам О них расскажет, и смущённо те Последуют примеру наших тел. Пусть берег внемлет прелестям воды, Пусть божеству любви на все лады Щебечут птицы гимн с лесных хоров, Свирельный присвист западных ветров, Сквозь сомкнутые сучья, пусть над сном Волшебным нашим в танце теневом Листву кружит, когда разбудит нас Призыв бесплотных душ; воспламенясь От их огня, придём на помощь им И замысел знакомый воплотим. А после, как пчела, недавний сбор Сцедившая в котёл, цветной ковёр По новой облетает, оскудев, Ища попрать невинность свежих дев Весны, и я мой рай пограблю всласть, Мошну налью нектаром туго, власть Её упрочу, за одним другой Срывая поцелуй с цветов; рукой Сомну бутоны роз, пройдусь неближней Фиалковой тропой, вкушу от вишни, От яблока нагретого, что алым И лакомым увенчано кораллом. Лобзаньями бескрайний меря сад, Найду в Долине Лилий Грот Услад И протоптав губами белизну Свой труд печатный кончу и скользну С крутой горы, где млечный путь дугу Раздваиваясь чертит на снегу, Стремглав к подножьям пышных Апеннин. Там, средь кустов шиповника, в один Все слипшиеся сладости густой Сквозь куб Любви перегоню настой И всю до капли ценную росу, Искусный химик, в улей твой снесу. Мой грубый ствол опутает вьюнок Изящных рук и грациозных ног; Взрывая штиль, на море молока Я златоносной бурей свысока, Как в старину Юпитер на Данаю, Обрушусь, к небу гребни поднимая. Сей шторм презрев, прибудет к входу в узкий Пролив Киприды барк мой для разгрузки: Заправский лоцман, руку на штурвал Клади смелей и чёлн веди в канал Любви, где, бросив якорь, станет он Вверх-вниз качаться, вторя танцу волн. Сомкни объятье и запри замок, Дабы избегнуть узник твой не мог Дождя лобзаний, коих росный ладан, Собрав, употребим мы для обряда Во славу сил, чей царственный венец Досуг наш коронует под конец, Под чьей охраной без душевных смут Смакуем пряник, позабыв про кнут. Нас не спугнёт внезапный резкий звук, Здесь сыщик слеп, шпион на ухо туг К переговорам нежных языков, Нам не грозит навет клеветников, И никому о нашей дружбе близкой За мзду не разболтает камеристка. Не брак плетёт любовей здешних вязь, По рощам и беседкам не таясь, Лобзаемся; слова не внятны нам — Жена, муж, скромность, блуд, невинность, срам: Пустой их звон неразличим отсель, Из элизийских благостных земель. Законно всё, что только усладит Природы ненасытный аппетит. Узрев — владей, не избегай утех: Здесь культ любовный не отправить — грех. Лукреция, из римских недотрог, Усвоив Аретино назубок, Гроссмейстера любви, c Лаисой ловкой Сровнялась любодейскою сноровкой; Свиваясь в кренделя, она и впредь Надежды не теряет претерпеть Афронт от похитителя — всерьёз Разучивает сотни хитрых поз, Оставленных искусными в резьбе Умельцами на память по себе Деревьям, осенявшим их забавы. Тканьё забросив, греческая пава Резвится с женихами молодыми Со всей Итаки, долг презрев и имя, Плод эфемерный тщетного труда Жены, чей муж пропал невесть куда. Освободив лодыжки от оков, Наложенных проклятием богов, И боле не стеснённая корой, В объятья к Фебу Дафна мчит стрелой. Уста к устам — повисла на юнце, И лавр и лира Дельф в одном лице, И, богом преисполнена, поёт Сладчайшую из всех любовных од. Лаура близ, источника лишая Стих плавно-беглый, очи осушает Петрарке, в чью весь мир влюблён печаль. И с ними многотысячный сераль Прелестниц, у тирана под замком Почивших в бозе, празднует закон, По коему обязаны оне Казне Любви долг выплатить вдвойне. Ах Целия, приди же, милый друг, Вкусим отрад, преодолев испуг, Снесём последний призрачный оплот И свергнем узурпатора свобод, Избавив шеи от его ярма. Ну справедливо ль, посуди сама, Чтоб слабый пол твой, естество поправ, Держал себя в узде? Священных прав И прав судебных лжеурядчик сей К мечу меня зовёт, лишь кто посмей Сравнить свою любовницу с тобой, Поплатится за дерзость головой И пылкий ухажёр, и злобный враг, Не то оттиснет непристойный знак На дрогнувшей руке моей бесчестье. Меж тем прощенью учит, а не мести Нас Церковь, осуждая грех убийства. На кой же дьявол множит атеистов Сей голем, Честь, пред коим свет пал ниц, Среди мужчин — не шлюх среди девиц? Перевод с английского Майи Кононенко
Оригинал или первоисточник на английском языке
A Rapture
I WILL enjoy thee now, my Celia, come,
And fly with me to Love's Elysium.
The giant, Honour, that keeps cowards out,
Is but a masquer, and the servile rout
Of baser subjects only bend in vain
To the vast idol ; whilst the nobler train
Of valiant lovers daily sail between
The huge Colossus' legs, and pass unseen
Unto the blissful shore. Be bold and wise,
And we shall enter : the grim Swiss denies
Only to tame fools a passage, that not know
He is but form and only frights in show
The duller eyes that look from far ; draw near
And thou shalt scorn what we were wont to fear.
We shall see how the stalking pageant goes
With borrow'd legs, a heavy load to those
That made and bear him ; nor, as we once thought,
The seed of gods, but a weak model wrought
By greedy men, that seek to enclose the common,
And within private arms empale free woman.
Come, then, and mounted on the wings of Love
We'll cut the flitting air and soar above
The monster's head, and in the noblest seats
Of those blest shades quench and renew our heats.
There shall the queens of love and innocence,
Beauty and Nature, banish all offence
From our close ivy-twines ; there I'll behold
Thy bared snow and thy unbraided gold ;
There my enfranchised hand on every side
Shall o'er thy naked polish'd ivory slide.
No curtain there, though of transparent lawn,
Shall be before thy virgin-treasure drawn ;
But the rich mine, to the enquiring eye
Exposed, shall ready still for mintage lie,
And we will coin young Cupids. There a bed
Of roses and fresh myrtles shall be spread,
Under the cooler shade of cypress groves ;
Our pillows of the down of Venus' doves,
Whereon our panting limbs we'll gently lay,
In the faint respites of our active play :
That so our slumbers may in dreams have leisure
To tell the nimble fancy our past pleasure,
And so our souls, that cannot be embraced,
Shall the embraces of our bodies taste.
Meanwhile the bubbling stream shall court the shore,
Th' enamour'd chirping wood-choir shall adore
In varied tunes the deity of love ;
The gentle blasts of western winds shall move
The trembling leaves, and through their close boughs breathe
Still music, whilst we rest ourselves beneath
Their dancing shade ; till a soft murmur, sent
From souls entranced in amorous languishment,
Rouse us, and shoot into our veins fresh fire,
Till we in their sweet ecstasy expire.
Then, as the empty bee that lately bore
Into the common treasure all her store,
Flies 'bout the painted field with nimble wing,
Deflow'ring the fresh virgins of the spring,
So will I rifle all the sweets that dwell
In my delicious paradise, and swell
My bag with honey, drawn forth by the power
Of fervent kisses from each spicy flower.
I'll seize the rose-buds in their perfumed bed,
The violet knots, like curious mazes spread
O'er all the garden, taste the ripen'd cherry,
The warm firm apple, tipp'd with coral berry :
Then will I visit with a wand'ring kiss
The vale of lilies and the bower of bliss ;
And where the beauteous region both divide
Into two milky ways, my lips shall slide
Down those smooth alleys, wearing as they go
A tract for lovers on the printed snow ;
Thence climbing o'er the swelling Apennine,
Retire into thy grove of eglantine,
Where I will all those ravish'd sweets distil
Through Love's alembic, and with chemic skill
From the mix'd mass one sovereign balm derive,
Then bring that great elixir to thy hive.
Now in more subtle wreaths I will entwine
My sinewy thighs, my legs and arms with thine ;
Thou like a sea of milk shalt lie display'd,
Whilst I the smooth calm ocean invade
With such a tempest, as when Jove of old
Fell down on Danaë in a storm of gold ;
Yet my tall pine shall in the Cyprian strait
Ride safe at anchor and unlade her freight :
My rudder with thy bold hand, like a tried
And skilful pilot, thou shalt steer, and guide
My bark into love's channel, where it shall
Dance, as the bounding waves do rise or fall.
Then shall thy circling arms embrace and clip
My willing body, and thy balmy lip
Bathe me in juice of kisses, whose perfume
Like a religious incense shall consume,
And send up holy vapours to those powers
That bless our loves and crown our sportful hours,
That with such halcyon calmness fix our souls
In steadfast peace, as no affright controls.
There, no rude sounds shake us with sudden starts ;
No jealous ears, when we unrip our hearts,
Suck our discourse in ; no observing spies
This blush, that glance traduce ; no envious eyes
Watch our close meetings ; nor are we betray'd
To rivals by the bribed chambermaid.
No wedlock bonds unwreathe our twisted loves,
We seek no midnight arbour, no dark groves
To hide our kisses : there, the hated name
Of husband, wife, lust, modest, chaste or shame,
Are vain and empty words, whose very sound
Was never heard in the Elysian ground.
All things are lawful there, that may delight
Nature or unrestrained appetite ;
Like and enjoy, to will and act is one :
We only sin when Love's rites are not done.
The Roman Lucrece there reads the divine
Lectures of love's great master, Aretine,
And knows as well as Lais how to move
Her pliant body in the act of love ;
To quench the burning ravisher she hurls
Her limbs into a thousand winding curls,
And studies artful postures, such as be
Carved on the bark of every neighbouring tree
By learned hands, that so adorn'd the rind
Of those fair plants, which, as they lay entwined,
Have fann'd their glowing fires. The Grecian dame,
That in her endless web toil'd for a name
As fruitless as her work, doth there display
Herself before the youth of Ithaca,
And th' amorous sport of gamesome nights prefer
Before dull dreams of the lost traveller.
Daphne hath broke her bark, and that swift foot
Which th' angry gods had fasten'd with a root
To the fix'd earth, doth now unfetter'd run
To meet th' embraces of the youthful Sun.
She hangs upon him like his Delphic lyre ;
Her kisses blow the old, and breathe new fire ;
Full of her god, she sings inspired lays,
Sweet odes of love, such as deserve the bays,
Which she herself was. Next her, Laura lies
In Petrarch's learned arms, drying those eyes
That did in such sweet smooth-paced numbers flow,
As made the world enamour'd of his woe.
These, and ten thousand beauties more, that died
Slave to the tyrant, now enlarged deride
His cancell'd laws, and for their time mis-spent
Pay into Love's exchequer double rent.
Come then, my Celia, we'll no more forbear
To taste our joys, struck with a panic fear,
But will depose from his imperious sway
This proud usurper, and walk as free as they,
With necks unyoked ; nor is it just that he
Should fetter your soft sex with chastity,
Whom Nature made unapt for abstinence ;
When yet this false impostor can dispense
With human justice and with sacred right,
And, maugre both their laws, command me fight
With rivals or with emulous loves that dare
Equal with thine their mistress' eyes or hair.
If thou complain of wrong, and call my sword
To carve out thy revenge, upon that word
He bids me fight and kill ; or else he brands
With marks of infamy my coward hands.
And yet religion bids from blood-shed fly,
And damns me for that act. Then tell me why
This goblin Honour, which the world adores,
Should make men atheists, and not women whores?
2857
