Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray)
Король Канут
После многих лет правленья вдруг Король Канут устал: Он так долго жег и грабил, резал, дрался, убивал. Мрачный, он бродил у моря и следил за валом вал... Рядом Канцлер и Епископ, как две тени с давних пор, Сзади идут стража, свита, королевский пестрый двор, Капелланы и министры, менестрелей звонкий хор. Всю их жизнь они ловили каждый жест его и взгляд: Он нахмурит брови - тотчас исподлобья все глядят, Засмеется - начинают скалить зубы все подряд. Был в тот день Король не в духе. Все при нем смолкало вмиг. Слушая певцов - зевал он, сумрачен его был лик, За обедом - Королеве придержать велел язык. "О Милорд,- спросил Лорд-Канцлер,- недовольны Вы вином? Или мясом, что сегодня подавали за столом?" "Чушь,- ему монарх ответил,- дело здесь совсем в другом! Снедь, глупец,- тщета, пустое, ДУШУ мне сжигает боль! Я велик - нет ровни в мире! Но тяжка моя юдоль: Я устал...". Тут кто-то крикнул: "Кресло хочет наш Король!" И Лорд-Канцлер чуть заметно подал знак лакеям тут. Тотчас двое слуг-гигантов кресло мягкое несут, И устало опустился на атлас Король Канут. "Я врагов разбил,- вскричал он, всех, а было их - не счесть! Где есть в этом мире слава, как моя, то Бог лишь весть!" Двор ему ответил эхом; "Где такая слава есть?!" "Для чего мне королевства? Я устал, я стал седой. Сыновья давно мечтают видеть труп холодный мой. Я хочу заснуть спокойно под могильною плитой. Совесть жалит грудь змеею! Как вернуть покой опять? Я лампады зажигаю по ночам не в силах спать - Призраки воспоминаний обступают вдруг кровать. Всюду кровь, огонь, руины... Смерть идет по городам, Девы стонут, жены воют по зарезанным мужьям..." "Совесть,- провещал Епископ, очищает душу нам. Но, Милорд, о том, что было, нужды нет и вспоминать: Все забыла и простила Вам Святая Церковь-Мать, На ее друзей нисходит постоянно благодать. Ведь по Вашей воле храмы вырастают тут и там, Все церковники возносят славу Вам и Небесам! Вы ж о смерти говорите! Это странно слышать нам". "Нет,- Король ответил,- скоро я покину этот свет..." Все, пустив слезу, вскричали: "Сир, не говорите "Нет", Вы сильны, бодры, здоровы - Вам бы жить еще сто лет!" "Жить сто лет?! - взревел Епископ. Да в уме ли все вы тут! Тысячу прожили люди, а божественный Канут Должен жить гораздо дольше, чем все смертные живут! Жил Адам, жил Каин, жили Енох и Мафусаил Девять сотен лет. Молюсь я, чтоб Король их пережил!" "Так и будет,- вставил Канцлер,- у него достанет сил". "Вообще,- изрек Епископ,- Королю надгробный груз Не грозит: не для бессмертных Утверждать иное, Канцлер, есть безбожье, я клянусь! Врач в искусстве врачеванья не идет в сравненье с Ним. Даже мерзкую проказу Он развеет, словно дым; Даже мертвого разбудит прикасанием своим. Ведь заставил вождь Израилев солнце на небе светить И луну стоять на месте, чтоб врагов своих разбить. И Король наш, без сомненья, может то же повторить!" "Ты уверен, мой Епископ,- враз Король воспрянул вдруг, Что смогу остановить я в поднебесье солнца круг, И луну, и это море, что всегда шумит вокруг? Что отступят эти волны по желанью Короля?" "Здесь,- склонил главу Епископ, Ваши море и земля..." Встал Канут и крикнул: "Волны, вам повелеваю Я! Океан, раб непокорный, стоя здесь, у бездн морских, Повелитель твой желает, чтобы ты, бунтарь, утих! Прекрати свое дыханье! Отступи от ног моих!" Но в ответ ему зловеще заревел тогда прибой, И могучая стихия, издавая страшный вой, Короля и всех придворных прочь отбросила волной. И Канут корону сбросил, больше не чинил вреда, Чтил Того, Кому подвластны небо, суша и вода. И в тот час, когда погасла в небесах его звезда Умер он. Но Паразиты на земле живут всегда. Перевод А. Васильчикова Духом смутен, вышел к морю погулять король Канут. Много лет он бился, дрался, резал, грабил мирный люд, А сейчас воспоминанья короля, как псы, грызут. Справа от него епископ, слева канцлер, прям и горд, Сзади пэры, камергеры, шествует за лордом лорд, Адъютанты, капелланы, и пажи, и весь эскорт. То тревогу, то веселье отражают их черты: Чуть король гримасу скорчит - все кривят проворно рты, Улыбнется - и от смеху надрывают животы. На челе Канута нынче мрачных дум лежит печать: Внемля песням менестрелей, соизволил он скучать, На вопросы королевы крикнул строго: "Замолчать!" Шепчет канцлер: "Государь мой, не таись от верных слуг: Что владыке повредило - бок бараний иль индюк?" "Чушь! - звучит ответ гневливый.- Не в желудке мой недуг. Разве ты не видишь, дурень, в сердце мне недуг проник. Ты подумай только, сколько дел у нас, земных владык! Я устал".- "Скорее кресло!" - крикнул кто-то в тот же миг. Два лакея здоровенных побежали во весь дух. Принесли большое кресло, и Канут, сказавши "Ух!", Томно сел - а кресло было мягко, как лебяжий пух. Говорит король: "Бесстрашно на врагов я шел войной, Одолел их всех - так кто же может вровень стать со мной?" И вельможи вторят: "Кто же может вровень стать с тобой?" "Только прок ли в славе бранной, если стар и болен я, Если сыновья Канута, словно стая воронья, Ждут Канутовой кончины, нетерпенья не тая? В грудь вонзилось угрызенье, мне его не превозмочь, Безобразные виденья пляшут вкруг меня всю ночь, Дьявольское наважденье и заря не гонит прочь. Лижет пламя божьи храмы, дым пожаров небо скрыл, Вдовы плачут, девы стонут, дети бродят средь могил..." "Слишком совестлив владыка! - тут епископ возгласил. Для чего дела былые из забвенья вызывать? Тот, кто щедр к святейшей церкви, может мирно почивать: Все грехи ему прощает наша благостная мать. Милостью твоей, монахи без забот проводят дни; Небу и тебе возносят славословия они. Ты и смерть? Вот, право, ересь! Мысль бесовскую гони!" "Нет! - Канут в ответ.- Я чую - близок мой последний час". "Что ты, что ты! - И слезинку царедворцы жмут из глаз. - Ты могуч, как дуб. С полвека проживешь еще меж нас". Но, воздевши длань, епископ испускает грозный рев: "Как с полвека? Видно, канцлер, ум твой нынче нездоров; Люди сто веков живали - жить Кануту сто веков. Девять сотен насчитали Енох, Лемах, Каиная,- Так неужто же владыке меньший срок судьбою дан?" "Больший, больший! - мямлит канцлер, в страхе горбя гордый стан. "Умереть - ему? - Епископ мечет пламя из очей,- От тебя не ждал я, канцлер, столь кощунственных речей; Дар чудесный исцеленья небом дан ему в удел: Прокаженного лишь тронет - тот уже и чист, и цел. Он и мертвых воскрешал бы, если б только захотел! Иудейский вождь однажды солнца бег остановил, И, пока врагов разил он, месяц неподвижен был: Повторить такое чудо у Канута хватит сил". "Значит, солнце подчинится моему приказу "стой!"? - Вопросил Канут.- И властен я над бледною луной? Значит, должен, усмирившись, мне покорствовать прибой! Так или нет? Признать готов ли власть мою морской простор?" "Все твое,- твердит епископ,- суша, море, звездный хор". И кричит Канут: "Ни с места! - в бездну вод вперяя взор.- Коль моя стопа монаршья попирала этот брег, Для тебя, прибой, священен и запретен он навек. Прекрати же, раб мятежный, свой кощунственный набег!" Но ревет осатанело океан, валы бегут, С диким воем брег песчаный приступом они берут. Отступает свита, канцлер, и епископ, и Канут. С той поры речам холопским положил Канут конец. И в ларец бесценный запер он монарший свой венец, Ибо люди все ничтожны, а велик один творец. Нет давным-давно Канута, но бессмертен раб и льстец. Перевод Э. Линецкой
Текст оригинала на английском языке
King Canute
KING CANUTE was weary hearted; he had reigned for years a score, Battling, struggling, pushing, fighting, killing much and robbing more; And he thought upon his actions, walking by the wild sea-shore. 'Twixt the Chancellor and Bishop walked the King with steps sedate, Chamberlains and grooms came after, silversticks and goldsticks great, Chaplains, aides-de-camp, and pages,—all the officers of state. Sliding after like his shadow, pausing when he chose to pause, If a frown his face contracted, straight the courtiers dropped their jaws; If to laugh the king was minded, out they burst in loud hee-haws. But that day a something vexed him, that was clear to old and young: Thrice his Grace had yawned at table, when his favorite gleemen sung, Once the Queen would have consoled him, but he bade her hold her tongue. "Something ails my gracious master," cried the Keeper of the Seal. "Sure, my lord, it is the lampreys served to dinner, or the veal?" "Psha!" exclaimed the angry monarch, "Keeper, 'tis not that I feel. "'Tis the HEART, and not the dinner, fool, that doth my rest impair: Can a king be great as I am, prithee, and yet know no care? Oh, I'm sick, and tired, and weary."—Some one cried, "The King's arm-chair!" Then towards the lackeys turning, quick my Lord the Keeper nodded, Straight the King's great chair was brought him, by two footmen able-bodied; Languidly he sank into it: it was comfortably wadded. "Leading on my fierce companions," cried he, "over storm and brine, I have fought and I have conquered! Where was glory like to mine?" Loudly all the courtiers echoed: "Where is glory like to thine?" "What avail me all my kingdoms? Weary am I now and old; Those fair sons I have begotten, long to see me dead and cold; Would I were, and quiet buried, underneath the silent mould! "Oh, remorse, the writhing serpent! at my bosom tears and bites; Horrid, horrid things I look on, though I put out all the lights; Ghosts of ghastly recollections troop about my bed at nights. "Cities burning, convents blazing, red with sacrilegious fires; Mothers weeping, virgins screaming vainly for their slaughtered sires.—" Such a tender conscience," cries the Bishop, "every one admires. "But for such unpleasant bygones, cease, my gracious lord, to search, They're forgotten and forgiven by our Holy Mother Church; Never, never does she leave her benefactors in the lurch. "Look! the land is crowned with minsters, which your Grace's bounty raised; Abbeys filled with holy men, where you and Heaven are daily praised: YOU, my lord, to think of dying? on my conscience I'm amazed!" "Nay, I feel," replied King Canute, "that my end is drawing near." "Don't say so," exclaimed the courtiers (striving each to squeeze a tear). "Sure your Grace is strong and lusty, and may live this fifty year." "Live these fifty years!" the Bishop roared, with actions made to suit. "Are you mad, my good Lord Keeper, thus to speak of King Canute! Men have lived a thousand years, and sure his Majesty will do't. "Adam, Enoch, Lamech, Cainan, Mahaleel, Methusela, Lived nine hundred years apiece, and mayn't the King as well as they?" "Fervently," exclaimed the Keeper, "fervently I trust he may." "HE to die?" resumed the Bishop. He a mortal like to US? Death was not for him intended, though communis omnibus: Keeper, you are irreligious, for to talk and cavil thus. "With his wondrous skill in healing ne'er a doctor can compete, Loathsome lepers, if he touch them, start up clean upon their feet; Surely he could raise the dead up, did his Highness think it meet. "Did not once the Jewish captain stay the sun upon the hill, And, the while he slew the foemen, bid the silver moon stand still? So, no doubt, could gracious Canute, if it were his sacred will." "Might I stay the sun above us, good sir Bishop?" Canute cried; "Could I bid the silver moon to pause upon her heavenly ride? If the moon obeys my orders, sure I can command the tide. "Will the advancing waves obey me, Bishop, if I make the sign?" Said the Bishop, bowing lowly, "Land and sea, my lord, are thine." Canute turned towards the ocean—"Back!" he said, "thou foaming brine. "From the sacred shore I stand on, I command thee to retreat; Venture not, thou stormy rebel, to approach thy master's seat: Ocean, be thou still! I bid thee come not nearer to my feet!" But the sullen ocean answered with a louder, deeper roar, And the rapid waves drew nearer, falling sounding on the shore; Back the Keeper and the Bishop, back the king and courtiers bore. And he sternly bade them never more to kneel to human clay, But alone to praise and worship That which earth and seas obey: And his golden crown of empire never wore he from that day. King Canute is dead and gone: Parasites exist alway.
Другие стихотворения поэта:
1467
