Овидий – Письма с Понта (Книга 1)

Овидий – Письма с Понта (Книга 1)

1. Бру­ту

Пуб­лий Назон, дав­но в отда­лен­ных Томах осев­ший,
С гет­ских глу­хих бере­гов шлет тебе эти сти­хи.
Если удаст­ся тебе, при­юти эти приш­лые книж­ки,
Где-нибудь в доме тво­ем место для них оты­щи.
Ско­ва­ны стра­хом, они сто­ро­нят­ся обще­ст­вен­ных зда­ний,
Вооб­ра­жая, что я им этот путь пре­гра­дил.
Сколь­ко я им ни твер­жу: «Ваше сло­во нече­стью не учит,
Ваш цело­муд­рен­ный стих вам отво­рит эту дверь!»
Слу­шать они не хотят и к тебе с надеж­дой стре­мят­ся:
Ларов домаш­них покой им без­опас­ней все­го.
Спро­сишь: «Куда их деть, чтоб никто не остал­ся в обиде?»
Пусть эти кни­ги зай­мут место забы­тых «Наук».
«Что им здесь делать?» — вопрос твой рас­те­рян­ный явст­вен­но слы­шу.
Их без вопро­сов при­ми — сло­во их чуж­до люб­ви.
Сра­зу тебе ска­жу: хоть нет в их назва­нии скор­би,
Не весе­лее они книг, что я преж­де писал.
Ново назва­нье одно, а суть неиз­мен­ной оста­лась,
Но не скры­ваю имен тех, кому это пишу.
Вас испу­га­ют сти­хи, но от них никуда не укрыть­ся,
И на порог ваш при­дет роб­кая Муза моя.
К преж­ним сти­хам при­ло­жи и эти: изгнан­ни­ка детям
В город вход не закрыт, если закон соблюден.
Стра­хи напрас­ны: ведь Рим Анто­ния кни­ги чита­ет,
И под рукою у всех Бру­та уче­ней­ший труд.
Я не глу­пец, чтоб себя ста­вить в ряд с име­на­ми таки­ми,
И нико­гда на богов не под­ни­мал я меча.
Нет ни в одной из книг дур­но­го о Цеза­ре сло­ва,
Лишь вос­хва­ле­нья одни — хоть не про­си­ли меня.
Если не веришь пев­цу, то верь про­слав­ля­ю­щей песне,
Имя созда­те­ля скрой, толь­ко сти­хи не гони.
Путь пре­граж­да­ет войне миро­нос­ная вет­ка оли­вы.
Имя несу­ще­го мир даст ли спа­се­ние мне?
Перед Эне­ем, отца на пле­чах из пожа­ра несу­щим,
Как пре­да­нья гла­сят, сам рас­сту­пил­ся огонь.
Имя потом­ка его сти­хам да послу­жит пору­кой!
Ибо отчиз­ны отец боль­ше, чем про­сто отец.
Кто так бес­чув­ст­вен и зол, что осме­лит­ся выгнать с поро­га
Пля­шу­ще­го пев­ца с вещей тре­щот­кой в руке?
Кто пода­я­нья лишит флей­ти­ста, когда пред боги­ней —
Мате­рью веч­ных богов — дует он в рог изви­той?
И не сидят без кус­ка про­ри­ца­те­ли вещей Диа­ны:
Могут они все­гда на про­пи­та­нье добыть.
Воля бес­смерт­ных богов наши души огнем напол­ня­ет.
Раз­ве хоть кто-то дерзнет к ней оста­вать­ся глу­хим?

Я не еги­пет­ский систр, не фри­гий­скую полую флей­ту —
Ряд высо­чай­ших имен Юли­ев рода несу.
Я при­зы­ваю: тол­па, рас­сту­пись пред несу­щим свя­ты­ни,
Не предо мной — перед ним, богом-вла­ды­кой, скло­нись!
Пусть пове­ли­те­ля гнев был заслу­жен­но мною изведан —

Это не зна­чит, что он слу­шать не станет меня.
Пом­ню, скорб­но сидел пред Иси­дой, в лен обла­чен­ной,
Мучась созна­ньем вины, тот, кто глу­мил­ся над ней.
Пом­ню, как чело­век, ослеп­лен­ный за свя­тотат­ство,
В голос кри­чал, что он кары такой заслу­жил.
Слад­ко богам лице­зреть, как замы­сел их тор­же­ст­ву­ет,
Видеть, как сот­ни людей сла­вят могу­ще­ство их.
Часто смяг­ча­ют они нака­за­нье и свет воз­вра­ща­ют
Тем, кто свою вину понял во всей пол­но­те.
Я рас­ка­ял­ся. Мне не отка­жут, быть может, в дове­рье.
Я рас­ка­ял­ся. Боль веч­но тер­за­ет меня.
Мучит созна­нье вины силь­нее, чем горечь изгна­нья.
Муки такие тер­петь луч­ше, чем их заслу­жить.
Если бы сжа­ли­лись боги — и он, все­мо­гу­щий и зри­мый, —
Сня­ли бы кару с меня, веч­ной оста­вив вину.
Смерть воль­на обо­рвать бес­ко­неч­ное это изгна­нье,
Но совер­шен­ное мной смерть не воль­на зачерк­нуть.
Вот поче­му мой ум кру­шит­ся и твер­дость теря­ет,
Буд­то весен­ний снег, талой бегу­щий водой.
Как изгры­за­ет корабль невиди­мый червь-дре­вото­чец,
Как оке­ан­ская соль кам­ни уте­сов кро­шит,
Как изъ­язв­ля­ет вода зер­каль­ную глад­кость желе­за,
Как пре­вра­ща­ет в тру­ху кни­ги про­жор­ли­вый жук —
Так бес­пре­стан­но гры­зет нут­ро мое червь бес­по­кой­ства,
И до кон­ца моих дней мне эти муки тер­петь.

Боль не покинет меня, пока меня жизнь не покинет.
Тот, кто стра­да­ньем томим, рань­ше стра­да­нья умрет.
Помо­щи — если ее я достой­ным могу ока­зать­ся —
Мне при­хо­дит­ся ждать лишь от все­силь­ных богов.
Если от скиф­ских стрел мне судь­ба раз­ре­шит уда­лить­ся,
Я ни о чем нико­гда боль­ше не ста­ну про­сить.

2. Фабию Мак­си­му

Мак­сим, сла­вой сво­ей родо­вую воз­вы­сив­ший сла­ву
И бла­го­род­ст­вом ума мно­жа­щий име­ни блеск!
Чтобы родить­ся тебе, дано было Фаби­ев роду
Выжить в веках, вопре­ки доб­лест­ной смер­ти трех­сот.
Спро­сишь, навер­ное, кто напи­сал тебе это посла­нье,
Сра­зу захо­чешь узнать, кто обра­тил­ся к тебе.
Как мне, несчаст­но­му, быть? Опа­са­юсь, что, имя услы­шав,
Все осталь­ное про­чтешь с оже­сто­че­ньем глу­хим.
Но не хочу скры­вать, что пись­мо напи­са­но мною,
………….
Знаю, что я заслу­жил нака­за­нье еще тяже­лее,
Но тяже­лей, чем мое, выне­сти я бы не смог.
Здесь я отдан вра­гам, посто­ян­ным опас­но­стям отдан,
Вме­сте с отчиз­ной навек отнят покой у меня.
Жала вра­же­ских стрел про­пи­та­ны ядом гадю­чьим,
Чтобы дво­я­кую смерть каж­дая рана нес­ла.
Всад­ни­ки, воору­жась, у стен испу­ган­ных рыщут —
Так же кра­дет­ся волк к запер­тым овцам в хле­ву.
Здесь, если лук тугой изо­гнут и жилою стя­нут,
При­ня­то нико­гда не ослаб­лять тети­ву.
В кров­ли вон­зив­шись, тор­чат часто­ко­лом на хижи­нах стре­лы,
И на воротах засов в проч­ность не верит свою.
Это­го мало: нигде ни дерев­ца нет, ни тра­вин­ки,
И за лени­вой зимой вновь насту­па­ет зима.
В схват­ке с моей судь­бой, с холо­да­ми и стре­ла­ми в схват­ке
Здесь я всту­пил на порог вот уж чет­вер­той зимы.
Пла­чу и пла­чу, пока мерт­вя­щее оце­пе­не­нье
Грудь мою льдом не ску­ет и не пре­рвет моих слез.
Участь Нио­бы лег­ка: она хоть и виде­ла ужас,
Но, пре­вра­тив­шись в ска­лу, боли была лише­на.
Легок и ваш, Гели­а­ды, удел: вы опла­ка­ли бра­та,
Но моло­дою корой тополь печаль зале­чил.
Я бы хотел, да стать рас­те­ни­ем нет изво­ле­нья,
Я бы хотел, да нель­зя стать рав­но­душ­ной ска­лой.
Даже Меду­за — явись она сей­час предо мною, —
Так и ушла бы ни с чем даже Меду­за сама.
Дол­жен я жить, чтобы вкус беды ощу­щать еже­час­но,
Чтобы вре­ме­ни ход толь­ко уси­ли­вал боль.
Так нико­гда до кон­ца не гибнет у Тития печень,
Но вырас­та­ет опять, чтобы опять поги­бать.
Может быть, ночь при­не­сет покой, облег­че­ние чув­ствам —
Всех погру­жа­ет она в сон, исце­ля­ю­щий боль?
Нет: мучи­тель­ны сны повто­ре­ньем дей­ст­ви­тель­ных бед­ст­вий,
Бодр­ст­ву­ют чув­ства мои, участь мою воро­ша.
То я вижу себя от стрел сар­мат­ских бегу­щим,
То для тяже­лых оков руки даю­щим вра­гу.
Манит меня ино­гда сно­виде­ния слад­ко­го образ:
Вижу кры­ши домов даль­ней отчиз­ны моей,
Дол­го бесе­ду веду с любез­ны­ми серд­цу дру­зья­ми
И с доро­гою женой тихий веду раз­го­вор.
Но, полу­чив этот миг корот­ко­го, лож­но­го сча­стья,
Вспом­нив о луч­ших днях, с новою силой каз­нюсь.
День ли глядит на меня, живу­ще­го в горь­кой печа­ли,
Ночь ли гонит сво­их заин­де­ве­лых коней,
Тают от мрач­ных забот мои оскудев­шие силы,
Как под­не­сен­ный к огню новый подат­ли­вый воск.
Часто зову я смерть, и часто у смер­ти про­шу я,
Чтоб не достал­ся мой прах чуж­дой сар­мат­ской зем­ле.
Думая, сколь вели­ка снис­хо­ди­тель­ность Цеза­ря, верю:
Неко­гда сту­пит нога на́ берег мяг­че, чем здесь.
Но, созна­вая, что мне нигде от судь­бы не укрыть­ся,
Падаю духом, и страх гасит надеж­ду опять:
Я об одном лишь молю, на одно лишь наде­ять­ся смею:
Что раз­ре­шат мне тер­петь бед­ст­вия в месте ином.

В этой прось­бе моей от тебя содей­ст­вия жду я;
Может быть, ты для меня скром­ность забудешь свою.
Мак­сим, всту­пись за меня, крас­но­ре­чия рим­ско­го мастер,
И под защи­ту при­ми труд­ное дело мое.
Выиг­рать мало надежд — но ты его выиг­рать можешь,
Если тро­нешь серд­ца речью о ссыл­ке моей.
Зна­ет Цезарь едва ль — хоть все боже­ству и откры­то, —
Как тут все обсто­ит в этом уны­лом краю.
Дух высо­чай­ший его дела­ми вели­ки­ми занят,
Не подо­ба­ет ему в каж­дую мелочь вни­кать.
Вре­ме­ни нет у него и спро­сить, где нахо­дят­ся Томы
(Здеш­ние геты и те зна­ют едва ли о них),
Как живут пле­ме­на язи­гов и диких сар­ма­тов,
Тав­ров, кото­рые встарь чти­ли кро­ва­вый кумир,
Что за наро­ды идут и гонят коней быст­ро­но­гих
По отвер­дев­шей спине Ист­ра, оде­то­го льдом.
Мно­гих, мно­гих людей заботы твои не вол­ну­ют
И не пуга­ет твоя мощь, осле­пи­тель­ный Рим.
Муже­ство им дают тети­ва и стре­лы в кол­чане,
Год­ный для дол­гих дорог, силь­ный, вынос­ли­вый конь,
Навык в похо­дах тер­петь изну­ри­тель­ный голод и жаж­ду,
Если в без­вод­ную степь враг оттес­нит храб­ре­цов.
Доб­рый вла­сти­тель меня даже в гне­ве сюда не послал бы,
Если б доста­точ­но знал этот забро­шен­ный край.
Вряд ли он был бы рад пле­не­нью любо­го из рим­лян,
Мень­ше все­го — мое­му: сам он мне жизнь даро­вал.
Взма­хом дер­жав­ной руки он мог бы пре­дать меня смер­ти —
Чтобы меня погу­бить, геты ему не нуж­ны.
Если моя вина и тогда не гро­зи­ла мне смер­тью,
Может быть, будет теперь он мило­серд­ней ко мне?
Он испол­нил лишь то, к чему его сам я при­нудил,
Сла­бым был его гнев — боль­ше­го я заслу­жил.
Я молю богов (спра­вед­ли­вей­ший он меж­ду ними),
Чтобы на нашей зем­ле Цезарь бес­смен­но царил.
Власть его вели­ка, и быть ей наве­ки вели­кой,
Пусть пере­хо­дит она к отпрыс­кам слав­ным его!
Пред мило­серд­ным судьей (мило­сер­дье его мне зна­ко­мо)
Ты крас­но­ре­чьем сво­им прось­бы мои под­дер­жи.
Сня­тья вины не про­си — про­си без­опас­нее места,
Где бы я жил, не стра­шась лов­ких, ковар­ных вра­гов,
Чтобы нече­са­ный гет мечом кро­ва­вым не отнял
Жизнь, кото­рую мне види­мый бог сохра­нил,
Чтобы, когда я умру, сошел я с миром в моги­лу,
Чтоб не давил меня гнет вар­вар­ской скиф­ской зем­ли,
Чтобы кости мои — изгнан­ни­ка жал­кие кости —
Конь фра­кий­ский не мог тяж­ким копы­том топ­тать,
Чтобы — если смерть всех чувств не уно­сит бес­след­но —
Тень не пуга­ла мою гета ковар­но­го тень.
Мак­сим, такие сло­ва могут доб­ро­го Цеза­ря тро­нуть,
Если сей­час они тро­га­ют серд­це тебе.
Авгу­ста слух пре­кло­нить да заста­вит голос твой, Мак­сим,
Ведь под­суди­мых не раз помощь спа­са­ла твоя,
Тронет искус­ная речь, испол­нен­ная слад­ко­зву­чья,
Серд­це и ясный ум мужа, кто равен богам.
Ведь не Атрея тебе про­сить, не Феро­медон­та
И не того, кто людей в корм лоша­дям отда­вал.
Наш пове­ли­тель скуп на кары и щедр на награ­ды,
Горь­ко ему, если вдруг нуж­но суро­вость явить.
Он побеж­дал для того, чтоб потом поща­дить побеж­ден­ных,
Две­ри закрыл навсе­гда меж­до­усоб­ной войне.
Стра­хом рас­пла­ты он кара­ет, а не рас­пла­той,
Ред­ко винов­ных разит мол­ний паля­щим огнем.
Так попро­си же его, посред­ни­ком став меж­ду нами,
Чтоб раз­ре­ши­ли мне жить бли­же к роди­мой зем­ле.
Я ли тебя не чтил, я ли не был гостем желан­ным
И за одним сто­лом я ли с тобой не сидел,
Я ль не при­вел Гиме­нея к серд­цам пла­ме­не­ю­щим вашим,
Я ли песнь не сла­гал, сла­вя ваш брач­ный союз?
Ты ли кни­ги мои не хва­лил, меня поощ­ряя
(Я не имею в виду книг, погу­бив­ших меня)?
Мне ли ты сам не читал сво­их искус­ных писа­ний,
Мне ли ваш род не дал в дом доро­гую жену?
Мар­ция ценит ее и с само­го ран­не­го дет­ства,
Знаю, вве­ла ее в круг близ­ких наперс­ниц сво­их,
Как ее преж­де к себе при­бли­зи­ла Цеза­ря тет­ка:
Коль они ценят ее, зна­чит, достой­на она.
Клав­дии, если б ее хва­ли­ли они, не при­шлось бы
Зна­ме­нья ждать от богов, чтобы мол­ву заглу­шить.
И о себе я бы мог ска­зать, что жил без­упреч­но,
Толь­ко послед­них лет луч­ше бы не вспо­ми­нать.
Но о себе про­мол­чу — о жене моей лишь поза­боть­ся,
Ибо отверг­нуть ее — зна­чит забыть о род­стве.
К вам при­па­да­ет она и ваш алтарь обни­ма­ет —
По серд­цу ведь боже­ство каж­дый нахо­дит себе, —
Молит, чтоб речью сво­ей ты доб­ро­го Цеза­ря тро­нул:
Прах ее мужа тогда к ней бы побли­же лежал.

3. Руфи­ну

Этот при­вет, о Руфин, твой Назон тебе посы­ла­ет,
Коль я, несчаст­ный, могу быть для кого-то «сво­им».
Мне уте­ше­нья сло­ва, обра­щен­ные к скорб­но­му духу,
Ста­ли под­мо­гой в беде, в душу надеж­ду все­лив.
Слав­ный Пеан­тов сын, когда Маха­он иску­шен­ный
Жже­ние в ране унял, силу целе­нья постиг —
Я же, душой сокру­шен и ранен жесто­ким уда­ром,
Силы почу­ял в себе от настав­ле­ний тво­их.
Мой изне­мог­ший ум сло­ва твои к жиз­ни вер­ну­ли,
Как воз­вра­ща­ет вино кро­ви уста­лой напор.
Все ж крас­но­ре­чье твое ока­за­лось не столь все­мо­гу­щим,
Чтобы совсем исце­лить душу боль­ную мою.
Хоть из пучи­ны забот уда­лось тебе вычер­пать мно­го,
Пра­во, не мень­ше ничуть чер­пать оттуда еще.
Дол­го при­дет­ся ждать, чтобы рана моя затя­ну­лась:
Све­жую рану стра­шит при­кос­но­ве­нье руки.
К жиз­ни боль­но­го вер­нуть вра­чу не все­гда уда­ет­ся:
Часто болез­ни силь­ней всех изощ­рен­ных искусств.
Кровь, как ты зна­ешь сам, что течет из чахоточ­ных лег­ких,
Нас, не сби­ва­ясь с пути, к стик­со­вым водам ведет.
Пусть хоть сам Эску­лап при­не­сет эпидавр­ские тра­вы,
Но не помо­жет и он, если до серд­ца удар.
У вра­че­ва­нья нет средств с узло­ва­той подагрою сла­дить
Или боль­но­му помочь в схват­ке с водян­кою злой.
Часто печаль на душе исце­ле­нию не под­да­ет­ся —
А под­да­ет­ся, так ждать дол­го при­хо­дит­ся нам.
Хоть пред­пи­са­нья твои повер­жен­ный ум укре­пи­ли,
Хоть и ору­жье твое с радо­стью дух мой схва­тил,
К милой отчизне любовь во мне силь­ней рас­суж­де­ний
И повер­га­ет во прах зда­нье писа­ний тво­их.
Вер­ность муж­ская во мне гово­рит иль чув­ст­ви­тель­ность бабья? —
Знаю сам, у меня мяг­кою ста­ла душа.
Вне сомне­ний, Улисс был разу­мен, но даже Улис­са
Ста­ло с чуж­би­ны тянуть к дыму род­ных оча­гов.
Всех нас род­ная зем­ля непо­нят­ною сла­до­стью манит
И нико­гда не дает связь нашу с нею забыть.
Что есть Рима милей? Что страш­нее сар­мат­ских моро­зов?
Но ведь из Рима сюда вар­вар, тоскуя, бежит.
Хоть Пан­ди­о­но­ва дочь себя чув­ст­ву­ет в клет­ке непло­хо,
Тянет ее все рав­но к лесу род­но­му под кров.
Рвут­ся к при­выч­ным лугам быки, к при­выч­ным пеще­рам —
Львы, сколь ни дики они в яро­сти страш­ной сво­ей.
Что же наде­ешь­ся ты сво­им облег­чаю­щим сред­ст­вом
Горечь изгна­нья унять в серд­це печаль­ном моем?
Сде­лай уж луч­ше, чтоб я не любил вас и даль­ше так силь­но —
Ста­ло бы лег­че мне нашу раз­лу­ку сно­сить.
Поч­вы роди­мой лишен, где мне выпа­ла доля родить­ся,
Я не меч­тать не могу о дру­же­люб­ных кра­ях —
Маюсь в бес­плод­ных пес­ках отда­лен­ней­шей обла­сти све­та,
Где бес­пре­рыв­но зем­ля сне­гом укры­та от глаз,
Где не най­дешь нигде ни пло­дов, ни сла­дост­ных гроздей,
Ив лише­ны бере­га, гор­ные скло­ны — дубов.
Море такой же хва­лы, что и поч­ва, достой­но: вала­ми,
Тем­ное, веч­но бур­лит под буше­ва­ние бурь.
Сколь­ко вид­но вокруг, поля лише­ны зем­ле­паш­цев,
И без хозя­ев лежит сон­ной пусты­ней зем­ля.
Сле­ва и спра­ва вра­ги, кото­рые ужас вну­ша­ют,
Близ­ко под­крав­ший­ся страх с раз­ных сто­рон обсту­пил.
Метит с одной сто­ро­ны копье бисто­ний­ской закал­ки,
Зло­го сар­ма­та стре­ла метит с дру­гой сто­ро­ны.
Что же, давай при­во­ди мне при­ме­ры мужей зна­ме­ни­тых,
Что и судь­бу тяже­лей стой­ко уме­ли сно­сить,
И вос­хи­щай­ся ско­рей бла­го­род­ст­вом Рути­лия стой­ким:
Зва­ли вер­нуть­ся его — он воз­вра­щать­ся не стал.
Толь­ко ведь в Смирне он жил, не во вра­жьем краю, не у Пон­та,
В Смирне — не хуже ничуть всех при­тя­га­тель­ных мест.
Страш­ной совсем не была для синоп­ско­го кини­ка ссыл­ка,
Ибо при­бе­жи­щем ты, Атти­ка, ста­ла ему.
Сыну Нео­к­ла, в войне победив­ше­го воин­ство пер­сов,
Край арго­лид­ский дал в пер­вом изгна­нье при­ют.
В Спар­ту бежал Ари­стид, когда был с роди­ны изгнан, —
Труд­но ска­зать, какой город был луч­ше из двух.
Отро­ком кровь про­лив, бежал Патрокл из Опун­та —
И в фес­са­лий­ском краю дру­га в Ахил­ле нашел.
А из Фес­са­лии шел изгнан­ни­ком к водам пирен­ским
Тот, кто свя­щен­ный корабль к морю кол­хид­ско­му вел.
Сын Аге­но­ра Кадм сидон­ские сте­ны поки­нул,
Чтобы на луч­шей зем­ле новые сте­ны воз­весть.
К тро­ну Адрас­та при­шел Тидей, с Калидо­ном про­стив­шись;
Край, что Вене­ре был мил, Тев­к­ру при­бе­жи­щем стал.
Что уж тогда гово­рить о древ­них из рим­ско­го рода —
В ссыл­ке из них ведь никто Тибу­ра даль­ше не жил.
Всех до еди­на сочти — нико­го нико­гда не ссы­ла­ли
Так дале­ко, как меня, в место страш­ней, чем мое.
Так что муд­рость твоя долж­на про­стить мне, стра­даль­цу,
Что из сове­тов, увы, мало я про­ку извлек.
Все-таки дол­жен при­знать: если могут раны закрыть­ся,
То ведь закрыть­ся-то им речи помо­гут твои.
Но опа­са­юсь, что ты пона­прас­ну помочь мне стре­мишь­ся.
Помощь при­дет — а меж тем стал без­на­деж­ным боль­ной.
Так гово­рю не затем, что себя умнее счи­таю,
Но лишь затем, что себя знаю я луч­ше, чем врач.
Впро­чем, хоть это и так, но сама твоя доб­рая воля
Щед­рым подар­ком была — это я мог оце­нить.

4. Жене

Вот уж несут седи­ну нашей жиз­ни худ­шие лета,
Вот уж лицо бороздит сеть ста­ри­ков­ских мор­щин,
Вот уже силы напор сла­бе­ет в раз­ру­шен­ном теле,
Вот уж не в радость игра, в мла­до­сти влек­шая нас.
Вдруг увидав­ши меня, ты лег­ко бы мог­ла обо­знать­ся:
Столь раз­ру­ши­тель­на власть нас разде­ля­ю­щих лет.
Годы, конеч­но, виной, но есть и дру­гая при­чи­на:
Скорбь бес­по­кой­ной души и неиз­быв­ная боль.
Если на годы делить все беды, кото­рые ведал,
Воз­рас­том я бы тогда Несто­ра мог пре­взой­ти.
Креп­кие мыш­цы быков — а быва­ет ли что-нибудь креп­че? —
Осла­бе­ва­ют и те, с твер­дою поч­вой борясь.
Даже зем­ля, кото­рую плуг бороздит еже­год­но,
Коль бес­пре­рыв­но родит, ста­рить­ся обре­че­на.
Конь, обес­силев, падет, когда в бес­ко­неч­ных риста­ньях
Взду­ма­ет кто-то его к мете без отды­ха гнать.
Не избе­жать кораб­лю, сколь бы ни был кре­пок, кру­ше­нья,
Если на суше ему отдых от вла­ги не дать.
Ну а меня изве­ла череда бес­ко­неч­ных стра­да­ний,
Стар­цем заста­ви­ла стать преж­де поло­жен­ных лет.
Празд­ность — отра­да для тел, да и души она услаж­да­ет,
Труд непо­мер­ный таит гибель для душ и для тел.
Зна­ешь сама, что герой, кото­рый рож­ден от Эсо­на,
Сла­ву в потом­стве снис­кал тем, что до Пон­та дошел.
Толь­ко ведь подвиг его — мое­го лег­ко­вес­ней и мель­че,
Если от гне­та имен исти­ну мож­но спа­сти.
Он ведь до Пон­та доплыл, ибо так при­ка­зал ему Пелий,
Перед кото­рым дро­жал раз­ве что малый Иолк.
В путь меня Цезарь послал, пред кото­рым от солн­ца вос­хо­да
И до закат­ных земель в стра­хе все стра­ны дро­жат.
Да и, пожа­луй, Иолк бли­же к Пон­ту, чем Рим, рас­по­ло­жен,
И по срав­не­нью с моим короток путь его был.
Сопро­вож­да­ли его слав­ней­шие мужи Ахейи —
Мне в изгна­нье моем спут­ни­ком не был никто.
Утлое суд­но меня вез­ло по огром­но­му морю —
Сыну Эсо­на корабль мощ­ный и креп­кий слу­жил.
Корм­чим не Тифий мне был, не ска­зал мне сын Аге­но­ра,
Где мне плыть напря­мик, где откло­нить­ся с пути.
Были защи­той ему Пал­ла­да с цари­цей Юно­ной —
Мне ни одно боже­ство не поже­ла­ло помочь.
Были на поль­зу ему хит­ре­ца Купидо­на искус­ства.
Я бы хотел, чтоб Амур им не учил­ся у нас!
Он воз­вра­тил­ся домой — а мне уми­рать на чуж­бине,
Если раз­гне­ван­ный бог будет по-преж­не­му тверд.
Ста­ло быть, тяже­лей, вер­ней­шая в мире супру­га,
Труд мой в срав­не­нии с тем, что совер­шил Эсо­нид.
Ты моло­дою была, когда ухо­дил я в изгна­нье, —
Но и тебе поста­реть, вер­но, от горя при­шлось.
О, если б свидеть­ся вдруг нам дали вели­кие боги,
Если б я мог цело­вать про­седь люби­мых волос,
И обни­мать без кон­ца твое похудев­шее тело,
И гово­рить: «Печаль сде­ла­ла это с тобой!»
Пла­чу­щей, пла­ча, тебе о несча­стьях рас­ска­зы­вать дол­го
И наслаж­дать­ся в сле­зах встре­че неждан­ной с тобой!
Цеза­рю, дому его и его достой­ной супру­ге —
Истин­ным этим богам — я б фими­ам вос­ку­рил!
О, если б Цезарь про­стил! Пусть матерь Мем­но­на ско­рее
Крас­кою розо­вых уст нам воз­ве­стит этот день!

5. Кот­те Мак­си­му

Если память жива о том, что мы были дру­зья­ми,
Мак­си­ма про­сит Назон это пись­мо про­чи­тать.
В этих стро­ках не ищи при­мет мое­го даро­ва­нья,
Делая вид, буд­то ты бед­ст­вий не зна­ешь моих.
Празд­ность лиша­ет сил, исто­ща­ет лени­вое тело,
В тол­ще сто­я­чей воды быст­ро заво­дит­ся гниль.
Навык сти­хи сочи­нять мне был при­сущ, не скры­ваю,
Но от без­дей­ст­вия он дрях­лым и немощ­ным стал.
Верь мне, Мак­сим, пишу то, что видишь сей­час пред собою,
Руку заста­вив писать толь­ко уси­льем ума.
Но для чего мне терять мои оскудев­шие силы —
Муза — зови не зови — к гетам тупым не идет.
Сам ты видишь, сти­хи с боль­шим трудом мне дают­ся:
Глад­ко­сти столь­ко же в них, сколь­ко в судь­бе у меня.

Сто­ит мне их пере­честь — само­му ста­но­вит­ся стыд­но,
Тре­бу­ет соб­ст­вен­ный суд мно­гие строч­ки сте­реть.
Но исправ­лять не могу: этот труд тяже­лей, чем писа­нье,
Силы мои уж не те, чтобы его одо­леть.
Впо­ру ли будет теперь мне брать­ся за жест­кий напиль­ник
Или на суд вызы­вать каж­дое сло­во в стро­ке?
Раз­ве изме­нишь судь­бу? Ведь с Геб­ром Ликс не сольет­ся,
Аль­пы не про­рас­тут тем­ной Афон­ской лист­вой.
Душу нуж­но щадить, если в ней откры­тая рана;
Не запря­га­ют вола, если он шею натер.

Дума­ешь, верю, что мне есть ради чего поста­рать­ся,
Верю, что этот посев жат­ву сто­ри­цей отдаст?
Нет, ни один мой труд до сих пор не слу­жил мне на поль­зу.
Не был бы он мне во вред — вот чего надо желать!
Так для чего я пишу? Ни мне, ни тебе непо­нят­но,
Вме­сте с тобою ищу смыс­ла в посла­нье моем.
«Что ни поэт — то безу­мец», — твер­дит народ не напрас­но.
Раз­ве я сам не слу­жу луч­шим при­ме­ром тому?
Всхо­дам моим на кор­ню столь­ко раз поги­бать при­хо­ди­лось —
Я, не жалея сил, сею в бес­плод­ный песок.
Вид­но, охота силь­на пре­да­вать­ся при­выч­ным заня­тьям,
Тем, в чем искус­на рука, вре­мя свое запол­нять.
Даст гла­ди­а­тор зарок нико­гда не всту­пать в поеди­нок —
Но устрем­ля­ет­ся в бой, ста­рые раны забыв.
Спас­ший­ся чудом гре­бец кля­нет­ся, что с морем рас­стал­ся, —
Глядь, его лод­ка плы­вет там, где он преж­де тонул.
Так посто­я­нен и я в при­стра­стии к делу пусто­му
И, не желая того, преж­ним боги­ням слу­жу.
Что мне делать? Нель­зя пре­да­вать­ся мед­ли­тель­ной лени:
Празд­ность нашим умам тле­ном и смер­тью гро­зит.
Мне не по вку­су всю ночь про­во­дить в без­удерж­ном пьян­стве
И не возь­му ни за что в руки играль­ную кость.
Если я сну отдам, сколь­ко нуж­но для отды­ха телу,
Чем я запол­нить смо­гу дол­гое вре­мя без сна?
Пред­ков обы­чай забыть, стре­лять из сар­мат­ско­го лука
И научить­ся тому, в чем здесь иску­сен любой?
Но недо­ста­ток сил не дает мне и этим раз­влечь­ся:
Дух мой бод­рей и силь­ней, чем осла­бев­шая плоть.
Сам рас­суди, чем себя мне занять? Ведь дело полез­ней
Дел бес­по­лез­ных моих вряд ли ты мне назо­вешь.
Но, пре­да­ва­ясь им, я несча­стья свои забы­ваю —
Даже такой уро­жай сто­ит затра­ты труда.
Сла­вы ище­те вы; все вни­ма­нье вы отда­ли Музам,
Чтобы хва­лу зна­то­ков вашим тво­ре­ньям снис­кать.
Мне же доволь­но того, что само собой напи­са­лось,
Нет при­чин у меня для кро­пот­ли­вых трудов.
Что за выго­да мне отта­чи­вать стих со ста­ра­ньем?
Раз­ве при­хо­дит­ся ждать, чтоб похва­лил его гет?
Сме­ло могу ска­зать, не боясь пока­зать­ся хваст­ли­вым:
Здесь, где вол­ну­ет­ся Истр, я даро­ви­тее всех.
Там, где мне выпа­ло жить, я доволь­ст­ву­юсь тем, что поэтом
Мне оста­вать­ся дано в непро­све­щен­ной тол­пе.
Сла­ве моей для чего домо­гать­ся дале­ко­го Рима?
Римом да будет моим край, где теперь я живу.
Здеш­них под­мост­ков моей опе­ча­лен­ной музе доволь­но —
Это угод­но богам, это­го я заслу­жил.
Я надеж­дой не льщусь, что кни­ги мои одо­ле­ют
Путь, кото­рый не прост даже могу­чим вет­рам.
Звезды иные у нас; небе­са не такие, как в Риме, —
Смот­рит Мед­веди­ца здесь на неоте­сан­ный люд.
Верит­ся мне с трудом, что эти зем­ли и воды
Смо­жет в пути одо­леть плод упраж­не­ний моих.
Если сти­хи про­чтет, паче чая­нья, Рим и похва­лит,
Ясно, что эта хва­ла выго­ды не при­не­сет.
Были б на поль­зу тебе одоб­ре­ние в жар­кой Сиене
Или хва­ла с бере­гов теп­лых индий­ских морей?
Или — выше того — пусть дале­кие в небе Пле­яды
Ста­нут тебя вос­хва­лять — мно­го ль хва­ла эта даст?
Знаю, до вас не дой­дут сти­хов посред­ст­вен­ных строч­ки,
Сла­ва поки­ну­ла Рим вслед за увен­чан­ным ей.
Вме­сте со сла­вой и я погиб для вас без­воз­врат­но.
Знаю: когда я умру, сло­ва не ска­же­те вы.

6. Гре­ци­ну

Грусть завла­де­ла ль тобой, когда ты впер­вые услы­шал,
Изда­ле­ка воз­вра­тясь, весть о несча­стье моем?
Хоть ты об этом, Гре­цин, мол­чишь и боишь­ся открыть­ся,
Ты не гру­стить не мог, если я знаю тебя.
Не было в нра­ве тво­ем нико­гда рав­но­ду­шья и зло­сти:
Всем заня­тьям тво­им про­ти­во­ре­чат они.
От бла­го­род­ных искусств, о кото­рых ты лишь и печешь­ся,
Гру­бость бежит из души, мяг­кость всту­па­ет в пра­ва.
Нет нико­го, кто с тобой мог бы в стра­сти к искус­ствам срав­нить­ся,
Хоть и несешь ты свой долг, служ­бы воен­ной ярмо.
Знай: едва увидал я, очнув­шись, что ста­ло со мною
(У потря­сен­но­го ум дол­го в без­дей­ст­вии был),
Волю судь­бы усмот­рел и в том, что тебя не хва­та­ло, —
Ты бы на помощь при­шел, ты защи­тил бы меня.
Не было рядом тебя, и я был лишен уте­ше­нья,
Боль­шей части души, муже­ства был я лишен.
Ныне ты можешь помочь мне одним-един­ст­вен­ным делом:
Сло­во уча­стья послав, серд­це мое ожи­вить,
Серд­це, кото­рое луч­ше — коль верить нел­жи­во­му дру­гу, —
Может быть, глу­пым назвать, но не пре­ступ­ным никак.
Вряд ли смо­гу напи­сать о при­чине про­вин­но­сти вкрат­це,
Да и не след: стра­шит рану каса­нье руки.
Что бы я ни свер­шил, что бы ни было, луч­ше вопро­сом
Не доку­чай: не тре­вожь, пусть зажи­ва­ет она.
Было свер­шен­ное мной ошиб­кой, а не зло­де­я­ньем —
Тот, кто ошиб­ся, ужель перед бога­ми зло­дей?
Вот поче­му упо­вать, Гре­цин, на смяг­че­ние кары
Я пере­стать не могу и лишь надеж­дой живу.
Здесь, в этом сквер­ном краю, на зем­ле, боже­ствам нена­вист­ной,
Бро­шен­ной ими, одна эта боги­ня царит
И застав­ля­ет жить рудо­ко­па в тяж­ких око­вах
С верой, что веч­но для ног гру­зом желе­зу не быть,
И застав­ля­ет того, чей корабль раз­бил­ся, чье зре­нье
Суши не видит нигде, в море без уста­ли плыть.
Лов­кие руки вра­ча, и те ино­гда отсту­па­ют,
А для надеж­ды кон­ца нет и на смерт­ном одре.
Узник в тем­ни­це глу­хой на спа­се­нье надеж­дою льстит­ся;
Тот, кто рас­пят на кре­сте, богу при­но­сит обет.
Мно­гим, обвив­шим уже вере­воч­ной пет­лею шею,
Эта боги­ня идти страш­ным путем не дала.
Я бес­ко­неч­ную скорбь пре­сечь ост­ри­ем попы­тал­ся,
Но удер­жа­ла она мяг­кой рукою кли­нок,
«Что замыш­ля­ешь? — ска­за­ла, — дай волю сле­зам, а не кро­ви:
Им уда­ва­лось не раз гнев госуда­ря смяг­чить».
И пото­му, хоть я по заслу­гам ее недо­сто­ин,
Буду наде­ять­ся впредь на доб­роту боже­ства.
Так моли же, Гре­цин, чтобы стал он ко мне мило­сер­ден,
Сло­во свое при­бавь к дол­гим моле­ньям моим.
Знай, что в гет­ских пес­ках я буду лежать погре­бен­ный,
Если ты мне обе­щать помощь не можешь свою.
Нет, ско­рей голу­бям станет баш­ни венец неже­ла­нен,
Лого­во — вол­ку, ныр­ку — воды и тра­вы — скоту,
Чем поже­ла­ет Гре­цин отка­зать­ся от ста­ро­го дру­га:
Даже моей судь­бе это­го не изме­нить.

7. Мес­са­ли­ну

Вме­сто речей пись­ме­на, кото­рые ныне чита­ешь,
Мча­ли к тебе, Мес­са­лин, с гет­ско­го бре­га при­вет.
Ясно ли, кто их послал? Иль, если не назва­но имя,
Ты не пой­мешь, что Назон это пись­мо напи­сал?
Раз­ве, кро­ме меня, у тебя на окра­и­нах мира
Есть дру­зья — коль могу звать­ся я дру­гом тво­им?
Боги да убе­ре­гут всех, кому ты дорог и бли­зок,
И не дадут увидать вар­ва­ров здеш­них вбли­зи!
Хва­тит того, что я меж­ду льда­ми и стре­ла­ми ски­фов
Жить обре­чен (коли жизнь есть уми­ра­ния род),
Что и вой­ною гро­зит мне зем­ля и сту­жею — небо,
Гет­ская ярость — копьем, гра­дом — нена­стье зимы,
Что про­зя­бать мне в стране, и пло­дов и гроздей лишен­ной,
Где не най­ти угол­ка, чтобы спа­стись от вра­га.
Пусть невреди­мо живет тво­их почи­та­те­лей сви­та —
В ней, как и в рим­ской тол­пе, был ведь когда-то и я.
Горе мне, если от слов подоб­ных ты оскор­бишь­ся,
Если объ­явишь, что я не был в дру­зьях у тебя.
Будь это прав­дой — про­стить и тогда ты обман­щи­ка дол­жен:
Сла­ве тво­ей повредит вряд ли мое хва­стов­ство.
Кто, с кем Цезарь зна­ком, не счи­тал себя Цеза­ря дру­гом?
Я утвер­ждать берусь: ты моим Цеза­рем был.
Я не втор­га­юсь туда, куда не поло­же­но: хва­тит,
Если при­зна­ешь, что твой атрий меня при­ни­мал.
Пусть и не было боль­ше, но все же в тол­пе, что жела­ет
Доб­ро­го утра тебе, мень­ше на голос один.
Вспом­ни: от друж­бы со мной не отрек­ся твой слав­ный роди­тель —
Песен хва­ли­тель моих, све­точ и дви­га­тель их, —
Сле­зы лил я по нем, послед­нюю дань отда­вая,
Пес­ню сло­жил, что была дол­го у всех на устах.
Сам при­знай — ведь твой брат, с кем не мень­шей ты свя­зан любо­вью,
Чем Тан­та­лида сыны и Тин­да­рея сыны,
Не утвер­ждал, что ему я ни спут­ни­ком не был, ни дру­гом —
Сам при­знай, коль во вред это не будет ему.
Если во вред, то пус­кай и в этом лже­цом я пред­ста­ну —
Я пред­по­чту, чтоб ваш дом был бы закрыт для меня.
Впро­чем, зачем его запи­рать? Убе­речь от оши­бок
Он, сколь бы ни был могущ, всех не спо­со­бен дру­зей.
Сколь я о пра­ве меч­таю вину опро­верг­нуть откры­то,
Столь оче­вид­но для всех: зло­умыш­лять я не мог.
Ведь не будь ниче­го, что достой­но про­ще­нья, в про­ступ­ке,
Толь­ко в изгна­нье сослать — кара была бы мала.
Ясно увидел он сам, все­бла­гой, все­про­видя­щий Цезарь,
Что про­вин­ность мою глу­по­стью мож­но назвать.
Сколь поз­во­ля­ли вина и винов­ный, столь мило­стив был он,
Доб­рый, уме­рил удар мол­нии гроз­ной сво­ей.
Жизнь он мне сохра­нил, состо­я­нье, надеж­ду вер­нуть­ся,
Коли смяг­чат его гнев ваши моль­бы обо мне.
Было тяже­лым паде­нье. Так надо ль дивить­ся, что раны
Столь глу­бо­ки у того, кто от Юпи­те­ра пал?
Хоть и тщил­ся Ахилл сдер­жать бес­пре­дель­ную силу,
Все ж Пели­он­ским копьем насмерть вра­гов пора­жал.
Раз уж меня поща­дил при­го­вор караю­щей дла­ни,
Неза­чем две­ри тво­ей лгать, что не зна­ет меня.
Да, при­зна­юсь, она мной не чти­лась быва­ло, как долж­но,
Хоть и, навер­ное, был жре­бий мой в том вино­ват.
Дому дру­го­му ведь я не слу­жил с таким посто­ян­ст­вом —
С ваши­ми Лара­ми был — там или здесь — я все­гда.
Бра­та любишь ты так, что пусть не тебя почи­тал я,
Все ж на тебя как друг бра­та имею пра­ва.
При­ня­то делать доб­ро в бла­го­дар­ность за чью-то услу­гу —
Но не при­ста­ло ль тебе делать доб­ро напе­ред?
Если поз­во­лишь, совет тебе дам я: моли у бес­смерт­ных
Дар — чтобы боль­ше давать, чем возда­вать за труды.
Ты ведь таков и есть — я пом­ню, как часто давал ты
Повод, чтоб сами за то мы возда­ва­ли тебе.
Так что, про­шу, Мес­са­лин — кем угод­но при­ми меня сно­ва,
Дай мне не быть чужа­ком в доме зна­ко­мом тво­ем!
Если не пла­чешь над тем, что Назон по заслу­гам стра­да­ет,
Плачь хоть над тем, что Назон все это сам заслу­жил!

8. Севе­ру

Сло­во при­ве­та Назон, любез­ный тебе, посы­ла­ет —
Сло­во при­ми, о Север, луч­ший, люби­мей­ший друг!
Спра­ши­вать, как я живу, не тщись: рас­ска­жу — так запла­чешь;
Будет доста­точ­но знать глав­ное в бедах моих.
Мира не зная, живу, посто­ян­но ношу я ору­жье:
Гет­ские стре­лы и лук веч­но вой­ною гро­зят,
Сколь­ко ссыль­ных ни есть, я один — и ссыль­ный, и воин:
Тихо живет­ся дру­гим — но не завидую им.
Чтобы к писа­ньям моим снис­хо­ди­тель­ней быть, ты запом­ни:
То, что чита­ешь, поэт в пол­ном ору­жье писал.
Город ста­рый вбли­зи бере­гов дву­и­мен­но­го Ист­ра
Гроз­ной сте­ной защи­щен и поло­же­ньем сво­им.
Кас­пий Эгис, коль верить рас­ска­зам, тот город постро­ил
И, по пре­да­нию, дал дети­щу имя свое.
Гетов сви­ре­пых орда, истре­бив неждан­но одри­сов,
При­сту­пом город взя­ла, про­тив царя опол­чась.
Пом­ня о роде сво­ем, чью мощь он доб­ле­стью мно­жит,
Тот­час вла­ды­ка при­шел с вой­ском несмет­ным сво­им,
Не отсту­пил­ся, пока бес­страш­ное пле­мя зло­де­ев
Наго­ло­ву не раз­бил в кро­во­про­лит­ном бою.
Дай тебе боги, о царь отваж­ней­ший наше­го века,
Ски­петр дер­жав­ный в руке слав­ной все­гда пре­дер­жать!
Пусть, как ты заслу­жил, — чего поже­лать тебе боль­ше? —
Цезарь и Мар­сов Рим хва­лят дея­нья твои!
Мыс­ля­ми в Рим не пора ль мне вер­нуть­ся? Друг мой люби­мый,
Видишь: здесь, ко все­му, лютые вой­ны терп­лю.
Здесь, где я вас лишен, забро­шен в сти­гий­ские зем­ли,
С неба Пле­яда вела осень четы­ре­жды к нам.
Хоть и пове­ришь с трудом, что по рим­ско­му бла­го­по­лу­чью
Может Назон тос­ко­вать — все же тос­кую по нем.
Ум мой то вас вспо­мянет, мои доро­гие собра­тья,
То при­видит­ся мне с доче­рью вме­сте жена.
Сно­ва из дома иду по доро­гам пре­крас­но­го гра­да;
Зря­че­му духу опять все увидать нев­тер­пеж.
К рын­кам и хра­мам идет, во мра­мор оде­тым теат­рам,
К пор­ти­кам с ров­ной зем­лей, где не спо­ткнет­ся нога,
К тра­вам на зелень садов глядя­ще­го Мар­со­ва поля,
К стру­ям кана­лов, к прудам, к водам источ­ни­ка Дев.
Раз уж я, бед­ный, лишен всех отрад вели­ко­го Гра­да,
Хоть бы поте­шить мой взор полем зеле­ным любым!
Нет, не тос­ку­ет совсем мой ум по утра­чен­ным паш­ням,
Взгляд весе­ля­щим полям на пелиг­ни­й­ской зем­ле,
Ни по садам на хол­мах, откуда сос­ны взи­ра­ют
Свер­ху на Кло­ди­ев путь и на Фла­ми­ни­ев путь.
О, для кого те сады я рас­тил, поли­вал их водою
Сам — не сты­жусь рас­ска­зать, — чтоб от засу­шья спа­сти?
Коль не засох­ли, дадут и пло­ды, что моею рукою
Взра­ще­ны, но рукой сорва­ны будут дру­гой.
Если б, изгнан­ни­ку, мне даро­ва­ли за все, что утра­тил,
Малую радость вза­мен: поч­вы возде­лать кло­чок!
Сам бы я пас, коли мне раз­ре­ши­ли б, о посох опер­шись,
Льну­щих к отвес­ным ска­лам коз и спо­кой­ных овец;
Сам бы, чтоб сбро­сить груз разъ­едаю­щих душу стра­да­ний,
Вел под кри­вым ярмом пашу­щих зем­лю быков;
Я научил­ся б сло­вам, что гет­ской ско­тине понят­ны,
И пону­кал бы волов окри­ком, при­ня­тым здесь;
Сам бы на плуг нале­гал, направ­ляя подат­ли­вый лемех,
И во взрых­лен­ную новь сеял бы сам семе­на;
Сам бы я всхо­ды полол, не помед­лив­ши, длин­ной моты­гой,
Сам бы я воду носил жаж­ду­щим вла­ги садам.
Толь­ко где все это взять, коль меж мной и вра­гом про­ме­жу­ток
Равен глу­хой стене и запер­тым воротам?
Знаю: с рож­де­нья тебе — и это­му рад я без меры —
Руки богинь судь­бы креп­кие нити прядут.
Мар­со­во поле тебя зазы­ва­ет и тень колон­на­ды,
Форум зовет, где тебя видит неча­сто тол­па,
Умбрия манит, а коль по Аль­бан­ским хол­мам заску­ча­ешь —
Аппи­ев путь задро­жит под колес­ни­цей тво­ей.
Там ты меч­та­ешь — как знать? — о том, чтобы гнев спра­вед­ли­вый
Цезарь уме­рил, чтоб мне дом твой при­бе­жи­щем стал.
О, слиш­ком мно­го­го хочешь, мой друг, — будь уме­рен в жела­ньях,
Наших надежд пару­са луч­ше, пожа­луй, убрать!
Коли мне жить раз­ре­шат бли­же к Риму в краю, не пла­тя­щем
Подать войне, от меня мно­гие беды уйдут.

9. Кот­те Мак­си­му

Чуть дошло до меня о кон­чине Цель­са посла­нье,
Тот­час же ста­ло оно влаж­ным от пеней моих.
Страш­но такое ска­зать, невоз­мож­ным такое каза­лось:
Стро­ки пись­ма тво­е­го я про­тив воли читал.
Не было гор­ше вестей, что ушам дово­ди­лось услы­шать
В дол­гом изгна­нье моем — и да не будет вовек!
Образ его предо мной — живой, как если бы смер­ти
Не было: тем, кто почил, жизнь про­дле­ва­ет любовь.
В памя­ти часто вста­ет, как шутить он умел и сме­ять­ся,
Часто вста­ет, как в делах важ­ных шутить не любил.
Но неот­ступ­ней дру­гих пред­ста­ют предо мною мгно­ве­нья —
Мно­го б я дал, чтоб на них жизнь моя обо­рва­лась! —
Те мгно­ве­нья, когда на дом мой обру­ши­лась буря
И на голо­ву мне рух­нул повер­жен­ный кров.
Он оста­вал­ся со мной, когда я был мно­ги­ми бро­шен,
Мак­сим, он прочь не ушел в сви­те Фор­ту­ны сле­пой.
В горест­ный час он рыдал — я пом­ню все — не ина­че,
Как если б в скорб­ном огне прах его бра­та пылал,
И, обни­мая меня, уте­шал осуж­ден­но­го дол­го,
Горь­кие сле­зы свои, пла­ча, с мои­ми мешал.
О, сколь­ко раз он, как страж нена­вист­ный мучи­тель­ной жиз­ни,
Сдер­жи­вал руки мои, муку им не дал пре­рвать,
О, сколь­ко раз гово­рил: «Боже­ства уме­ря­е­ма ярость,
Надо надежд не терять, верить в про­ще­нье — и жить!»
Но толь­ко чаще все­го повто­рял он: «Поду­май, какую
Служ­бу сослу­жит тебе Мак­сим в несча­стье тво­ем.
Мак­сим ста­ра­нье при­ло­жит, любою ценою добьет­ся,
Чтобы вла­сти­те­ля гнев не бес­ко­неч­но был тверд;
Силу свою укре­пит, опи­ра­ясь на бра­та, и сред­ство
Будет любое пытать, участь смяг­чая твою».
Эти сло­ва во мне отвра­ще­ние к жиз­ни гаси­ли —
Мак­сим, черед за тобой, чтоб им пусты­ми не быть.
Клят­вы хотел он при­несть, что меня наве­стит на чуж­бине,
Если ему раз­ре­шишь ты этот путь совер­шить,
Ибо он чтил твой дом с немень­шим усер­дьем и рве­ньем,
Чем почи­та­ешь ты сам пра­вя­щих миром богов.
Верь мне: хоть мно­гих дру­зей ты досто­ин иметь от рож­де­нья,
Не был он сколь­ко-нибудь хуже любо­го из них,
Если толь­ко не власть, не богат­ство, не пред­ков заслу­ги,
А бла­го­род­ство и ум луч­ши­ми дела­ют нас.
Зна­чит, по пра­ву ему мои при­чи­та­ют­ся сле­зы —
Цель­су, кото­рый их лил перед изгна­ньем моим,
Зна­чит, по пра­ву сти­хи о его досто­ин­ствах ред­ких,
Чтобы в гряду­щих веках, Цельс, твоя сла­ва жила.
Вот что могу я послать тебе из рав­нин этих даль­них,
Это ведь все, что сво­им здесь я могу назы­вать.
Мне в похо­рон­ной тол­пе не идти, не ума­щи­вать тело,
От погре­баль­ных пла­мён даль отде­ля­ет меня.
Тот, кто рядом с тобой, кого почи­тал ты как бога, —
Мак­сим испол­нил все, что при­чи­та­лось тебе.
Мерт­во­го он про­во­дил, и обряд погре­бе­нья с поче­том,
Скорб­ный, свер­шил, и твое тело баль­за­мом натер,
С мазя­ми, пла­ча, сме­шал обиль­ные сле­зы печа­ли,
И род­ною зем­лей, пла­ча, засы­пал твой прах.
Тот, кто умер­шим дру­зьям усерд­но и рев­ност­но слу­жит,
Может счи­тать и меня дру­гом умер­шим сво­им.

10. Флак­ку

Флакк, изгнан­ник Назон тебе жела­ет здо­ро­вья,
Если мы впра­ве желать то, чего нам не дано.
Горе­чью дол­гих тягот вко­нец сокру­шен­но­му телу
Силь­ным, как преж­де, стать изне­мо­же­нье не даст.
Боль не изво­дит меня, лихо­рад­ки уду­шье не мучит,
Мер­ным, при­выч­ным путем вла­га по жилам течет.
Толь­ко про­тив­на еда, и накры­тый стол нена­ви­стен:
Пищу завидев едва, вздо­ха сдер­жать не могу.
Нет ниче­го из того, что нам на потре­бу взрас­ти­ли
Воздух, зем­ля и вода, что бы пре­льсти­ло меня.
Нек­тар, напи­ток богов, и амбро­зию, пищу все­выш­них,
Дай мне хоть Геба сама щед­рой рукою сво­ей —
Вку­са боже­ст­вен­ных яств не понять оне­мев­ше­му нёбу,
Тяже­сти не избыть дол­гой в желуд­ке моем.
Я б не решил­ся, хоть все это прав­да, при­знать­ся дру­го­му,
Дабы кто-то не счел беды мои балов­ст­вом.
Вер­но, мне толь­ко и дел в моем поло­же­нье бле­стя­щем,
Что балов­ству и игре вре­мя свое посвя­щать!
Вот бы тако­го хлеб­нуть балов­ства тому, кто боит­ся,
Что пове­ли­те­ля гнев вдруг да смяг­чит­ся ко мне.
То, что слу­жит едой вко­нец исто­щен­но­му телу —
Сон — не жела­ет мое хилое тело кор­мить;
Я не смы­каю глаз — и печаль моя глаз не смы­ка­ет:
Повод — из мно­гих один: место, в кото­ром живу.
Вот поче­му едва ли меня ты узнал бы при встре­че
И непре­мен­но б спро­сил, где мой румя­нец былой.
Дряб­лым ста­ло мое дав­но одряхлев­шее тело,
Кожа, румян­ца лишась, све­же­го вос­ка блед­ней.
Этот ущерб нанес­ли не чрез­мер­но обиль­ные вина:
Зна­ешь ты сам, что все­гда воду я толь­ко и пил.
Не на пирах я увял: если б даже я был до них падок,
Здесь, сре­ди гетов нель­зя ход этой при­хо­ти дать.
Силы мои унес­ли не Вене­ры зло­вред­ной заба­вы:
Нету при­выч­ки у ней к ложу печа­ли схо­дить.
Море и мест­ность виной, но ущерб наи­бо­лее силь­ный
Болью души при­чи­нен, не покидав­шей меня.
Если бы ты и твой брат, твоя ров­ня, ее не смяг­ча­ли,
Я бы сне­сти не мог гру­за печа­ли моей.
Вы — не ска­ли­стый брег для моей изни­что­жен­ной лод­ки,
Все рав­но­душ­ны ко мне — вы мне на помощь при­шли.
Помо­щи вашей и впредь я молю, ибо буду нуж­дать­ся
В ней, пока гнев на меня Цезарь боже­ст­вен­ный длит.
Пусть этот гнев не умрет, но уме­рит­ся, хоть и заслу­жен, —
О пово­ро­те таком ваших моли­те богов!

—————

—————

—————

Конец стихотворения – все стихи в оригинале.

Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь

Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.

© Poetry Monster, 2021. Стихи на английском.

Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.

Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.

Блог редактора Poetry Monster о политике, экономике, русском языке

Внешние ссылки

Yandex – лучший поисковик на русском языке

Qwant – лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках

Duckduckgo

Министерство культуры Российской Федерации

Вернуться на главную