Alfred Tennyson (Альфред Теннисон)
Mariana
With blackest moss the flower-plots
Were thickly crusted, one and all:
The rusted nails fell from the knots
That held the pear to the gable-wall.
The broken sheds look'd sad and strange:
Unlifted was the clinking latch;
Weeded and worn the ancient thatch
Upon the lonely moated grange.
She only said, 'My life is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,
I would that I were dead!'
Her tears fell with the dews at even;
Her tears fell ere the dews were dried;
She could not look on the sweet heaven,
Either at morn or eventide.
After the flitting of the bats,
When thickest dark did trance the sky,
She drew her casement-curtain by,
And glanced athwart the glooming flats.
She only said, 'The night is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,
I would that I were dead!'
Upon the middle of the night,
Waking she heard the night-fowl crow:
The cock sung out an hour ere light:
From the dark fen the oxen's low
Came to her: without hope of change,
In sleep she seem'd to walk forlorn,
Till cold winds woke the gray-eyed morn
About the lonely moated grange.
She only said, 'The day is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,
I would that I were dead!'
About a stone-cast from the wall
A sluice with blacken'd waters slept,
And o'er it many, round and small,
The cluster'd marish-mosses crept.
Hard by a poplar shook alway,
All silver-green with gnarlèd bark:
For leagues no other tree did mark
The level waste, the rounding gray.
She only said, 'My life is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,
I would that I were dead!'
And ever when the moon was low,
And the shrill winds were up and away,
In the white curtain, to and fro,
She saw the gusty shadow sway.
But when the moon was very low,
And wild winds bound within their cell,
The shadow of the poplar fell
Upon her bed, across her brow.
She only said, 'The night is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,
I would that I were dead!'
All day within the dreamy house,
The doors upon their hinges creak'd;
The blue fly sung in the pane; the mouse
Behind the mouldering wainscot shriek'd,
Or from the crevice peer'd about.
Old faces glimmer'd thro' the doors,
Old footsteps trod the upper floors,
Old voices call'd her from without.
She only said, 'My life is dreary,
He cometh not,' she said;
She said, 'I am aweary, aweary,'
I would that I were dead!'
The sparrow's chirrup on the roof,
The slow clock ticking, and the sound
Which to the wooing wind aloof
The poplar made, did all confound
Her sense; but most she loathed the hour
When the thick-moted sunbeam lay
Athwart the chambers, and the day
Was sloping toward his western bower.
Then, said she, 'I am very dreary,
He will not come,' she said;
She wept, 'I am aweary, aweary,
O God, that I were dead!'
Перевод на русский язык
Мариана
Перед куртиною цветочной Травой дорожки заросли; Где золотился персик сочный — Подставки брошены в пыли. Кругом — обрушились строенья, Сарай — со сломанным замком. Давно картину разрушенья Собой являет старый дом. Она вздыхает: — День унылый! Он не идёт! — она твердит, — Терпеть и ждать нет больше силы Устала я, и тень могилы Отдохновенье мне сулит! — С вечерней светлою росою Слеза катится за слезою Из глаз её, и слёзы льёт, Встречая утренний восход, Она опять. К теплу и блеску Ей не поднять своих очей, И лишь, отдёрнув занавеску В глубоком сумраке ночей, Она вздыхает: — Ночь уныла! — Он не идёт! — она твердит. — Устала я, и лишь могила Отдохновенье мне сулит! — Порой, в безмолвии полночи Крик филина её пугал, Петух, перед уходом ночи, Кричал, взлетев на сеновал. Но и во сне, в тоске жестокой Она страдала одиноко, Пока с рассветным ветерком Не просыпался старый дом. Она вздыхала: — День унылый! Он не придёт, он не придёт! Терпеть и ждать нет больше силы… Устала я, во тьме могилы Меня желанный отдых ждёт! — Стропила старые на крыше Весь день скрипели тяжело, И за стеной скреблися мыши И муха билась о стекло. Когда скрипела половица — Шаги мерещилися ей, Знакомые глядели лица Из старых окон и дверей. Она вздыхала: — Жизнь уныла! Он не придёт, он не придёт! Устала я, и мне могила Отдохновенье принесёт. И всё: шум ветра меж листвою, И бой часов в вечерней тьме, И дождь, шумевший за стеною — Сливались у неё в уме. Но для неё ужасней вдвое, Невыносимей — был закат. И ей сиянье золотое Всегда вливало в душу яд. Она в отчаянье рыдала: — Нет силы долее терпеть! Он не придёт — я это знала… О, Боже мой, как я устала! О, Боже, если б умереть! Перевод О.Н. Чюминой
Alfred Tennyson’s other poems:
