Антиох Кантемир – Сатира 5: На человеческие злонравия вообще
Сатир и Периерг
Сатир
Сильна Пана воля будь, хоть мне смерть случится,
Невозможно мне с людьми в городе ужиться.
Нравы наши меж собой чрезмеру различны,
К тому ж телу платья их мойму не приличны:
Беспокоят чрезмеру. Красоте радея,
Как осла златом себя тягчат; руки, шея,
Ноги, чреслы спутаны. Недруги покоя,
Зимой от стужи, летом не щитят от зноя.
Провалитесь от меня, тягости златые,
Глупцам чтительны, и вы, кудри накладные, —
Довольно уже страдал я в вашем обмане!
Периерг
Ба! что вижу я! Сатир в штанах и в кафтане;
Кривы ноги в сапогах его оказуют
И рога, что теперь вскрыл, — так изобразуют
Урода наши писцы. Какое-то чудо!
Откуду, кто и куды — испытать не худо.
Позволь мне, буде не в гнев, у тебя спроситься:
Кто ты таков? откуду и куды? Мне мнится,
По виду чужестранец ты: если в чем можно
Услужить, я весь готов к приказам неложно.
Сатир
Прочь от меня, неложно мне к службе готовый!
Ты человек, знаю я, -обман сей не новый
В вашем роде: обыкли вы все льстить словами,
И дружбу свою являть уст лише краями,
Злобны сердцем. Оставь мя, пожалуй, в покое,
Ничего не требую!
Периерг
Неправо худое,
Не знав меня, обо мне мнение имеешь;
Когда мысль мою и нрав ты уразумеешь,
Не скажешь, что люди все меж собою сходны.
Я сам знаю, что весьма в нашем роде плодны
Недостатки, и много есть чего гнушаться;
Люблю ж добрых, а злых тщусь людей удаляться.
На любопытство мое откройся как другу,
Узришь, что усты сулю и сердцем услугу.
Сатир
Ничего не требую, в лес свой возвращаюсь,
Однак удоволю тя, пока раздеваюсь.
Целый час, по милости, что зовете, моды,
Не станет весь вздор сей снять; бесконечны годы
Жизни вашей чаял бы тот, кто примечает,
Сколько в безделках часов человек теряет.
Проводите утро все, тело убирая
И волосы на главе; столько ж, раздевая
Тело, уйдет времени; хоть брюхо довольно
Можно в четверть насытить, вам мнится не полно
Три часа на ужину, три часа обеду;
В беседах остатки дня бесплодных, соседу
С вредом, или в забавах, как вы говорите,
Летят; буде случитесь одни, ночь всю спите;
Но к вопросу твоему слово обращаю.
Сатиром меня весь строй мой довольно, чаю,
Являет. Пан, славное Пенелопы чадо,
Кой лесами властвует, коим пасет стадо
Безопасно всякое, и благополучны
Браки бывают, — первы он свирели звучны
Составил; царем весь род сатир почитает.
Веселый с природы, бог на всяк день желает
Нову причину к смеху; наше того дати
Житье не может; в лесах жизнь мы провождати
Обыкли просту весьма; то одно желаем,
Что нам сродно, лишностей всяких отбегаем.
Того ради Пан обык в всякие три лета
Рассылать несколько нас во все край света,
Всякого в различные места, в разны грады.
Меж людьми мы живучи, обычьи, обряды
И нравы приметим их; к нему возвращаясь,
Сказуем; он слушает, с смеху надсаждаясь.
Минулось уж два года, как царскую волю
Исполнять мне череда пришла; в мою долю
Пал сей город, где изжить третий год нет силы.
Периерг
Обычай столько тебе сделал леса милы.
Сатир
Не лес мил — ваше житье мне несносно стало.
Периерг
Как же можешь исполнить во время так мало
Указ царев? набрал ли известий довольно,
Чтоб его увеселить? Мне мнится, не полно
Ста лет, чтоб человека вызнать хоть отчасти:
Столь многовидны его суть нравы и страсти.
Сатир
Вызнать вас намеренье в ум мне не входило —
Смеху причину набрать дело мое было,
В чем довольно преуспеть и месяца много.
Во всех почти ваших нет поступках иного,
Куды ни вскинешь глаза — нельзя не смеяться.
Знаю, трудно тебе в том со мной соглашаться:
Цветы вещей каковы собой, тот не волен
Видеть, но желты все мнит, кто желтухой болен;
Так впоенное с млеком мнение неправо
И повадка не дает вам рассуждать здраво
О состояньи своем, о своих поступках,
Хоть вы столь близки себе, что нет нужды в трубках.
Человек, что ссор бежит, снося брань, побои,
И в помочь свою зовет ноги лише двои, —
Благорассудным у вас мужем тот бывает,
Хоть совесть и вид его трусом быть являет.
Другой, что за взгляд один, за словцо неважно
Ищет ссору и драку и в мал час отважно
Не щадит и саму жизнь, чтоб вредить другому, —
Храбрый муж зовется в вас, хоть, по мне, такому
Безмозглого дурака имя лишь пристало.
Стенон, когда в беседе врет что в ум ни вспало,
Ни мал час покой дая языку болтливу;
Слыша его, колесо мельницы шумливу
Воду двигать мнитися в звучные обраты;
От хохотанья его звенят все палаты;
Своим смеется словам; част один смеется;
Руки вольны, сколь язык, куды удается —
Протягает, ни что стыд, ни учтивство зная;
Все, однако, ласково тщатся, принимая
Стенона, к себе привлечь; как день не видают,
Сотью спросятся об нем, шлют и ожидают
Нетерпеливо его, как лучшу забаву,
Нахала сказуя быть веселого нраву.
Критон целы двадцать лет над книгой трудился,
В которой древность коньков исследить потщился;
Скончав и издав ее в золотом преплете,
С похвальною речию посвятил Дамете,
Который в мал час прошел всю из край до края,
Одни лишь прилежно в ней коньки примечая,
Кивком главы наградив бдения и поты;
Однак того Критона, что столько работы,
Столько глупо стратил лет в деле, так неплодном,
И глупее судью книг искал в благородном, —
Мудрецом зовете вы, и мните Дамета
Искусным защитником наук в ваши лета.
Наши братья сатиры инак рассуждают
О ваших делах: все в них точно примечают
Обстоятельства, зорки и существо само
Проницают; потому смеху вину тамо
Находят, где вы, глаза пяля, порожните
Мешки похвал и еще мало то быть мните.
Я знаю, что тех одних если б описати
Пану, коим рок меня привел работати,
Живучи в вас, целый год есть чем забавляться.
В многих домех удалось мне у вас таскаться,
Каждый месяц нового почти господина
Имев, чему два мои свойства суть причина:
Разговор мой так, как строй, будучи забавен;
Всякому, кто ни встречал меня, был я нравен,
И в слуги меня тотчас охотно примали,
Шуты бо всегда у вас в почести бывали;
Но правдолюбив к тому, хвалить мне не можно,
Что хульно, — не, как вы, мысль обык осторожно
Таить, для чего не мог долго пробыть в службе
Того, кто вызнал меня: с правдой вы не в дружбе.
Периерг
Если беспечальну жизнь ты и лес твой любишь,
На мал час Паном меня почти; не погубишь
Труд твой. Стихотворец я: песню в твою славу
Сочиню, иль речь твою к исправлению нраву
Людей поздному предать потомству потщуся.
Сатир
Береги свои стихи, о мзде не пекуся,
Угождая всякому; вам лише пристало
Не делать даром ничто, и за словцо мало,
За кивок один, за взгляд ожидать, конечно,
Дары, поклоны, службу, благодарство вечно.
Всю повесть мою тебе сказать — трудно бремя;
Часть скажу, сколько к тому позволит мне время.
Когда Пан нас учредил уж всех к походу,
Всех в платье нас нарядил различного роду
И прилежно кудрями прикрыл наши роги
(Как обычай и у вас), сапогами — ноги.
С слезами в глазах, в сердце с несносным я болем
Вышед с лесу, продолжал путь горой и полем.
Прибыл я в город ваш в день некий знаменитый;
Пришед к воротам, нашел, что спит как убитый
Мужик с ружьем, который, как потом проведал,
Поставлен был вход стеречь; еще не обедал
Было народ, и солнце полкруга небесна
Не пробегло, а почти уж улица тесна
Была от лежащих тел. При взгляде я первом
Чаял, что мор у вас был, -да не пахнет стервом,
И вижу, что прочие тех не отбегают
Тел люди, и с них самых ины подымают
Руки, ины головы тяжки и румяны,
И слабость ног лишь не даст встать; словом, все пьяны.
Пьяны те, кои лежат, прочи не трезвее,
Не обильнее умом — ногами сильнее.
Безрассудно часть бежит, и куды — не знает;
В сластолюбных танцах часть гнусну грязь топтает
И мимойдущих грязнит, скользя, упадая,
Сами мерзки; другие, весь стыд забывая,
Телу полну власть дают пред стыдливым полом
И тщатся нахальливой рукой что подолом
Скрыл обычай обнажить; часто удается.
Шатаясь долго, один напоследок бьется,
Бахусом отягощен, в стену головою
И стену кровью кропит, и в смех над собою
Приводит смотрителей; другой, безрассудну
Прю начав с кем встретился, сносит битву трудну
И вместе с вином блюет зубы с уст смердящих.
Многих вижу вне себя двояко слезящих
Отца, сына, сродника, что живот кончали
Иль лишним хмеля ядом, иль острием стали;
Песни бесстудны и шум повсюду бесстройный,
Что и глухого ушам были б беспокойны;
Словом, крайний там мятеж, бесчинство ужасно;
Народ весь как без ума казался мне власно.
Когда я ум углубил, о том рассуждая
И вину неистовству такову не зная
Сыскать, приступил ко мне старик сановитый,
Седою красен брадой, брюхом знаменитый
Пространным; красно лицо жиром все оплыло;
Чуть видны под лбом глаза, и голос унылой.
«Что ты, дружок, думаешь, стоя здесь без дела? —
Сказал мне. — По платью зрю и по строю тела,
Что ты к работе угож; буде ты охоту
Имеешь служить, я дам сносную работу;
Мне нужен верный слуга, ты доволен мною
Найдешься с малым трудом, будь лишь чист душою,
Но наперед скажи мне, кто ты и откуду?» —
«Службу ищу, — отвечал я, — и готов буду,
Коли угоден тебе, служить тебе сердцем.
Деду следуя, отец мой торговал перцем
И богатством сильным был в ближнем граде знатен,
Почтенный всем жителям купец и приятен;
И я бы перец еще продавал, жирея
С лакомства других, чресчур если б сей радея
О счастье моем, свое не сгубил бессудно.
В старости уже своей вздумал он быть студно
С таким богатством меня посадским оставить:
Дворянско имя любовь славы мне доставить
Взбудила его; итак, торг кинув, отдался
В ватаги господские, где весь промотался
В пирах, в дарах, и за пар потерял жаркое.
Умер сам нищ и мне дал наследство такое,
Как ты видишь, что службой принужден кормиться
И принужден сверх того нищете стыдиться».
Выслушав меня, пошел он и за собою
Мне велел идти, горесть чливою рукою
Мою осластить обещал. Идучи мы к дому,
Осмелился я спросить у него такому
Во граде пьянству вину. Старик со слезами,
Вздохнув, отвечал: «Дитя! не дивись меж нами
Беспорядку такову; свет уже сед тает
И к концу идет свойму. Злой нрав управляет,
Как уздой, волю людей, и сладку ту чают
Чашу, что чувствам манит, хоть в ней яд глотают.
Не довольны ж злобны быть и таким являться,
Злость под добродетели видом укрыть тщатся,
И ту виною своим злочинствам быть нудят,
Как хлебом сытным мертвят те, что рыбу удят.
Предки наши, кои жизнь и святу и честну
Сами водя и других на стезю небесну
Наставить крайне пеклись, с прочими уставы
Учредили хвальными, к расширению славы
Всевысшего, посвятить дни некии года,
В кои, оставя всю мысль житейску и рода
Того труды, кои нам и нашим не нужны,
Воздержався от злых дел, меж собою дружны,
В деле божием имел только упражняться:
Ему поя, ему день весь тот прожить тщаться
Всяк человек без пола разности и чина,-
Так святой устав ты зришь, чему стал причина.
Точно исполняется одна часть закона:
Всяку работу кинет от вечерня звона
И тот самый, чья жена и малые дети,
Наги уже, вместе с ним должны глад терпети,
Впрочем, церковь иль пуста, иль полна однеми,
Кои казаться пришли иль видеться с теми,
Которых инде нельзя видеть столь свободно.
Молитвы, что поп ворчит, спеша сумасбродно,
Сам не зная, что поет, кто-кто примечает;
День весь в бесчестных потом злочинствах летает:
Праздность бо взносит в ум то, что век бы не вспало
Нам в трудах, и нудит к злу, как коня в бег жало.
Сегодня один из тех дней свят Николаю,
Для чего весь город пьян от края до краю».
Пока старик продолжал речь свою умильно,
По двум причинам богов прославлял я сильно:
Первая, что в стропотном и столь злобном граде
Добрый, как казался, муж встрелся мне к отраде;
Другая, что изъяснил он мне, что, конечно,
Я бы угадать не мог. Хоть бы мозг свой вечно
Крутить, никогда бы в ум не могло мне впасти,
Что глупый народ, людей угождая страсти,
Мнился бога чтить, вином наполняя брюхо
И шалея в лености. Когда Пану в ухо
Весть та дойдет, знаю я, как он надседаться
С смеху будет; да и я принужден был жаться,
Часто сморкать и губы искусать до крови,
Видя, что морщить старик начинал уж брови.
Целовальник промыслом, портнов сын с природы,
И в стряпчем он проводив доме млады годы,
Плута чин был исправлять по праву наследства,
По должности, по данну воспитанью с детства
Искуснейший в городе. Одно за мной дело
В службе его было — лить в вино воду смело.
Как скоро бочка с вином стала порожниться,
Нужно было за водой на реку тащиться.
Впрочем, утреню, часы, обедню, вечерни
Век свой он не пропущал; ни, следуя черни,
Праздник в пьянстве провождал, но продавал в будни
Воду, что в вино вливал в праздник пополудни.
Несколько раз уж я, в том труде упражняя
Спину и руки свои, хотел знать, какая
Причина, что весь народ воду покупает?
«Куды ты глуп! — он сказал. — Ведь народ не знает,
Что воду я в бочки лью, и вино приходит,
А не воду покупать, кто в кружало входит,
Вино, что скотами нас чинит в людском зраку,
Инак бы ты не видал в доме ни собаку».
Услышав то, хохотать я стал из всей мочи,
И старик, буры на мя распяливши очи,
«Чему смеешся?» — спросил. «Тебе, — отвечаю. —
Немного тому назад ты сам, как я чаю,
С слезами в глазах тужил, что народа нравы
Кончиной света грозят, что святы уставы
В зло употребляются, и, гнушаясь пьянству,
Изъяснил следства того, вредные гражданству,
А ты же причину зла множишь сам бесстудно:
Дрова метая в огонь, пожар гасить трудно!
Слезы, сожаление, хоть бы непритворны, —
К исправлению людей средства не проворны.
Противиться должен злу, отнять всю причину
И корень самый иссечь, кто того кончину
Видеть хочет, — без того весь свой труд погубит.
Вино должен перевесть, кто пьяных не любит!
А ты, вино продая, пьяных осужаешь,
К тому же вседневно ты народ весь прельщаешь,
Кой, душе веря твоей, ценой покупает
С вином воду, что с реки даром достать знает;
А ты, богомольный муж, в праздник по уставу
Молишься, посвятив тот день в божию славу.
Из чистых устен тому молитвы лишь внятны —
Больше тех добры дела ему суть приятны.
Сколько часто ни молись, он твои обманы
Видит, и вот тяжкие грозят тебе раны».
»Видно, — отвечал старик, — что ум твой по телу
Груб, и не в людях ты рос: так ты врешь не к делу.
Кроме того, что товар дорог мне приходит
В лавку, сколько, знаешь ли, в подарках исходит
Судье, дьяку и писцу, кои пишут, правят
И крепят указы мне? и сколько заставят
В башмаках одних избить, пока те достану?
Сколько ж даром испою Сеньке и Ивану,
Ходокам и их слугам, что и спят с стаканом?
Неужто ж мне бог велит торговать с изъяном?»
Вымолвив, тотчас меня сбил с двора, молебен
Обещався петь, чтоб бог, каков мне потребен,
Ум даровал, языка отняв половину.
Сосед наш был знатному слуга господину,
К которому в тот же день я пристал слугою,
Дворецкого правил чин; с такою ж душою,
Как прежний хозяин мой, кладывал поклоны.
Знатный его господин, дворянства законы
И преимущство храня, век не суетился
Знать, что в доме делалось; в забавах лишь тщился
И в уборах провождать дни, месяцы, годы,
Ему оставя верстать с расходом приходы.
Богат подданных числом и богат землею,
Должников всегда водил толпу за собою.
Я господской глупости вначале смеялся,
Пока большую в слуге глупость быть дознался;
Не доволен, что того, все чрез его руки
Проходя, сокровищ часть без опаства муки
Мог большую проводить в свой карман искусно
(Хозяин бо росписи честь думал быть гнусно);
Не доволен, что жена, и дети, и внуки
В парче ходят; дом в Москве, дом, где бы от скуки
За городом погулять, и оба пышнее,
И что не в долг строены — хозяйских прочнее;
Несчетных и малую богатств его долю
Ему оставлять не мог сломить жадну волю;
Купя в дом потребные господский припасы,
Иль дорого, или в долг; в тихи потом часы
Большу часть переносил в дом свой и оттуду
В лавку, где те куплены. На всякий день груду
Мяса с поварни, склянок из погреба кучи,
Из амбаров хлеб таким образом, как тучи
Морские воды в море, кругом водить тщился.
К сему делу с прочими я ему годился;
Но век его не могли плутни утаиться
(Настижет злодеев казнь, хоть хрома тащится).
Пойман в краже, обнажен богатств похищенных,
И видел я уж с сумой детей разоренных
И семью всю хлеб просить в лоскутах обшитых.
Я один из числа слуг его, с двора сбитых,
Хирону — так знатного звали господина —
В дом принят, что был я той премены причина.
Бездетен и без жены, с деревню палаты
Хирон имел, и еще мнились тесноваты;
Хоть платьем целые три набиты чуланы,
На всякий день новые шил себе кафтаны;
Пространный стол, что семье поповской съесть трудно,
В тридцать блюд, еще ему мнилось яство скудно.
Народ весь, зная того в государстве силу,
Поутру сквозь тесные передни насилу
К нему кто-кто доступал; просьбы и поклоны
Как Йовиш с неба примал и кивком на оны
Одним весь ответ давал: иль власть свою чая
Тем являть, или, как мню, говорить не зная;
Отродок бо глупости гордость есть конечно.
И подлинно, Хирон мой завирался вечно,
Не смысля, бедный, двух слов сказать к делу складно;
Однако ж толпа льстецов, что с рук его жадно
Рвали сытные куски и большие ждали,
Лишь отворит рот — глаза распялив, зевали,
Всяку речь, сколь ни глупа, хвалить надсажаясь;
Смутны, по его лицу, или улыбаясь,
Готовы, если б то он сказать был намерен,
Признать, что сажа бела и снег собой черен.
Была ль смеху, сам суди, довольна причина,
Примечая иль гостей, или господина?
Но сей большу подал мне, когда в кратко время
Плешиво счастье ему показало темя.
Хирон, что дворецкого своего недавно
За кражу зло наказал, желая жить славно
И мало зная свои сберегать доходы,
Чужим добром дополнял лишние расходы:
Вверену царску казну грабя, полн надежды,
Что он лишь умен один, все люди — невежды,
Дела его распознать или не умеют,
Иль, силы его страшась, открыть не посмеют.
Ездок, что в чужой земле, ему неизвестной,
Видит на пути своем лес вкруг себя тесной,
Реки, болота, горы и страшны стремнины
И, оставя битый путь, ищет пути ины,
Блудит бедно, многие, где меньше он чает,
Трудности и наконец погибель встречает;
Так в течение житья, где предлежат многи
Бедства и страх, гинет тот, конечно, кто ноги
Сведет с пути, где свои расставила вехи
Добродетель, сгладив все опасны помехи.
Хирон оную презрел, и казнь зла наспела;
Вдруг с богатством вся его слава улетела,
И как прежде презирал весь свет под собою,
Так пред всеми ползал уж, низок, головою
Землю бья и подлыми поступки бесстудно
Ища милости у всех. Слаба душа трудно
Средину может держать: в светлый день гордится
Чресчур, и подла чресчур, как небо затмится.
Меж друзьями Хирона Менандр всех любее
Ему был не для того, что был всех умнее,
Ни что лучшие ему знал давать советы,
Но к любовницам носил письма и ответы
И ночные устроял все его забавы.
Дворянин был, не холоп, хоть так мало славы
В должности, что правил он, и тем не стыдился,
Доволен, что всяк к нему с подарком тащился,
Кто у Хирона достать милость был намерен.
Так честь презирается, когда неумерен
Имения властвует глад в корыстных грудях.
К тому ж Менандр (редко бо злонравие в людях
Найдешь без пары одно) сколь лакомством гнусен,
Столь неблагодарен был. Хироном искусен
Пользоваться в счастии того; как настала
Премена — как бы с ним век дружба не бывала:
Бежал его, все забыв добро и заслуги,
Как обыкли вы бежать липчивы недуги.
Он в Хироне больше всех укорял и глупость,
И гордость, и, кой ему не свой порок, скупость,
Обнародствуя все, что той объявлял в тайну
Как другу, и тем спеша его гибель крайну, —
Поступок, гнушения не меньше, чем смеха,
Достойный. Всех благих дел главная помеха —
Неблагодарство — вредит и в ком то гнездится,
А для него и тому, кто его чужится.
Скоро утомляются добро делать люди,
Сколь награжденье, что ждут, велико ни буди;
Суди ж, когда в Менандре сходным примечают,
Что, виноград насадив, терние ращают?
Не имеют ли совсем заткнуть свои ухи
К плачу бедных, жалея дать и хлеба крухи.
Менандров я быв слуга, ему утаити
Не хотел, сколь нрав его мне казался быти
Вреден ему и другим, но, речь презирая
Мою, «Не знаешь, — сказал, — ты, в людях какая
Дорога к счастью ведет. Если хвалить буду
Хирона, или беды за то не избуду,
Иль тех дружбы, что его на место засели,
Век не добьюсь. Хирона уже улетели
Светлые дни; нечего от него уж ждати —
Выжав сок весь, лимон мы обыкли бросати».
И не худо рассуждал; с такими речами,
С таким поступком Менандр полными руками
Встречен от наследника Хироновой власти,
Кой слушал его хулы, как бы сам век пасти
Не мог, ни могла быть речь Менандра подобна
И об нем, — столь мысль людей прельщаться удобна.
Сей новый Менандров друг Ксенон назывался,
Коему и власть и чин высокий достался
В двадцать лет, юность когда и в узде ретива.
Сего уже разуздав богиня плешива,
Ты сам суди, как с одной рыскал на другую
Пропасть, потеряв совсем дорогу прямую.
Часто, смотря на него, я лопался с смеху,
Хоть меня шутом Менандр ему дал в утеху.
Неумерен в похоти, самолюбив, тщетной
Славы раб, невежеством найпаче приметной;
На ловле с младенчества воспитан с псарями,
Век ничему не учась, смелыми словами
И дерзким лицом о всем хотел рассуждати
(Как бы знанье с властию раздельно бывати
Не могло), над всеми свой совет почитая
И чтительных сединой молчать заставляя,
Хотя искус требует и труды и лета.
Периерг
Довольно об нем; одна та его примета
Дураком кажет. Свое кто век почитает
Мнение лучшим, в том лбу смысл не обитает.
Скажи, где по нем служил и что ты приметил?
Сатир
От Ксенона я отстав, Милон меня встретил,
Не убогий гражданин, кой знался со мною,
Когда еще я вино распложал водою.
Наскучил было уж я жить в господском доме,
Где счастье людей растет на слабой соломе,
Где должен на всякий был день я быть свидетель
Досад, что безвинна в них терпит добродетель,
Где без шуму и без лжи час нельзя пробыти.
Тем Милону рад я был и в службу вступити
Его столь скорей спешил, что муж он казался
Всему свету тих и свят; да в сеть я попался.
Прожил я с ним пять недель, один во всем доме
Слуга, худо кормленый и спя на соломе;
Девка в поварне одна; я с утра до ночи,
Пятерым хозяевам служа со всей мочи,
Надсажался; и снес бы труд, если б стерпети
Мог стропотной семьи нрав. И жена, и дети,
И сам Милон час пробыть без шуму не сильны,
И столь яры у себя, сколь в людях умильны;
Мала вещь, мало словцо — им причина ссоры,
И крик меж собой взнесут, что дрожат подпоры
И стены дома. Добро, если б, меж собою
То чиня, в моих трудах дали мне покою,
Но та беда — ссоры их всегда так кончались,
Что тучи над головой моей разрывались:
Как бы должен за всю их шалость отвечати
Я один и вины их казнь претерпевати.
Однажды, в избу я вшед, нашел всю в соборе
Семью, горит куча свеч, поп в святом уборе.
Сказал в себе: «Господа собрались молиться,
Посмотрю, страху тут нет, чтоб могли браниться».
Но в тот самый час один из детей, не знаю
Зачем пошед, матерний платок, что при краю
Лежал стола, уронил. Буря тотчас встала;
Отец сперва, потом мать волноваться стала,
И молитвы, и кресты, и земны поклоны
Различно сына ругать не дают препоны;
Винный извиняется, братья заступают,
Ворча, слово за слово ссору подымают,
Шум и гром — уж не слыхать ни чтенья, ни певу.
Поп, видя, что уж пришло дело не к издеву,
Спешит утолять огонь. Ему подражая,
И я прошу перестать, вину представляя
Распри маловажну быть и что тут к молитве,
Где любовь нужна, сошлись — не к брани и битве;
Но вдруг вижу, что свечи и книги летают;
На попе уж борода и кудри пылают,
И, туша, кричит, бежит в ризах из палаты.
Хозяин за мой совет мне вместо уплаты
Налоем в спину стрельнул; я с лестниц скатился,
Не знаю, как только цел внизу очутился.
Спадшие кудри мои тотчас схватив, роги
Прикрыл и ударился без оглядку в ноги.
Следовал я в дом попов, был ему слугою.
Да что речь распространять, ставя пред тобою
Здесь то того, то сего мого господина?
Куды ни вскинь, я сказал, глаз — везде причина
Смеху довольна у вас. Один безрассудно
Мечет горстью полною то, что отец трудно
Достал богатство ему, и поздно уж плачет,
Недостатки чувствуя. Другой крепко прячет
Кучу денег и над ней с гладу помирает,
Что ни вложит кусок в рот, то цену считает.
Как в красавицу, иной влюбившися в славу,
И, покой и всякий страх презревши, в кроваву
Бежит битву, где иль глаз оставит, иль ногу;
Крив и хром, топчет еще и к смерти дорогу,
Весел, что печатные собою так вести
Наполнит и будет жить по смерти век с двести.
Хвально идет, кто опешит к должности усердо
И кто за отечество положит жизнь твердо:
Память его честна быть ввеки заслужила;
Но о ком я говорю, не та его сила
В бой тянет; с ума сошед, голу славу ищет
Бесплодно, и без узды конь ретивый рыщет.
Старик, без зуб, жаркую и в возраста цвете
Жену берет, и сосед ей уж на примете
Прежде свадьбы: гнусная причина бывает,
Что старика, пальцем всяк казав, осмевает,
Что чужие звать его будут отцом дети.
Другой, удаляйся брака, в любви сети
Не умнее впутался, бесперечь вздыхает,
Ночь целую не спит, с глаз, с ума не спускает
Причину язвы своей; весел, скорбен сряду:
Зависит покой его от словца, от взгляду;
Седые кудри свои холит, вьет и мажет,
Цветными до пят себя тесьмами развяжет,
Песни пишет и поет; сгорбясь, танцы водит;
В дарах не один мешок в неделю исходит.
Ирис ту же сотерым любовь сулит верну,
Умильно на сотерых зеницу та черну
Хитро вскинет и крайком уст приулыбнется;
Вое видят обман — один он, как мышка, гнется
В когтях кошки, но себе льстит, собой доволен.
Макрин весь желт, уж оплыл, водяною болен,
Все утро без отдыху с врачами проводит;
Куча зелий ему в рот разных что день входит,
Лишной ествы, острого воздуха боится, —
Но повсядневно Макрин мертов пьян ложится.
Молодик собой, богат, с богатым приданым
Берет бабу в сорок лет, и та несказанным
Самовластием его и дом его правит,
И часто молчать, дрожать пред собой заставит.
Единородный отцу сын, что ожидает
Наследство обильное, покой презирает
И, с зарею встав, бежит с передни в передню,
Гня спину, прося, даря и слугу последню,
Чтоб мог письмен несколько к своему прибавить
Имени и шапку снять пред собой заставить
Подлый народ, — часто ж век тщетою надежды
Кормится. Иной, любя блистанье одежды,
Тягчит всегда плоть свою вредительным златом,
Чая, что глупец не глуп уж в платье богатом.
Мещанин, весь в золоте, с двора не съезжает
Без цуга и толпу слуг за собой таскает,
Расшитых тесемками по цветам печати, —
Что преж сего вывеска была больше кстати.
В огромном доме и пол и стены золотит;
За роспись пустых имен кучу денег плотит;
Ложных предков все дела исчислять не слаба
Его память; дуется, пока треснет, жаба.
Болваном Макар вчерась казался народу,
Годен лишь дрова рубить или таскать воду;
Никто ощупать не мог в нем ума хоть кроху,
Углем черным всяк пятнал совесть его плоху.
Улыбнулося тому ж счастие Макару —
И, сегодня временщик, уж он всем под пару
Честным, знатным, искусным людям становится,
Всяк уму наперерыв чудну в нем дивится,
Сколько пользы от него царство ждать имеет!
Поправить взглядом одним все легко умеет,
Чем бывший глупец пред ним народ весь озлобил;
Бог в благополучие ваше его собил.
Зависть мучит между тем многих, коим мнится
Себе то пристойнее место, и трудится
Не один Макара сбить из чужого места.
Царско ухо всякому завидна невеста,
Пенелопе, кажется; женихи толпою
За ней бегут, и купить ея хоть душою
Склонность рады все. Макар скоро поскользнулся
На льду скользком; день его светлый столь минулся
Спешно, сколь спешно настал; в прежну вдругорь сходит
Глупость свою, и с стыдом в печали проводит
Достальную бедно жизнь между соболями.
Кои на место его спешат, ждут и сами
Часто тот же себе рок; однако ж пихают
Друг друга и напрерыв туда поспешают.
Видел я столетнего старика в постели,
В котором лета весь вид человека съели,
И на труп больше похож; на бороду плюет,
Однако ж дряхлой рукой и в очках рисует.
Что такое? ведь не гроб, что ему бы кстати, —
С огородом пышный дом, где б в лето гуляти.
А другой, видя, что смерть грозит уж косою,
Не мысля, что сделаться имеет с душою,
Хоть чуть видят слабые бумагу уж взгляды,
Начнет писать похорон своих все обряды:
Сколько архипастырей, попов и причету
Пред гробом церковного и сколько по счету
Пойдет за гробом родни с горькими слезами,
С какими и сколькими провожать свечами,
Где вкопать и в какой гроб, лампаду златую
Свесить иль серебряну, я надпись какую
Поставить, чтоб всякому давал знать слог внятный,
Что лежащий под ней прах был господин знатный.
Бессчетных страстей рабы! от детства до гроба
Гордость, зависть мучит вас, лакомство и злоба,
Самолюбье и вещей тщетных гнусна воля;
К свободе охотники — впилась в вас неволя.
Так, как легкое перо, коим ветр играет,
Час мал пробыть на одном мысль ваша не знает.
То богатство ищете — то деньги мешают,
То грустно быть одному — то люди скучают;
Не знаете сами, что хотеть; теперь тое
Хвалите, потом — сие, с одно на другое
Пременяя мысль свою, и, что паче дивно,
Вдруг одно желание другому противно.
Малый в лето муравей потеет, томится,
Зерно за зерном таща, и наполнить тщится
Свой амбар; когда же мир унывать, бесплоден,
Мразами начнет, с гнезда станет неисходен,
В зиму наслаждаяся тем, что нажил летом.
А вы, что мнитесь ума одаренны светом,
В темноте век бродите; не в время прилежны,
В ненужном потеете, а в потребном — лежни.
Короток жизни предел — велики затеи,
Своей сами тишине глупые злодеи,
Состоянием своим всегда недовольны.
Купец, у кого амбар и сундуки полны
Богатств всяких и может жить себе в покое
И в довольстве, вот не спит и ночи уже с трои,
Думая, как бы ему сделаться судьею:
Куды-де хорошо быть в людях головою!
И чтят тебя, и дают; постою не знаешь,
Много ль, мало — для себя всегда собираешь.
Став судьею, уж купцу немало завидит,
Когда, по несчастию, пусто в мешке видит
И, слыша просителей у дверей вздыхати,
Должен встать, не выспавшись, из теплой кровати.
«Боже мой! — говорит он. — Что я не посадский?
Черт бы взял и чин и честь: в них же живот адский».
Пахарь, соху ведучи иль оброк считая,
Не однажды привздохнет, слезы отирая:
«За что-де меня творец не сделал солдатом?
Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,
Знал бы лишь ружье свое да свого капрала,
На правеже бы нога моя не стояла,
Для меня б свинья моя только поросилась,
С коровы мне б молоко, мне б куря носилась;
А то все приказчице, стряпчице, княгине
Понеси в поклон, а сам жирей на мякине».
Пришел побор, пахаря вписали в солдаты —
Не однажды дымные помнит уж палаты,
Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,
Десятью заплачет в день по сером жупане.
«То ль не житье было мне, — говорит, — в крестьянстве?
Правда, тогда не ходил я в таком убранстве,
Да летом в подклете я, на печи зимою
Сыпал, в дождик из избы я вон ни ногою;
Заплачу подушное, оброк — господину,
А там, о чем бы тужить, не знаю причину:
Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома,
Хлеба у меня чрез год, а скотам — солома;
Дальна езда мне была съездить в торг для соли
Иль в праздник пойти в село, и то с доброй воли,
А теперь — черт, не житье: волочись по свету,
Все бы рубашка бела, а вымыть чем — нету;
Ходи в штанах, возися за ружьем пострелым,
И где до смерти всех бьют надобно быть смелым;
Ни выспаться некогда, часто нет что кушать,
Наряжать мне все собой, а сотерых слушать».
Чернец тот, что день назад чрезмерну охоту
Имел ходить в клобуке и всяку работу
К церкви легку сказывал, прося со слезами,
Чтоб и он с небесными был в счете чинами,
Сегодня не то поет: «Рад бы скинуть рясу,
Скучили уж сухари, полетел бы к мясу;
Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти,
Нет мочи уж ангелом в слабом теле слыти».
В долгой речи малую страстей ваших долю
Исчел я тебе, твою исполняя волю;
Совершенно описать, смысленные твари
Сколь глупы, смешны собой, смотрены без хари,
Году мало, поверь мне, — довольно с собою
Несу, долго чем смешить царя и с ордою.
Да солнце уж начало за гору скрываться;
Я раздет, прощай! пора мне с тобой расстаться.
Речь мою про себя крой, буде в ней какую
Пользу чаешь; не ищи употреблять тую
К исправлению людей: мала к тому сила
Наша с тобой — исправит горбатых могила.
—————
—————
—————
Конец стихотворения – все стихи в оригинале.
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь
Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
© Poetry Monster, 2021. Стихи на английском.
Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.
Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.
Блог редактора Poetry Monster о политике, экономике, русском языке
Внешние ссылки
Yandex – лучший поисковик на русском языке
Qwant – лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках
Министерство культуры Российской Федерации
