Уильям Вордсворт (William Wordsworth)
Лаодамия
Я утром с дымом жертвенник даров, Все потеряв, обеты возносила, У Тартара безжалостных богов Отнять царя убитого просила И вновь взываю к милости небес: Верни его, верни, великий Зевс. О, не один порыв любви могучий, Мольба и страсть в заломленных руках, И точно луч, сверкнувший из-за тучи, Зажегся новый блеск в ее глазах, Грудь стала выше, стан поднялся стройный, И ждет судьбы своей она спокойно. О ужас! Кто здесь? Это ли не сон, Убитого под Троей видеть друга? Не может быть. Ужели это он? Ужели тень любимого супруга? Да, это он откликнулся на зов И с ним крылатый посланец богов. Своим жезлом, смиряющим мученье, Ее коснулся ласково Гермес. "Лаодамия! Зевсовым веленьем Твой царь опять увидел блеск небес. Но краток срок, дарованный судьбою, Лишь три часа он проведет с тобою". И бросилась к нему его обнять, Прижать к груди старается напрасно. Расплывшись, тень является опять, Бесшумно прочь скользит от ласки страстной, Уходит от объятья жадных рук Ее любимый царственный супруг. "Хочу я звук твоей услышать речи, Протезилай! Умчался спутник твой. Ты во дворце, ты для желанной встречи Переступил порог тебе родной. Ужель судьбе моей печали мало, На горе мне тебя она послала". "Лаодамия! Это я, поверь, Подземные меня вернули недра. Я только тень, но все же Зевс теперь Тебя за верность награждает щедро. Он милостив и полною рукой Воздал и мне за прежний подвиг мой. Ты помнишь предсказанье роковое: В бою погибнет первым воин тот, Кто первым выйдет на берег под Троей. - Корабль пристал, и прыгнул я вперед. За дело общее погибель не страшила, И Гектора копье меня сразило". "Ты доблестный, любимый мой герой, О храбрости твоей не плачу боле. Смятение владело всей толпой, Но ты, ты принял смерть по доброй воле. Как женщина, я не могла понять, Что сердце мужа может подсказать. Ты храбр, но ты когда-то был и нежным. Ужели Тот, чьей властью в этот час Ты вырвался от смерти неизбежной, Могилою опять разлучит нас? Прекрасен ты, и ветер Фессалии Опять рассыпал кудри золотые. Не призрак, нет, не тень передо мной, О мой герой, приди ко мне, молю я, Возляг на ложе брачное со мной, Я, как невеста, жажду поцелуя". Зевс хмурится, и Стикса тень легла Опять на облик милого чела. "Ты видишь ли? мне суждено иное, Часов любви нам больше не видать, Они прошли. Проходит все земное, В Эребе их умеют презирать. Земной любви нам чуждо содроганье, Там радости спокойны, как страданье. Смирением угодны мы богам: Учись и ты владеть порывом страсти, Вновь суждено расстаться скоро нам, Не долог срок, нам данный высшей властью. Под свод Эреба я вернусь опять - Ты не должна ни плакать, ни роптать". "Расстаться - нет! С тобой мы будем вместе. Ты позабыть успел, как Геркулес Спустился мимо Цербера к Альцесте И вывел прочь под яркий свод небес. Медею помнишь? Заклинаний сила К соратникам Язона возвратила. Ужели милость кончена богов? Ужели им молилась я напрасно? Ни сила мышц, ни власть волшебных слов, Которым звезды дальние подвластны, - Не одолеют сердца слабых жен, Когда любовь воздвигла там свой трон. Коль ты уйдешь, я за тобою". - "Тише". - Спокойствие и скорбь в его очах. Он перед ней стоит стройней и выше, Нет призрачной неясности в чертах, И отражает облик просветленный Величие печали затаенной. О той любви звучала речь его, Которая царит в стране блаженной, В грядущем не страшится ничего И остается вечно неизменной, И оживал рассказ в его словах О подвигах великих и делах. Он говорил о красоте нездешней И о блаженстве жизни неземной; Там воздух вечно дышит лаской вешней, Там реки льются светлою струей; Там алый день роняет отблеск яркий, Перед которым меркнет полдень жаркий. "Достойнейшим доступна та страна, Конец печальный ждет безумцев грешных, Которые в часы, когда без сна Ты плакала в разлуке, безутешна, И горьких слез не уставала лить - Могли в разгуле счастье находить. А юноши меж тем в потехах ратных Готовились к походу и боям, Старейшины с царями многократно Сбирались для совета по шатрам. И флот стоял, к отплытью снаряженный, Безветрием томиться обреченный. Желанный ветер дали боги нам... Дорогою пророчество томило. И я решил к Троянским берегам Направить первым верное кормило И с корабля спуститься на песок, Где первым пасть судил мне темный рок. Лишь было больно думать о разлуке С любимою супругою моей... Когда б ты знала, сколько было муки В воспоминаньи наших светлых дней, Когда за недостроенной стеною Среди цветов бродили мы с тобою. Но чтоб врагам позволил я сказать: Они дрожат! Явились горделиво, Посмотрим, как умеют умирать. - Нет, эту мысль прогнал я торопливо. И, с слабостью борясь, в последний миг Решения отважного достиг. В твоей груди любовь сильна, как прежде, Но разумом смиряй порыв страстей, Страдание переноси в надежде, Что свидимся мы в царствии теней. Пусть будет скорбь чужда всего земного, И наш союз благословится снова. Величия не забывай, скорбя, Ведь нам любовь дана для высшей цели, Чтоб человек позабывал себя, Чтоб им порывы чувства не владели. И лишь в любви изведать может он, Что власть страстей один обман и сон". Но громким стоном речь она прервала, Гермес внезапно вырос перед ней. Прошли часы - годов тут было б мало, Он должен вновь вернуться в мир теней, Объятия сдержать его не властны, Он прочь скользит бесшумно и бесстрастно, И на пороге труп ее упал безгласный. К ней приговор бессмертных был суров, За грех невольный боги ей судили Жизнь долгую вдали от тех лугов, Где праведные души опочили, Где распустились райские цветы Для них в садах бессмертной красоты. Страданья человека слез достойны: Обманутый в своих земных мечтах, Он возбуждает жалость и в богах. - Тенистой рощей вечно осененный, Над Геллеспонтом холм сооружен, Землей сырою скрыт там прах любимый, И каждый раз, как юные вершины Достигнут роста, так что Илион Заметен им становится, сожженный, - Их пышный цвет, так говорит преданье, Печальное сменяет увяданье. Перевод М. Фроловского
Оригинал или первоисточник на английском языке
Laodamia
"With sacrifice before the rising morn Vows have I made by fruitless hope inspired; And from the infernal Gods, 'mid shades forlorn Of night, my slaughtered Lord have I required: Celestial pity I again implore;-- Restore him to my sight--great Jove, restore!" So speaking, and by fervent love endowed With faith, the Suppliant heavenward lifts her hands; While, like the sun emerging from a cloud, Her countenance brightens--and her eye expands; Her bosom heaves and spreads, her stature grows; As she expects the issue in repose. O terror! what hath she perceived?--O joy! What doth she look on?--whom doth she behold? Her Hero slain upon the beach of Troy? His vital presence? his corporeal mould? It is--if sense deceive her not--'tis He! And a God leads him, wingèd Mercury! Mild Hermes spake--and touched her with his wand That calms all fear; "Such grace hath crowned thy prayer, Laodamía! that at Jove's command Thy husband walks the paths of upper air: He comes to tarry with thee three hours' space; Accept the gift, behold him face to face!" Forth sprang the impassioned Queen her Lord to clasp; Again that consummation she essayed; But unsubstantial Form eludes her grasp As often as that eager grasp was made. The Phantom parts--but parts to re-unite, And re-assume his place before her sight. "Protesiláus, lo! thy guide is gone! Confirm, I pray, the vision with thy voice: This is our palace,--yonder is thy throne; Speak, and the floor thou tread'st on will rejoice. Not to appal me have the gods bestowed This precious boon; and blest a sad abode." "Great Jove, Laodamía! doth not leave His gifts imperfect:--Spectre though I be, I am not sent to scare thee or deceive; But in reward of thy fidelity. And something also did my worth obtain; For fearless virtue bringeth boundless gain. "Thou knowest, the Delphic oracle foretold That the first Greek who touched the Trojan strand Should die; but me the threat could not withhold: A generous cause a victim did demand; And forth I leapt upon the sandy plain; A self-devoted chief--by Hector slain." "Supreme of Heroes--bravest, noblest, best! Thy matchless courage I bewail no more, Which then, when tens of thousands were deprest By doubt, propelled thee to the fatal shore; Thou found'st--and I forgive thee--here thou art-- A nobler counsellor than my poor heart. "But thou, though capable of sternest deed, Wert kind as resolute, and good as brave; And he, whose power restores thee, hath decreed Thou should'st elude the malice of the grave: Redundant are thy locks, thy lips as fair As when their breath enriched Thessalian air. "No spectre greets me,--no vain Shadow this; Come, blooming Hero, place thee by my side! Give, on this well-known couch, one nuptial kiss To me, this day a second time thy bride!" Jove frowned in heaven: the conscious Parcæ threw Upon those roseate lips a Stygian hue. "This visage tells thee that my doom is past: Nor should the change be mourned, even if the joys Of sense were able to return as fast And surely as they vanish. Earth destroys Those raptures duly---Erebus disdains: Calm pleasures there abide--majestic pains. "Be taught, O faithful Consort, to control Rebellious passion: for the Gods approve The depth, and not the tumult, of the soul; A fervent, not ungovernable love. Thy transports moderate; and meekly mourn When I depart, for brief is my sojourn--" "Ah wherefore?--Did not Hercules by force Wrest from the guardian monster of the tomb Alcestis, a reanimated corse, Given back to dwell on earth in vernal bloom? Medea's spells dispersed the weight of years, And Æson stood a youth 'mid youthful peers. "The Gods to us are merciful--and they Yet further may relent: for mightier far Than strength of nerve and sinew, or the sway Of magic potent over sun and star, Is love, though oft to agony distrest, And though his favourite seat be feeble woman's breast. "But if thou goest, I follow--" "Peace!" he said,-- She looked upon him and was calmed and cheered; The ghastly colour from his lips had fled; In his deportment, shape, and mien, appeared Elysian beauty, melancholy grace, Brought from a pensive though a happy place. He spake of love, such love as Spirits feel In worlds whose course is equable and pure; No fears to beat away--no strife to heal-- The past unsighed for, and the future sure; Spake of heroic arts in graver mood Revived, with finer harmony pursued; Of all that is most beauteous--imaged there In happier beauty; more pellucid streams, An ampler ether, a diviner air, And fields invested with purpureal gleams; Climes which the sun, who sheds the brightest day Earth knows, is all unworthy to survey. Yet there the Soul shall enter which hath earned That privilege by virtue.--"Ill," said he, "The end of man's existence I discerned, Who from ignoble games and revelry Could draw, when we had parted, vain delight, While tears were thy best pastime, day and night; "And while my youthful peers before my eyes (Each hero following his peculiar bent) Prepared themselves for glorious enterprise By martial sports,--or, seated in the tent, Chieftains and kings in council were detained; What time the fleet at Aulis lay enchained. "The wished-for wind was given:--I then revolved The oracle, upon the silent sea; And, if no worthier led the way, resolved That, of a thousand vessels, mine should be The foremost prow in pressing to the strand,-- Mine the first blood that tinged the Trojan sand. "Yet bitter, oft-times bitter, was the pang When of thy loss I thought, belovèd Wife! On thee too fondly did my memory hang, And on the joys we shared in mortal life,-- The paths which we had trod--these fountains, flowers: My new-planned cities, and unfinished towers. "But should suspense permit the Foe to cry, 'Behold they tremble!--haughty their array, Yet of their numbers no one dares to die?' In soul I swept the indignity away: Old frailties then recurred:--but lofty thought, In act embodied, my deliverance wrought. "And Thou, though strong in love, art all too weak In reason, in self-government too slow; I counsel thee by fortitude to seek Our blest re-union in the shades below. The invisible world with thee hath sympathised; Be thy affections raised and solemnised. "Learn, by a mortal yearning, to ascend-- Seeking a higher object. Love was given, Encouraged, sanctioned, chiefly for that end; For this the passion to excess was driven-- That self might be annulled: her bondage prove The fetters of a dream opposed to love.-- Aloud she shrieked! for Hermes re-appears! Round the dear Shade she would have clung--'tis vain: The hours are past--too brief had they been years; And him no mortal effort can detain: Swift, toward the realms that know not earthly day, He through the portal takes his silent way, And on the palace-floor a lifeless corse She lay. Thus, all in vain exhorted and reproved, She perished; and, as for a wilful crime, By the just Gods whom no weak pity moved, Was doomed to wear out her appointed time, Apart from happy Ghosts, that gather flowers Of blissful quiet 'mid unfading bowers. --Yet tears to human suffering are due; And mortal hopes defeated and o'erthrown Are mourned by man, and not by man alone, As fondly he believes.--Upon the side Of Hellespont (such faith was entertained) A knot of spiry trees for ages grew From out the tomb of him for whom she died; And ever, when such stature they had gained That Ilium's walls were subject to their view, The trees' tall summits withered at the sight; A constant interchange of growth and blight!
3721
