Овидий – Письма с Понта (Книга 2)

1. Гер­ма­ни­ку Цеза­рю

В край, куда лишь с трудом доно­сят­ся южные вет­ры,
Ныне мол­ва донес­лась: Цезарь справ­ля­ет три­умф.
Ски­фия мне нико­гда не каза­лась отрад­ной зем­лею —
Все же немно­го милей ста­ла и Ски­фия мне.
В туче досад­ных забот голу­бое забрез­жи­лось небо —
И бла­го­дар­ную речь я обра­щаю к судь­бе.
Цезарь меня поже­лал лишить всех радо­стей жиз­ни —
Эту, одна­ко, отнять радость не в силах и он.
Даже и боги хотят, чтобы люди их чти­ли весе­льем, —
В празд­ник велят нам они мыс­ли от гру­сти отвлечь.
Пусть безум­но при­зна­нье, но я не могу не при­знать­ся:
Будь на весе­лье запрет, я бы попрал и запрет.
Сколь­ко ни сеет Юпи­тер дождей на полез­ные зла­ки,
А меж посе­вов, упрям, тянет­ся к солн­цу сор­няк.
Я — бес­по­лез­ный сор­няк, но и я животвор­ную чую
Вла­гу и поль­зу­юсь ей, воле его вопре­ки.
Радо­сти Цеза­ря нам, как свои: в душе мы их делим;
Чуж­до­го нам ниче­го в доме у Цеза­ря нет.
Бла­го­да­ре­нье тебе, о мол­ва: от окра­и­ны гет­ской
Вижу я шест­вен­ный блеск, вижу я празд­нич­ный чин.
Бла­го­да­ре­нье тебе: я узнал, сколь мно­го наро­дов
В рим­ские сте­ны стек­лось для лице­зре­нья вождя.
Рим, в про­стор­ных сте­нах уж объ­яв­ший, каза­лось, все зем­ли,
Еле место нашел, чтобы гостей при­ютить.
Ты рас­ска­за­ла, мол­ва, что южный облач­ный ветер
Вот уже мно­гие дни сеял дождя­ми на Рим,
Но усту­пил, по воле небес, перед сол­неч­ным све­том,
Чтоб небо­свод про­свет­лел, как про­свет­ле­ла душа.
Ты рас­ска­за­ла о том, как раздал победи­тель награ­ды
И похва­лу про­из­нес тем, кто досто­ин наград.
Преж­де чем тело облечь в одеж­ды, достой­ные сла­вы,
Он на свя­тых оча­гах слад­кий воз­жег фими­ам,
Бла­го­че­сти­вую дань тебе при­но­ся, Спра­вед­ли­вость,
Коей незыб­ле­мый храм в серд­це воз­двиг­нут отца.
Ты рас­ска­за­ла, мол­ва, что куда бы он путь ни напра­вил,
Плеск разда­вал­ся тол­пы, кам­ни крас­не­ли от роз.
Из сереб­ра перед ним литые нес­ли изва­я­нья
Взя­тых им горо­дов и побеж­ден­ных вра­гов,
Изо­бра­же­ния рек, и гор, и лесов, где гре­ме­ли
Бит­вы, и груды щитов, дро­ти­ков, копий, мечей;
Золо­том солн­це горит на золо­те этой добы­чи,
И от него по все­му фору­му — блеск золо­той.
Столь­ко он вел мятеж­ных вождей в око­вах на шее,
Что пред­став­ля­лось, идет вся их несчет­ная рать.
Боль­шею частью они полу­чи­ли и жизнь и про­ще­нье —
Даже винов­ник вой­ны, глав­ный меж глав­ных, Батон.
Так неуже­ли я сам остав­лю меч­ту о поща­де,
Глядя, как боже­ство милу­ет даже вра­гов?
В шест­вии этом твою зна­ме­нуя, Гер­ма­ник, победу,
Пав­шие перед тобой целые шли горо­да;
Их от тебя не суме­ли спа­сти ни мечи оса­жден­ных,
Ни непри­ступ­ность их мест, ни необор­ность их стен.
Да нис­по­шлют тебе дол­гую жизнь бла­го­склон­ные боги —
Все осталь­ное ты сам в доб­ле­сти явишь сво­ей.
Сбудет­ся сло­во мое: не празд­ны веща­нья поэтов —
Мне, моля­ще­му, бог доб­рое зна­ме­нье дал.
Ско­ро лику­ю­щий Рим при­ве­тит тебя на свя­щен­ном
Всхо­де Тар­пей­ской ска­лы, в блес­ке вен­чан­ных побед.
Радо­стен будет отец, любу­ясь на поче­сти сына,
Видя насле­дье свое, в зре­лый пошед­шее рост.
Помни же эти мои сло­ва про­ро­ка-поэта,
Юно­ша, луч­ший из всех в бран­ных и мир­ных делах.
Сам я, быть может, сло­жу сти­хи и об этом три­ум­фе,
Еже­ли выжи­ву я в бед­ст­вен­ной доле моей,
Еже­ли кро­вью моей не упьют­ся скиф­ские стре­лы,
Еже­ли голо­ву мне гет­ский не сру­бит кли­нок.
Если же я дожи­ву до лав­ров тво­их невреди­мо —
Сам согла­сишь­ся, что я — два­жды прав­ди­вый про­рок.

2. Мес­са­ли­ну

Тот, кто в вашем дому все­гда был почти­тель­ным гостем,
Тот, кто ныне живет в ссыл­ке, где пле­щет Евк­син,
Я, Овидий Назон, из гет­ской зем­ли непо­кор­ной
Шлю Мес­са­ли­ну при­вет — вме­сто пря­мо­го, в пись­ме.
Ах, как боюсь я, что ты, про­чи­тав мое бед­ное имя
И посу­ро­вев лицом, даль­ше не ста­нешь читать!
Но дочи­тай: ведь сти­хи не сосла­ны вме­сте с поэтом,
Рим, закры­тый для нас, нашим писа­ньям открыт.
Я ведь совсем не хотел, гро­моздя Пели­о­ны на Оссы,
Ясных небес­ных све­тил дерз­кой кос­нуть­ся рукой.
Я не пытал­ся идти по безум­ным сто­пам Энке­ла­да
И под­ни­мать­ся вой­ной на все­мо­гу­щих богов.
Я не хотел под­ра­жать Тиде­е­ву буй­но­му сыну,
Не угро­жал боже­ствам мед­ным уда­ром копья.
Я вино­ват, тяже­ло вино­ват, но вины моей бре­мя
Губит толь­ко меня, не заде­вая дру­гих.
Мож­но меня назы­вать нера­зум­ным, а мож­но и роб­ким —
Но осталь­ные сло­ва вряд ли ко мне подой­дут.
Я пони­маю, что ты, увидев, что Цезарь раз­гне­ван,
Был к моим жал­ким моль­бам по спра­вед­ли­во­сти глух.
Вер­ность твоя тако­ва вели­ко­му Юло­ву роду,
Что, оби­жая его, я оби­жаю тебя.
Но, и ору­жие взяв, и уда­ра­ми мне угро­жая,
Все не заста­вишь меня чув­ст­во­вать страх пред тобой.
Элли­на Ахе­ме­нида спас­ли, про­ез­жая, тро­ян­цы,
И пели­он­ским копьем спас­ся миси­ец Телеф.
Даже быва­ло и так, что огра­бив­ший храм свя­тота­тец
В этом же хра­ме искал помо­щи у алта­ря.
Ска­жут: это опас­но. Не спо­рю: это опас­но,
Но от опас­ных путей нам никуда не уйти.
Пусть без­опас­но­сти ищет дру­гой. Без­опас­на лишь бед­ность:
Там, где некуда пасть, стра­ха паде­ния нет.
Кто уто­па­ет в вол­нах, тот руки свои про­сти­ра­ет
К ост­рым при­бреж­ным кам­ням, ранить себя не боясь.
Яст­ре­ба пти­ца стра­шась, летит на тре­пе­щу­щих кры­льях
И в чело­ве­чьих руках ищет желан­ный при­ют.
Лань, убе­гая от хищ­ных собак, в послед­нем испу­ге
Мчит­ся к люд­ско­му дво­ру, под оби­та­е­мый кров.
Будь же при­ютом моим, пожа­лей мои горь­кие сле­зы,
Не затво­ряй пред моль­бой эту суро­вую дверь.
Новым рим­ским богам пере­дай посла­ние наше,
Чти­мым не мень­ше самих капи­то­лий­ских богов.
Будь заступ­ни­ком мне, под­дер­жи мою малую прось­бу,
Хоть нелег­ко под­дер­жать прось­бу, что писа­на мной.
Чув­ст­вуя хлад­ный недуг, уже при­гото­вив­шись к смер­ти,
Если я буду спа­сен — буду спа­сен лишь тобой.
Милость твоя под­кре­пит мои уста­лые силы,
Милость, кото­рой исток — Цезарь, наш бог и твой друг.
Тут-то и дол­жен блес­нуть твой наслед­ст­вен­ный дар крас­но­ре­чья —
Всем под­за­щит­ным тво­им сила зна­ко­ма его.
В бра­те тво­ем и в тебе живет крас­но­ре­чье Мес­са­лы,
В вас обре­та­ет оно истых его сыно­вей.
Я обра­ща­юсь к тебе не с тем, чтоб молить о защи­те —
Это без поль­зы тому, кто уж при­знал­ся в вине, —
Я об одном лишь про­шу: реши, оправ­дать ли про­сту­пок
Напо­ми­на­ньем при­чин или о них про­мол­чать?
Рана моя тако­ва, что еже­ли нет ей целе­нья,
То без­опас­ней все­го вовсе не тро­гать ее.
Боль­ше ни сло­ва! нель­зя дове­рить перу осталь­ное:
Луч­ше я сам собе­ру в урну остан­ки мои.
Цезарь мне жизнь даро­вал; чтобы дар этот был мне на бла­го,
Ты за меня перед ним вот как замол­ви сло­ва.
Если спо­кой­но лицо и чер­ты его власт­ные ясны
Те, что дви­же­ньем одним дви­жут и город и мир, —
То умо­ли его: пусть не оста­нусь я гетам в добы­чу,
Пусть для скор­би моей мяг­че оты­щет­ся край.
Бла­го­при­ят­ное вре­мя сей­час для прось­бы подоб­ной —
Бла­го­по­лу­чен он сам, бла­го­по­лу­чен и Рим.
Мир­но супру­га его блюдет высо­чай­шее ложе,
Сын раз­дви­га­ет вда­ли рим­ских вла­де­ний пре­дел,
Зрел у Гер­ма­ни­ка дух и в самые юные годы,
Брат его в силе сво­ей сла­вит свой доб­лест­ный род;
Сколь­ко неве­сток еще и сколь­ко вну­ча­тых пле­мян­ниц
И пра­вну­ча­тых сынов в доме дер­жав­ном цве­тет!
Сколь­ко пле­мен пео­ний­ских пред ним пре­кло­ни­лись в три­ум­фе,
Сколь­ко в дал­мат­ских горах ста­ло покор­ных пле­мен!
Вся илли­рий­ская рать при­зна­ла себя побеж­ден­ной,
Пора­бо­щен­ным челом к рим­ским при­пав­ши сто­пам.
Цезарь, обвив­ши вис­ки лист­вою Фебо­вой девы,
Ясным сия­ет лицом над колес­ни­цей сво­ей.
Сле­дом шага­ют за ним, меж тобой высту­пая и бра­том,
Двое его сыно­вей, слав­ной достой­ных семьи,
Схо­жие с теми дву­мя, кото­рых боже­ст­вен­ный Юлий
Видит, взгля­нув с высоты на при­ле­гаю­щий храм.
Цеза­рю с домом его усту­пишь ты первую радость
(Ты не один, Мес­са­лин: все усту­па­ют ему!) —
Но осталь­ное — ни в чем, нико­му! Меж тобою и все­ми
Будет соглас­но вестись сорев­но­ва­нье в люб­ви.
О, как радо­стен день, когда заслу­жен­ным лав­ром,
Сле­дуя воле люд­ской, Цезарь вен­ча­ет чело!
О, как счаст­ли­вы те, кто волен смот­реть на три­ум­фы
И бого­рав­ных вождей видеть боже­ст­вен­ный лик!
Это­го мне не дано: вме­сто Цеза­ря вижу я гета,
Зем­лю, где веч­ная брань, море, где веч­ный мороз.
Если, одна­ко, ты слы­шишь меня и внем­лешь мой голос —
Будь мило­серд: помо­ги край мой сме­нить на иной.
Это — завет отца тво­е­го, столь чти­мо­го мною:
Верю, что пом­нит меня крас­но­ре­чи­вая тень!
Это­го про­сит и брат, хотя и боит­ся, навер­но,
Что, засту­пясь за меня, можешь себе повредить.
Это­го про­сит весь дом — и ты ведь не можешь отречь­ся,
Что при­хо­ди­лось и мне в доме являть­ся тво­ем,
И даро­ва­нье мое, пошед­шее мне не на поль­зу,
Часто ты сам одоб­рял — кро­ме «Нау­ки» моей.
Да ведь и вся моя жизнь, не счи­тая послед­ней ошиб­ки,
Пра­во, была тако­ва, что не сра­ми­ла тебя.
Пусть же в роду у тебя незыб­ле­мы будут свя­ты­ни,
Боги и Цеза­ри пусть бла­го­во­лят над тобой,
Ты же моли про­гнев­лен­но­го мной мило­серд­но­го бога,
Чтобы исторг он меня из-под Евк­син­ских небес.
Прось­ба моя нелег­ка, но на труд­но­сти крепнет и доб­лесть,
И бла­го­дар­ность рас­тет в меру рас­ту­щих заслуг.
И ведь услы­шит тебя не зло­дей Анти­фат лестри­гон­ский
И не кик­лоп Поли­фем в Этне пещер­ной сво­ей, —
Нет — это доб­рый отец, зара­нее склон­ный к про­ще­нью,
Пред­по­чи­таю­щий гром, а не разя­щий огонь,
Сам горю­ю­щий горь­ко, реша­ясь на горь­кую кару,
Слов­но себя он каз­нит, а не каз­ни­мо­го им:
Лишь отто­го, что про­вин­ность моя пре­взо­шла его кротость,
Гнев при­нуж­ден­ный его в пол­ную силу вски­пел.
Я, от роди­мой зем­ли отде­лен­ный и морем и сушей,
Сам при­пасть не могу к чти­мым сто­пам боже­ства —
Будь же моим жре­цом, воз­не­си к нему эти моле­нья,
К этим моим сло­вам в меру добавь и сво­их.
Толь­ко уверь­ся спер­ва, что удоб­ное выбра­но вре­мя:
Я, поте­ряв свой чел­нок, вся­ко­го моря боюсь.

3. Кот­те Мак­си­му

Мак­сим, имя твое сия­ет не мень­ше, чем доб­лесть,
И даро­ва­нье твое знат­но­сти рода под­стать.
Я тебя почи­тал до послед­не­го дня моей жиз­ни
(Ибо раз­ве не смерть — здеш­няя доля моя?).
Ты не поки­нул меня и в беде — а такая услу­га
Даже меж­ду дру­зей ред­ко­стью ста­ла в наш век.
Стыд­но даже ска­зать, но прав­ду мол­ча­ньем не скро­ешь:
Нын­че в обы­чай вошло друж­бу по поль­зе ценить.
«Выго­да — преж­де, а честь — потом», — тол­па рас­суж­да­ет;
Сча­стье, сме­ня­ясь бедой, друж­бу сме­ня­ет враж­дой.
Труд­но най­ти одно­го из тыся­чи, кто бы при­знал­ся,
Что доб­ро­де­тель сама слу­жит награ­дой себе.
Доб­рая сла­ва — и та без при­пла­ты людей не вол­ну­ет:
Стыд­но чест­ны­ми быть, еже­ли нече­го взять.
Все, что при­быль­но, — мило: отни­мешь надеж­ду на при­быль —
Разом пой­мешь: нико­му друж­ба твоя не нуж­на.
Нужен толь­ко доход — тут никто ниче­го не упу­стит,
Каж­дый счи­та­ет свое, жад­ные паль­цы загнув.
Друж­ба, кото­рая преж­де боже­ст­вен­ным чти­лась поче­том,
Нын­че пошла с тор­гов, слов­но про­даж­ная тварь.
Вот пото­му-то и кажет­ся мне вос­хи­ще­нья достой­но,
Что не кос­нул­ся тебя этот все­об­щий порок.
Обык­но­вен­но быва­ет любим лишь тот, кто удач­лив, —
А про­гре­ми толь­ко гром — все от беды нау­тек.
Так вот и я: нема­ло имел я дру­зей, помо­гав­ших
В дни, как попут­ный мои ветер взду­вал пару­са;
А как сгу­сти­лись дожди и взды­би­лись вол­ны под вет­ром,
Я ока­зал­ся один в море на зыб­ком челне.
Все при­тво­ри­лись дру­зья, что даже со мной не зна­ко­мы,
Толь­ко два или три дру­га оста­лись при мне.
Ты был пер­вым из них: не това­ри­щем был, а веду­щим,
Ты не брал с них при­мер, а пода­вал им при­мер.
Ты, пони­мая, что я вино­ват лишь еди­ным про­ступ­ком,
Делал то, что велят чест­ность и дру­же­ский долг.
Ты пола­гал, что сама по себе доб­ро­де­тель желан­на,
Даже если при ней внеш­них не видит­ся благ.
Ты недо­стой­ным счи­тал поки­нуть в несча­стии дру­га,
Ты в зло­по­лу­чье моем друж­бы меня не лишил.
Кто уто­пал, тому ты рукой под­дер­жал под­бо­ро­док,
Чтобы про­зрач­ной вол­ной не захлест­ну­лось лицо.
Вспом­ни, как Эакид посмерт­но поче­ст­во­вал дру­га, —
А у меня ли не жизнь хуже, чем бран­ная смерть?
За Пири­фо­ем Тесей сошел к ахе­рон­ско­му бре­гу —
Раз­ве я даль­ше, чем он, от пре­ис­под­ней реки?
Был фокей­ский Пилад безум­но­му в помощь Оре­сту —
Мень­ше ль безу­мен я сам, сде­лав, что сде­ла­но мной?
Будь же таким, как все­гда: срав­няй­ся со слав­ны­ми сла­вой,
А осту­пив­ше­му­ся доб­рою помо­щью стань.
Если ты точ­но таков, каким тебя знал я и знаю,
Если твер­дость души все тако­ва, как была,
Вста­нешь и высто­ишь ты про­тив натис­ка бур­ной Фор­ту­ны,
И не сло­мить ей тебя, сколь­ко она ни бушуй.
Чем она бьет­ся силь­ней, тем силь­нее твое про­тив­ле­нье:
Так и губит судь­ба и выру­ча­ет меня.
Милый юный мой друг, я тебя хоро­шо пони­маю:
Стыд­но вослед коле­су лег­кой боги­ни бежать.
Духом ты тверд, и пра­вишь ты сам рулем и вет­ри­лом,
Хоть и рас­ша­тан корабль и не на тех пару­сах.
Так рас­ша­тан корабль, что кажет­ся, ждет его гибель:
Толь­ко силой тво­ей дер­жит­ся он на пла­ву.
Был твой пра­вед­ный гнев пона­ча­лу не менее гро­зен,
Неже­ли вызван­ный мной в том, кого я оскор­бил, —
Ибо ты сам гово­рил, скреп­ляя сло­ва свои клят­вой:
Выш­не­го Цеза­ря боль — это ведь боль и твоя.
Но, гово­рят, когда ты узнал о при­чи­нах несча­стья,
Сам о поступ­ке моем горь­ко посе­то­вал ты.
Тут-то и ста­ло твое пись­мо для меня обод­ре­ньем —
Зна­ком, что может про­стить даже оби­жен­ный бог.
Так смяг­чи­ла тебя моя дав­няя, вер­ная друж­ба,
Ибо она нача­лась рань­ше, чем был ты рож­ден,
Ибо не стал ты мне дру­гом, а был ты мне дру­гом с рож­де­нья —
Я ведь тебя цело­вал и в колы­бель­ные дни.
Смо­ло­ду был я при­вер­жен к достой­но­му ваше­му дому,
И отто­го на тебе — бре­мя при­яз­ни моей.
Сам отец твой, кра­са латин­ской витий­ст­вен­ной речи,
Знат­ный родом сво­им, знат­ный и сло­вом сво­им,
Пер­вый меня побудил дове­рить мол­ве мои пес­ни —
Так даро­ва­нье мое в нем обре­ло вожа­ка.
Бра­та спро­си тво­е­го — и он не суме­ет при­пом­нить,
Как и с чего нача­лась пре­дан­ность наша ему.
Ты мне, одна­ко, всех бли­же, и, что бы со мной ни слу­ча­лось,
Друж­ба твоя мне была веч­ным источ­ни­ком сил.
Нас с тобою вдво­ем видел ост­ров Эта­лия-Иль­ва
В час рас­ста­ва­нья, когда сле­зы тек­ли по щекам.
Ты меня спра­ши­вал, точ­но ли прав при­нес­ший изве­стье
О зло­по­лу­чье моем, злою твер­ди­мом мол­вой.
Я коле­бал­ся в ответ, меж двух обре­та­ясь сомне­ний,
В явном стра­хе не знал, «да» отве­чать или «нет».
И, как рас­та­яв­ший снег под дыха­ни­ем влаж­но­го Авст­ра,
Кап­ля за кап­лей тек­ли сле­зы по скорб­ной щеке.
В памя­ти это хра­ня и видя: про­стив­ши при­чи­ну,
Мож­но и след­ст­вен­ный грех тоже забве­нью пре­дать,
Ты бла­го­склон­но глядишь на ста­ро­го дру­га в несча­стье
И зажив­ля­ешь мои раны заботой сво­ей.
Если мне будет дано излить пред бога­ми жела­нья,
Я за услу­ги твои тыся­чу раз помо­люсь;
Если же будет дано тво­им лишь моле­ни­ям вто­рить,
Вспом­ню за Цеза­рем вслед я твою доб­рую мать,
Ибо я знаю: все­гда, бро­сая на жерт­вен­ник ладан,
Преж­де все­го ты богов молишь о нем и о ней.

4. Атти­ку

Это посла­нье к тебе с побе­ре­жий холод­но­го Ист­ра
Ты бла­го­склон­но при­ми, Аттик, мой ведо­мый друг.
Все ли по-преж­не­му ты не забыл обо мне, зло­по­луч­ном,
Или уста­ла любовь и ото­шла от забот?
Нет, я не верю: не столь бес­по­щад­ны небес­ные боги,
Чтобы в тебе истре­бить память о друж­бе моей.
А у меня твой образ все­гда перед умст­вен­ным взо­ром —
Кажет­ся, видят гла­за милые серд­цу чер­ты.
Мне нико­гда не забыть разум­ных тво­их раз­го­во­ров,
Как нико­гда не забыть наших весе­лых забав.
Часто в беседах часы про­ле­та­ли у нас неза­мет­но,
Часто быва­ло речам мало и цело­го дня.
Ново­рож­ден­ная песнь дове­ря­лась надеж­но­му слу­ху,
И под­чи­ня­лась моя Муза суду тво­е­му.
Слы­ша твою похва­лу, я верил, что общую слы­шу, —
В этом награ­да была зор­кой забо­те тво­ей.
Если напиль­ник дру­зей при­ка­сал­ся к неров­ной рабо­те —
Мно­го шер­ша­во­стей в ней стер­то тво­ею рукой.
Рядом виде­ли нас в сто­ли­це и пло­щадь и пор­тик,
Ули­цы виде­ли нас, вогну­тый видел театр:
Ибо как в оные дни любил Эакид Несто­рида,
Так нераз­луч­ны и мы были с тобою, мой друг.
Если бы даже ты пил струю отрезв­ля­ю­щей Леты —
Верю, такая любовь в серд­це оста­лась бы жить.
Рань­ше рас­тя­нут­ся дни под холод­ною зим­ней звездою,
Рань­ше июнь­ская ночь станет декабрь­ской длин­ней,
Холод при­дет в Вави­лон и зной на пон­тий­ские льди­ны,
Лилия запах издаст сла­ще, чем роза в цве­ту, —
Неже­ли ты поза­будешь о том, как были мы вме­сте:
Нет, не настоль­ко чер­на чер­ная доля моя.
Но бере­гись, чтобы я надеж­дою не был обма­нут,
Чтоб не слу­чи­лось, что я про­сто довер­чив и глуп, —
Твер­дой и вер­ной будь опо­рою ста­ро­му дру­гу,
И да не станет тебе тяго­стью бре­мя мое.

5. Сала­ну

В этих нерав­ных сти­хах Назон посы­ла­ет Сала­ну
Сло­во при­вет­ное: будь в доб­ром здо­ро­вье, Салан!
Верь, я и вправ­ду хочу, чтобы ста­ло по это­му сло­ву,
Чтобы, читая меня, был ты и жив и здо­ров.
Блеск таких бла­го­родств в наш век едва ли не вымер —
Как же мне о тебе выш­них богов не молить?
Ибо хотя нико­гда мы осо­бен­но не были близ­ки,
Ты, гово­рят, обо мне в доле моей пожа­лел
И бла­го­склон­но читал недо­стой­ные, может быть, стро­ки,
Из при­евк­син­ских земель в даль­ний при­шед­шие Рим.
Ты за меня поже­лал, чтобы Цезарь не гне­вал­ся дол­го, —
Цезарь рад бы и сам слы­шать жела­нье твое.
Знаю, что это в тебе гово­ри­ла при­род­ная кротость —
Но бла­го­дар­ность моя из-за того не сла­бей.
Тро­ну­ли серд­це твое, уче­ный цени­тель поэтов,
Труд­ные эти края нынеш­ней жиз­ни моей.
Впрямь едва ли най­дешь по цело­му кру­гу зем­но­му
Место, где мень­ше цве­тет радост­ный Авгу­стов мир.
Все же и в этой зем­ле меж битв сочи­няю я стро­ки,
Ты же чита­ешь, скло­нясь, и улы­ба­ешь­ся им;
А одоб­ре­нье твое мое­му оскудев­ше­му дару
Новых сил при­да­ет: льет­ся рекою род­ник.
Ты пони­ма­ешь, как труд­но в беде вновь уве­рить­ся в силах,
И бла­го­да­рен тебе мой обо­д­ря­е­мый дух.
Дол­гое вре­мя сти­хи мои были о мел­ких пред­ме­тах,
И доста­ва­ло мне сил, чтобы опи­сы­вать их;
Ныне, заслы­шав мол­ву о справ­ля­е­мом слав­ном три­ум­фе,
Дух мой дерз­нул посяг­нуть даже на этот пред­мет.
Сме­лость мою пода­вил и блеск и важ­ность собы­тий —
Необо­рим для меня был пред­при­ем­ле­мый труд.
Толь­ко одно в нем достой­но хва­лы — бла­гое жела­нье,
А осталь­ное во прах пало, не снес­ши труда.
Если дой­дет до тебя и это мое сочи­не­нье —
Не отка­жи и ему в доб­рой опе­ке тво­ей.
Знаю, ты сде­ла­ешь это и сам, без осо­бен­ной прось­бы,
И бла­го­дар­ность моя лиш­ней была бы тебе —
Не пото­му, чтобы я заслу­жи­вал доб­ро­го сло­ва, —
Про­сто сам ты душой чист, как нехо­же­ный снег,
Сам достой­ней похвал, чем те, кото­рых ты хва­лишь,
И крас­но­ре­чьем тво­им сла­вен у всех на виду.
Цезарь, юно­шей вождь, кото­ро­му имя — Гер­ма­ник,
Рад с тобою делить вре­мя уче­ных трудов:
С дав­них ребя­че­ских лет ты был ему вер­ный това­рищ,
Ибо ценил он в тебе и даро­ва­нье и нрав.
Ты крас­но­ре­чьем тво­им и в нем раз­будил крас­но­ре­чье—
Ты ему нужен бывал так, как огни­во огню.
Вот твой голос умолк, не дви­жут­ся смерт­ные губы,
Ско­ва­ны быст­рым пер­стом пав­шей на них тиши­ны,
И под­ни­ма­ет­ся он, достой­ней­ший отпрыск Иула,
Как заре­вая звезда над заре­вою вол­ной.
Он еще мол­ча сто­ит, но лицо, но осан­ка, но пла­тье
Пред­вос­хи­ща­ют уже звук изощ­рен­ных речей.
А как рас­сту­пит­ся тишь и раздаст­ся боже­ст­вен­ный голос —
Верь, что так гово­рят боги с высо­ких небес,
И вос­кли­цай: «достой­ная речь дер­жав­но­го мужа!» —
Так бла­го­род­ства пол­ны каж­дое сло­во и звук.
Вот чьею друж­бой ты горд, до небес голо­вой дося­гая,
Но не гну­ша­ешь­ся нас в нашем изгна­нье хва­лить.
Вид­но, и вправ­ду меж род­ст­вен­ных душ есть некая бли­зость,
Каж­дый по общим делам дру­га нахо­дит себе:
Пахарь кре­стья­ни­ну верен, сол­дат сво­е­му пол­ко­вод­цу,
И на невер­ной ладье корм­че­му верен моряк.
Ты же — слу­жи­тель Камен, и нет слу­же­нья усерд­ней,
И даро­ва­ньям моим ты, ода­рен­ней­ший, рад.
Наши раз­лич­ны труды, но один их пита­ет источ­ник:
Оба при­вык­ли мы жить для бла­го­род­ных искусств.
Тирс в руках у тебя, а лавр у меня над вис­ка­ми,
Но у обо­их в серд­цах жив оди­на­ко­вый жар:
Сто­пы моих сти­хов у речей тво­их учат­ся силе,
Речи твои у сти­хов учат­ся блес­ку сло­вес.
Прав ты, когда гово­ришь, что одни нам свя­щен­ны зна­ме­на
И что заботы у нас общий сме­жа­ет рубеж.
Вот пото­му и молю я, чтоб друж­ба высо­ко­го дру­га
Честью тво­ею была всю твою дол­гую жизнь
И чтобы при­нял он в срок бразды все­мир­но­го бла­га, —
Эту со мною моль­бу делит весь рим­ский народ.

6. Гре­ци­ну

Тот, кто когда-то тебя живою при­вет­ст­во­вал речью,
Ныне сла­га­ет в сти­хах дру­гу Гре­ци­ну при­вет.
Толь­ко такой ведь и дан заевк­син­ско­му голос Назо­ну —
Если б не гри­фель в руках, я бы совсем оне­мел.
Ты упре­ка­ешь меня за мой нера­зум­ный про­сту­пок,
Ты гово­ришь: я терп­лю мень­ше, чем я заслу­жил.
Знаю, ты прав, но слиш­ком твои запозда­ли упре­ки:
Я пови­нил­ся дав­но — будь же тер­пи­мей ко мне.
Луч­ше бы ты осте­рег плов­ца от под­вод­ных уте­сов
В пору, как челн еще плыл меж Керав­ний­ских валов.
Ныне, когда он раз­бит и в облом­ках, какая мне поль­за
Слы­шать, как и куда мне над­ле­жа­ло бы плыть?
Пра­во, умест­ней подать истом­лен­но­му руку спа­се­нья
И под­дер­жать над водой изне­мо­гаю­щий рот.
Это и дела­ешь ты, и делай, и будь бла­го­ден­ст­вен
Дом твой, бра­тья твои, чти­мые мать и жена;
И да свер­шат­ся жела­нья твои, да будет угод­но
Цеза­рям, нашим отцам, все, что ни дела­ешь ты.
Было бы стыд­но в беде поза­быть ста­рин­но­го дру­га
И отка­зать ему в том, в чем еще мож­но помочь;
Стыд­но отдер­нуть сто­пу, по тро­пе бояз­ли­во сту­пая,
Стыд­но поки­нуть корабль, мучи­мый бур­ной вол­ной;
Стыд­но под­дать­ся судь­бе и пре­дать на горь­кую участь
Дру­га, так заявив: «Мне несчаст­ли­вец — не друг».
Нет, дру­жи­ли не так сын Стро­фия с сыном Атрида,
Был Пири­фою не так верен его Эге­ид —
Пред­ки диви­лись на них, и будут дивить­ся потом­ки,
Руко­плес­ка­нья в их честь веч­но в теат­рах зву­чат.
Впра­ве и ты свое имя с таки­ми свя­зать име­на­ми,
В час под­сту­пив­шей беды дру­га сумев под­дер­жать.
Впра­ве, я гово­рю, и моей бла­го­дар­но­сти голос
Не пере­станет тебя сла­вить достой­ной хва­лой.
Верь, что если мои сти­хи при­об­щат­ся бес­смер­тью —
Будет имя твое веч­но у всех на устах.
Толь­ко остань­ся, Гре­цин, и впредь изне­мог­ше­му верен
Дру­гу, и друж­бы тво­ей будь неиз­ме­нен порыв!
Ты и без прось­бы таков — а все-таки прось­ба — под­спо­рье,
Слов­но вес­ло пару­сам или же шпо­ра коню.

7. Атти­ку

Пер­вым делом — при­вет пере­даст тебе это посла­нье.
Аттик, из гет­ской зем­ли, неза­ми­рен­ной досель;
А во-вто­рых, раз­уз­на­ет о том, как жив ты, чем занят,
И меж заня­тий сво­их пом­нишь ли, друг, обо мне?
Не сомне­ва­юсь, что пом­нишь, но зна­ешь ведь сам, опа­се­нье
Часто наво­дит на нас и неоправ­дан­ный страх.
Так изви­ни же меня, что я через меру опас­лив, —
После кру­ше­нья пло­вец робок и в тихой воде;
Рыба, крюч­ком рыба­ка хоть раз уязв­лен­ная скры­тым,
В каж­дом съе­доб­ном кус­ке станет стра­шить­ся крюч­ка;
Часто овца дале­ко­го пса при­ни­ма­ет за вол­ка
И убе­га­ет сама из-под защи­ты сво­ей;
Ране­ным нашим телам и мяг­кое страш­но каса­нье —
Так и стра­даль­че­ский дух стра­хам под­вер­жен пустым.
Вот пото­му-то и я, не в меру гони­мый судь­бою,
Серд­цем, истер­зан­ным в кровь, вла­стен лишь чув­ст­во­вать боль.
Ясно уже для меня, что судь­ба не собьет­ся с доро­ги,
Будет ее коле­со той же катить коле­ей;
Боги сами следят, чтоб не выпа­ло мне послаб­ле­нья,
И не помо­гут сло­ва, как я судь­бу ни моли.
Хочет она меня погу­бить и, упор­ст­вуя в зло­бе,
Свой поза­бы­ла она преж­ний измен­чи­вый нрав.
Труд­но моим пове­рить сло­вам о моих зло­клю­че­ньях,
Но умо­ляю, поверь мол­вя­щим прав­ду устам:
Ты пере­чис­лишь ско­рей коло­сья в сте­пи кини­фий­ской
Или в гиб­лей­ских горах стеб­ля тимья­но­вых куп,
Ска­жешь, сколь­ко в выси кры­ла­тых кры­лья­ми машет,
А в оке­ан­ских вол­нах скры­то чешуй­ча­тых рыб,
Неже­ли смо­жешь назвать все муки, какие изведал
Я и на твер­дой зем­ле, и над мор­ской глу­би­ной!
Нет на кру­ге зем­ном наро­да гру­бее, чем геты,
Но и они над моей пого­ре­ва­ли судь­бой.
Если бы я захо­тел излить тебе всю мою память —
Долог был бы рас­сказ, как или­он­ская песнь,
Вот откуда мой страх. Не ты, конеч­но, мне стра­шен,
Тыся­че­крат­но свою мне дока­зав­ший любовь, —
Про­сто все­гда бояз­лив, кто мно­го изведал несча­стий,
А для меня уж дав­но сча­стье захлоп­ну­ло дверь.
Горе мое в при­выч­ку вошло. Как пада­ют кап­ли,
Твер­дый камень дол­бя частым паде­ньем сво­им,
Так и мне за уда­ром удар нано­сит Фор­ту­на,
Не остав­ляя уже све­же­го места для ран.
Мень­ше изъ­ез­жен плит­няк на доро­ге, что вымо­стил Аппий,
Мень­ше тупит­ся сош­ник, в жест­кой вла­чась борозде,
Неже­ли серд­це мое истоп­та­но бегом несча­стий,
Ибо ни в ком и ни в чем не было помо­щи мне.
Дар бла­го­род­ных искусств, столь мно­гих воз­вы­сив­ший к сла­ве,
Толь­ко мне одно­му бед­ст­вен­ной пагу­бой стал.
Вся моя преж­няя жизнь была про­жи­та непо­роч­но,
Но оправ­да­ньем моим это слу­жить не мог­ло.
Мно­гим про­ща­лась вина, когда появ­лял­ся заступ­ник, —
Но для меня одно­го голос защи­ты мол­чал.
Мно­гие лег­че справ­ля­лись с бедой, пред­став перед нею, —
Я же был дале­ко в час, когда вста­ла гро­за.
Стра­шен Цеза­ря гнев, когда он без­молв­ст­ву­ет даже, —
Мне же суро­вая речь тягост­ней дела­ла казнь.
Вре­мя для бег­ства быва­ет снос­ней — а мне из пучи­ны
Бур­ный гро­зил­ся Арк­тур после зака­та Пле­яд.
Даже зимой кораб­лям порой выпа­да­ет зати­шье —
Я же средь злоб­ных зыбей гор­ше стра­дал, чем Улисс.
Вер­ность достой­ных дру­зей мог­ла облег­чить бы несча­стье —
Нет: их ковар­ной тол­пе сам я добы­чею стал.
Мяг­че изгна­нье в иных кра­ях — но это­го края
Хуже не виды­вал мир ни под какою звездой.
Бли­зость к отчим местам быва­ет порой уте­ше­ньем —
Я же том­люсь вда­ле­ке, там, где кон­ча­ет­ся свет.
Даже изгнан­ни­ки в мире живут под цезар­ским лав­ром —
Здесь же, в пон­тий­ской зем­ле, смеж­ный сви­реп­ст­ву­ет враг.
Бла­го тому, кто может свое возде­лы­вать поле, —
Здесь же, пред вра­жьим лицом, празден над поч­вою плуг.
Теп­лый воздух порой лас­ка­ет нам тело и душу —
А на сар­мат­ских бре­гах цар­ст­ву­ет веч­ный мороз.
Прес­ная даже вода для нас — завид­ная сла­дость:
Здесь мы болот­ную пьем с солью мор­ской попо­лам.
Нет у меня ниче­го. Но спо­соб­на душа к одо­ле­нью,
Даже и телу она силы уме­ет при­дать,
Чтоб не скло­нить голо­вы под бре­ме­нем давя­щей доли,
Ибо рас­сла­бить себя — зна­чит согнуть­ся и пасть.
А у меня еще есть надеж­да, что вре­мя помо­жет
Цеза­рю гнев свой смяг­чить: это спа­са­ет мне жизнь.
И в ожида­нье моем нема­лое мне уте­ше­нье —
Вы, моя горст­ка дру­зей, вер­ных и в тяж­кой беде.
Будь же таков, как ты есть, не покинь плов­ца сре­ди моря
И, сохра­няя меня, веру свою сохра­ни.

8. Кот­те Мак­си­му

Были полу­че­ны мной недав­но с Цеза­рем Цезарь —
Боги, кото­рых мне ты, Кот­та, из Рима послал,
И, чтобы в долж­ном чис­ле на тво­ем они были подар­ке,
Есть меж люби­мых сво­их Цеза­рей Ливия там.
Счаст­ли­во ты, сереб­ро, ты бла­жен­нее вся­ко­го зла­та:
Преж­де лишь цен­ный металл, ста­ло свя­ты­ней теперь.
Дай ты сокро­ви­ща мне, твой дар не стал бы доро­же
Тех, что сей­час у меня перед гла­за­ми, богов.
Радость нема­лая — видеть богов, в их при­сут­ст­вие верить,
Слов­но с живым боже­ст­вом, с ними порой гово­рить.
Ты мне от края зем­ли помог домой воз­вра­тить­ся:
В Горо­де вновь я живу, слов­но и не было бед,
Цеза­ря вижу в лицо, как виды­вал в преж­нее вре­мя, —
А ведь на это надежд я уж почти не имел, —
Как при­вет­ст­во­вал встарь, боже­ство при­вет­ст­вую сно­ва:
Смо­жешь ли боль­ше мне дать, если я даже вер­нусь?
Лишь Пала­ти­на мои гла­за не видят отныне —
Впро­чем, что Пала­тин, если там Цеза­ря нет?
Вот я гля­жу на него и, кажет­ся, Рим предо мною,
Ибо в себе вопло­тил облик оте­че­ства он.
Чудит­ся ль мне или вправ­ду глядит на меня он во гне­ве,
Вправ­ду ль суро­вость вид­на в изо­бра­же­нье его?
Сжаль­ся же, доб­ле­стью всех пре­вы­шаю­щий в мире огром­ном,
Не опус­кай на меня мще­нья закон­но­го плеть!
Сжаль­ся, молю, надо мной, укра­ше­нье наше­го века,
Ты, кто весь мир под­чи­нил муд­рой заботой о нем!
Ради отчиз­ны — ее ты ценишь более жиз­ни, —
Ради богов, что к тво­им не были глу­хи моль­бам,
Ради супру­ги тво­ей, тебе един­ст­вен­но рав­ной,
Бре­мя вели­чья с тобой не устаю­щей нести,
Ради того, кто тебе подо­бен доб­ле­стью вящей,
В ком по уму и делам виден твой под­лин­ный сын,
Ради вну­ков тво­их, отца и деда достой­ных,
Что, пови­ну­ясь тебе, шест­ву­ют быст­ро впе­ред, —
Ты хоть немно­го смяг­чи и умень­ши мое нака­за­нье,
Даль­ше от скиф­ских вра­гов место изгна­нья назначь.
Если воз­мож­но, и ты, бли­жай­ший к Цеза­рю Цезарь,
К прось­бам, что я при­но­шу, недру­же­лю­бен не будь;
Пусть в три­ум­фе тво­ем Гер­ма­ния дикая ско­ро
Перед упряж­кой коней роб­кой рабы­ней прой­дет;
Пусть до пилос­ских отец, до кум­ских — мать невреди­мо
Лет дожи­вут, чтобы ты был еще дол­го их сын.
Так­же и ты, что одна под стать могу­че­му мужу,
Слух свой, про­шу, не замкни перед сми­рен­ной моль­бой.
Здрав да будет твой муж, здо­ро­вы дети и вну­ки,
Здра­вы невест­ки и все, кто наро­дит­ся от них;
Друз, что был у тебя похи­щен Гер­ма­ни­ей лютой,
Пусть изо всех тво­их чад будет поте­рян один;
Пусть поско­рее тебе пред­станет мсти­те­лем брат­ним,
Белой упряж­кой вле­ком, в пур­пур оде­тый твой сын.
К роб­ким скло­ни­тесь моль­бам, о вы, мило­серд­ные боги,
Пусть при­не­сет мне доб­ро ваше при­сут­ст­вие здесь!
Если сам Цезарь глядит на борь­бу, гла­ди­а­тор ухо­дит
Целым с аре­ны, спа­сен Цеза­ря взо­ром одним.
Так­же во бла­го и мне то, что ваши лица я вижу,
Что из все­выш­них тре­мя сра­зу мой дом посе­щен.
Счаст­ли­вы те, кто богов, а не толь­ко их обра­зы видят,
Те, кто их во пло­ти могут самих созер­цать.
Этой воз­мож­но­сти я лишен завист­ли­вым роком,
Я лишь подо­би­ям лиц, дару искус­ства, молюсь.
Людям так ведо­мы боги, сокры­тые гор­ним эфи­ром,
Вме­сто Юпи­те­ра все образ Юпи­те­ра чтут.
Кста­ти, коль ско­ро со мной есть и будут обра­зы ваши,
Вы потре­вожь­тесь, чтоб им здесь под угро­зой не быть.
Ибо рань­ше моя голо­ва рас­ста­нет­ся с телом,
Рань­ше гла­за у меня вырвут из полых глаз­ниц,
Чем я гра­би­те­лям вас отдам, все­на­род­ные боги, —
В ссыл­ке вы буде­те мне при­ста­нью и алта­рем.
Вас обни­му я с моль­бой, окру­жен­ный орда­ми гетов,
Вы для меня и орлы, вы и зна­ме­на мои.
Или я тешу себя, обма­ну­тый пыл­ким жела­ньем,
Или надеж­да не лжет, ссыл­ку тер­пи­мей суля,
Ибо чека­нен­ных лиц все свет­лей и свет­лей выра­же­нье,
Ибо мне боги в ответ, кажет­ся, могут кив­нуть…
Пусть не обма­нут, молю, пред­чув­ст­вия роб­ко­го серд­ца,
И да смяг­чит­ся ско­рей пра­вед­ный гнев боже­ства.

9. Царю Коти­су

Котис, пото­мок царей, чьей знат­но­сти корень вос­хо­дит
Вплоть до Евмол­па и в нем про­ис­хож­де­нье берет,
Если болт­ли­вой мол­вой до тво­их ушей доне­сен был
Слух, что в сосед­ней с тобой я оби­таю зем­ле,
Выслу­шай эти моль­бы изгнан­ни­ка, юно­ша доб­рый,
И чем ты можешь (а ты — можешь!) ему помо­ги.
Был я судь­бою в твои — на что не жалу­юсь — руки
Пере­дан: в этом одном мне не враж­деб­на она.
Пусть же твой берег меня, раз­би­то­го бурей, при­ве­тит,
Чтобы надеж­ней зем­ли не ока­за­лась вода.
Верь мне, достой­но царей помочь тому, кто ошиб­ся,
Это при­ста­ло таким доб­лест­ным людям, как ты,
Это и доле тво­ей подо­ба­ет — высо­кой, но все же
Вро­вень кото­рой не стать с духом высо­ким тво­им.
Мощь нико­гда и ни в чем не быва­ет столь оче­вид­ной,
Чем когда нашим моль­бам тщет­ны­ми быть не дает.
Это­го тре­бу­ет блеск тво­е­го ста­рин­но­го рода,
В этом — знат­но­сти долг, вспять вос­хо­дя­щей к богам.
Это тебе и Евмолп, осно­ва­тель про­слав­лен­ный рода,
И Эрих­то­ний, что жил преж­де него, заве­щал.
Это ведь общее с богом у вас, что в ответ на молит­вы
Оба вы тем, кто молил, може­те помощь подать.
Ради чего боже­ствам возда­вать обыч­ную почесть,
Если они не хотят тем, кто их чтит, помо­гать?
Если Юпи­тер к тому, кто молит, глух оста­ет­ся,
То для чего на алтарь жерт­вы ложат­ся к нему?
Если бы вол­ны в пути не оста­ви­ли суд­но в покое,
Раз­ве Неп­ту­ну я стал зря бы курить фими­ам?
Если б усерд­ных кре­стьян моль­бы обма­ну­ла Цере­ра,
Кто супо­ро­сой сви­ньи ей бы при­нес потро­ха?
И не под­ста­вит козел гор­тань куд­ря­во­му Вак­ху,
Если под гне­том ноги сока не даст вино­град.
Молим мы, чтобы бразды в руках удер­жи­вал Цезарь,
Ибо на бла­го всем нам пра­вит отчиз­ною он.
Зна­чит, богов и людей вели­ки­ми дела­ет поль­за,
Как и готов­ность прий­ти нашей на помощь нуж­де.
Будь же опо­рой тому, кто попал в твое укреп­ле­нье,
Котис, отца сво­его отпрыск достой­ный во всем.
Чем чело­ве­ка спа­сти, чело­веч­нее радо­сти нету,
Нету надеж­ней пути рас­по­ло­же­нье снис­кать.
Кто из людей не клянет Анти­фа­та, царя лестри­го­нов?
Может ли вызвать хулу щед­ро­стью царь Алки­ной?
Не из Кас­сан­дрии был твой отец, не из Фер, не оттуда,
Где изо­брет­ший быка сам от быка и погиб!
Нет, как ты пылок в бою, как не веда­ешь в нем пора­же­нья.
Так же, мир заклю­чив, кро­ви не жаж­дешь ничьей.
Кро­ме того, при­ле­жать душой к бла­го­род­ным искус­ствам
Раз­ве не зна­чит смяг­чить гру­бый и дикий свой нрав?
Нет нико­го из царей, кто был бы в них более све­дущ,
Кто бы мир­ным трудам боль­ше часов отда­вал.
Пес­ни пору­кою в том: ведь, скрой ты от нас твое имя,
Я б не пове­рил, что их юный фра­ки­ец сло­жил.
Зна­чит, Орфей не один был этих мест пес­но­пев­цем:
Твой поэ­ти­че­ский дар — гор­дость Бистон­ской зем­ли.
Так же, как хва­тит тебе при­сут­ст­вия духа, коль надо,
Взять ору­жье и меч кро­вью вра­гов обаг­рить,
Как ты уме­ешь мет­нуть копье про­стер­той рукою
Или коню на ска­ку пово­дом шею согнуть,
Так, поло­жен­ный срок отдав наслед­ным заня­тьям,
С плеч при­выч­ных сва­лив тяжесть достой­ных трудов,
Ты и досу­гу не дашь увядать во сне бес­по­лез­ном:
Путь по сия­нию звезд дер­жишь в Пиэ­рию ты.
Это заня­тье твое укреп­ля­ет союз меж­ду нами:
Оба мы — слов­но жре­цы перед одним алта­рем.
Я как певец к пев­цу про­сти­раю моля­щие руки,
Чтобы в изгна­нье меня дру­же­ски при­нял твой край.
Я не за чью-нибудь кровь был сослан к бере­гу Пон­та,
Яда смер­тель­но­го я ни для кого не сме­шал,
В том, чтобы перст­нем моим на шну­рах под­лож­ных таб­ли­чек
Лжи­во оттис­нуть печать, я не бывал ули­чен,
Я ниче­го не свер­шил из того, что закон запре­ща­ет,
Но за собою вину бо́льшую дол­жен при­знать.
Спро­сишь ты, в чем она? Я — нера­зум­ной созда­тель «Нау­ки»:
Это пре­пят­ст­ву­ет мне чисты­ми руки счи­тать.
В чем я еще согре­шил, искать отве­та не нуж­но,
Пусть за «Нау­кой» моей спря­та­на будет вина.
Что там ни будь, но судья про­явил уме­рен­ность в гне­ве:
Им, кро­ме поч­вы род­ной, я не лишен ниче­го.
Ныне, ее поте­ряв, тво­им да буду сосед­ст­вом
Я защи­щен и спа­сен в этой опас­ной стране.

10. Мак­ру

Смо­жешь ли ты уга­дать, увидев оттиск на вос­ке,
Макр, что эти сло­ва пишет дале­кий Назон?
Если же пер­стень тебе ниче­го не ска­зал о вла­дель­це,
Руку узнал ли мою ты в начер­та­нии букв?
Или память о них у тебя похи­ти­ло вре­мя,
И не при­пом­нят гла­за преж­де зна­ко­мых при­мет?
Пусть бы рав­но ты забыл мою печать и мой почерк,
Лишь бы забота жила в серд­це тво­ем обо мне.
К ней при­зы­ва­ет тебя, во-пер­вых, дав­няя друж­ба,
То, что моей жене ты не чужой, во-вто­рых,
В-третьих, общ­ность трудов, в кото­рых ты был осто­рож­ней
И вредо­нос­ным, как я из-за «Нау­ки», не стал.
Ты ведь поешь обо всем, что про­пу­ще­но веч­ным Гоме­ром,
Чтоб дове­сти до кон­ца пес­ни Тро­ян­ской вой­ны, —
Глу­пый Назон меж­ду тем нау­ке люб­ви обу­ча­ет
И за нау­ку свою горь­кую пла­ту берет.
Общие все же для всех свя­ты­ни есть у поэтов,
Как бы раз­лич­ны порой ни были наши пути.
Кажет­ся мне, что о том, хоть я теперь и дале­ко,
Ты не забыл и что мне хочешь судь­бу облег­чить.
Видел Три­на­крию я, путе­ше­ст­вуя вме­сте с тобою,
В Азии вме­сте с тобой видел я блеск горо­дов.
Видел я небе­са, оза­рен­ные пла­ме­нем Этны,
Что изры­га­ет из уст, лежа под нею, гигант,
Энну с вода́ми озер и болота зло­вон­ной Пали­ки,
Дол, где сли­ва­ет Анап струи с Киан­ской стру­ей,
Ним­фу от них невда­ли, что в Элиде спас­лась от пото­ка,
Скрыв­шись под гла­дью мор­ской; здесь она льет­ся ручьем.
Там я бо́льшую часть про­вел быст­ро­теч­но­го года.
Как это место, увы, с гет­ской несхо­же зем­лей!
Это лишь малая часть того, что мы виде­ли вме­сте.
Рядом с тобой для меня радост­ным делал­ся путь.
Тем­ные вол­ны морей рас­пис­ное ли реза­ло суд­но,
Мча­ло ли нас коле­со рез­вой дву­кол­ки впе­ред,
Часто нам короток путь в непре­рыв­ных казал­ся беседах:
В нем ведь вме­ща­лось — сочти! — более слов, чем шагов.
Часто бывал раз­го­вор длин­нее, чем дань, и в беседе
Нам не хва­та­ло часов дол­го­го лет­не­го дня.
Зна­чит нема­ло — вдво­ем мор­ских боять­ся напа­стей,
Вме­сте обе­ты давать гроз­ным мор­ским боже­ствам,
Делом занять­ся вдво­ем, а потом, по его окон­ча­ньи,
Скром­ною шут­кой в речах вме­сте его поми­нать.
Вспом­нишь едва обо всем — и я, как преж­де быва­ло,
Вста­ну опять пред тобой, как бы я ни был далек.
Что до меня, то и здесь, под звездой, вкруг кото­рой вер­тит­ся
Мир и кото­рой нель­зя к зыб­ким спу­стить­ся вол­нам,
Часто я вижу тебя, пус­кай одним толь­ко серд­цем,
И под студе­ным с тобой небом беседы веду.
Здесь ты со мной, не зная о том, что из Горо­да к гетам
Гостем желан­ным сюда часто при­хо­дишь ко мне.
Так же в ответ посту­пи и, посколь­ку край твой счаст­ли­вей,
Памя­тью серд­ца меня там навсе­гда удер­жи.

11. Руфу

Эти сти­хи тебе, Руф, что были напи­са­ны в спеш­ке,
Шлет зло­по­луч­ный Назон, автор «Нау­ки люб­ви».
Знай же: хоть нас теперь и целый мир разде­ля­ет,
Я, несмот­ря ни на что, память хра­ню о тебе.
Преж­де имя мое от меня же скро­ет забве­нье,
Чем из серд­ца уйдет память о друж­бе тво­ей,
Или ско­рее вер­ну я пусто­му возду­ху душу,
Чем за услу­ги тебе небла­го­дар­ность явлю.
Важ­ной услу­гой зову я про­ли­тые сле­зы, меж тем как
Мне не дава­ла их лить ока­ме­не­лая боль,
Важ­ной услу­гой зову твои уте­ше­нья в печа­ли,
Ибо тогда уте­шал ты и меня и себя.
Хоть и сама по себе жена моя сла­вы достой­на,
Как ей луч­ше не стать от обод­ре­ний тво­их?
Кем Гер­ми­оне был Кастор, а Гек­тор — мла­ден­цу Иулу,
Тем супру­ге моей, к сча­стью, при­хо­дишь­ся ты.
Твер­до­стью пра­вил с тобой она срав­нить­ся жела­ет,
Жиз­нью стре­мит­ся всей ваше род­ство под­твер­дить —
Ста­ло быть, все, что она по сво­ей бы сде­ла­ла воле,
Будет готов­ней она делать, смот­ря на тебя.
Конь рети­вый и сам стре­мит­ся к паль­ме побед­ной,
Если ж его под­стег­нуть, бег его станет рез­вей.
Кро­ме того, выпол­нять пору­че­нья дале­ко­го дру­га
Ты без отка­за готов, их не счи­тая за труд.
О, возда­дут тебе пусть, твое бла­го­че­стие видя,
Боги все, что воздать сам я тебе не могу.
Твер­до­сти нра­вов тво­их пусть рав­ня­ет­ся кре­по­стью тело
Дол­гие годы, о Руф, сла­ва фун­дан­ской зем­ли.

—————

—————

—————

Конец стихотворения – все стихи в оригинале.

Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь

Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.

© Poetry Monster, 2021. Стихи на английском.

Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.

Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.

Блог редактора Poetry Monster о политике, экономике, русском языке

Внешние ссылки

Yandex – лучший поисковик на русском языке

Qwant – лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках

Duckduckgo

Министерство культуры Российской Федерации

Вернуться на главную