Часовой
Мы заняли блиндаж, и немчура Подряд снаряд швыряла за снарядом, Его отбить пытаясь до утра. Дождь клокотал угрюмым водопадом, Ступеньки покрывая глиной скользкой, По пояс затопляя тиной слизкой. Из тьмы несло тротиловым дымком, Кислятиной да смрадным запашком Тех, кто здесь жил, оставив нам проклятья, А может, и тела… Мы скрылись вниз, Но все же взрыв добрался и до нас, Ударив по глазам волною жгучей. И вдруг бац! бух! бац! Плюхнулся в потемки Наш часовой, застряв в грязи вонючей, А вслед за ним ружье, хламье, обломки Немецких бомб в одной смешались куче. Мы выудили тело из дерьма. «Я слеп! – скулил он. – Сэр, сплошная тьма!» И я поднес огонь к глазам незрячим: Мол, если свет хоть капельку белеет, То скоро все пройдет, и он прозреет. «Нет!» – бельма он выпучивал по-рачьи. Ревмя реветь его оставив там, Я в караул кого-то отослал, Кому-то взять носилки приказал, А сам пошел с проверкой по постам. Вокруг блевали кровью с пеной рыжей, А кто-то захлебнулся мерзкой жижей… Все это минуло давным-давно. А в памяти осталось лишь одно, Как, слушая вполуха его стон И дикий скрежет сломанных зубов, Когда по блиндажу лупил тевтон И воздух сотрясал снарядный рев, Мы услыхали – он сквозь гул кричал: «Я вижу свет!» Но свет давно пропал. Перевод Евгения Лукина
Оригинал или первоисточник на английском языке
The Sentry
We'd found an old Boche dug-out, and he knew, And gave us hell, for shell on frantic shell Hammered on top, but never quite burst through. Rain, guttering down in waterfalls of slime Kept slush waist high, that rising hour by hour, Choked up the steps too thick with clay to climb. What murk of air remained stank old, and sour With fumes of whizz-bangs, and the smell of men Who'd lived there years, and left their curse in the den, If not their corpses... There we herded from the blast Of whizz-bangs, but one found our door at last. Buffeting eyes and breath, snuffing the candles. And thud! flump! thud! down the steep steps came thumping And splashing in the flood, deluging muck -- The sentry's body; then his rifle, handles Of old Boche bombs, and mud in ruck on ruck. We dredged him up, for killed, until he whined "O sir, my eyes -- I'm blind -- I'm blind, I'm blind!" Coaxing, I held a flame against his lids And said if he could see the least blurred light He was not blind; in time he'd get all right. "I can't," he sobbed. Eyeballs, huge-bulged like squids Watch my dreams still; but I forgot him there In posting next for duty, and sending a scout To beg a stretcher somewhere, and floundering about To other posts under the shrieking air. Those other wretches, how they bled and spewed, And one who would have drowned himself for good, -- I try not to remember these things now. Let dread hark back for one word only: how Half-listening to that sentry's moans and jumps, And the wild chattering of his broken teeth, Renewed most horribly whenever crumps Pummelled the roof and slogged the air beneath -- Through the dense din, I say, we heard him shout "I see your lights!" But ours had long died out.
2098
