Alfred Tennyson (Альфред Теннисон)
Morte d’Arthur
So all day long the noise of battle roll'd
Among the mountains by the winter sea;
Until King Arthur's table, man by man,
Had fallen in Lyonnesse about their Lord,
King Arthur: then, because his wound was deep,
The bold Sir Bedivere uplifted him,
Sir Bedivere, the last of all his knights,
And bore him to a chapel nigh the field,
A broken chancel with a broken cross,
That stood on a dark strait of barren land.
On one side lay the ocean, and on one
Lay a great water, and the moon was full.
Then spake King Arthur to Sir Bedivere:
"The sequel of to-day unsolders all
The goodliest fellowship of famous knights
Whereof this world holds record. Such a sleep
They sleep—the men I loved. I think that we
Shall never more, at any future time,
Delight our souls with talk of knightly deeds,
Walking about the gardens and the halls
Of Camelot, as in the days that were.
I perish by this people which I made,—
Tho' Merlin sware that I should come again
To rule once more—but let what will be, be,
I am so deeply smitten thro' the helm
That without help I cannot last till morn.
Thou therefore take my brand Excalibur,
Which was my pride: for thou rememberest how
In those old days, one summer noon, an arm
Rose up from out the bosom of the lake,
Clothed in white samite, mystic, wonderful,
Holding the sword—and how I row'd across
And took it, and have worn it, like a king:
And, wheresoever I am sung or told
In aftertime, this also shall be known:
But now delay not: take Excalibur,
And fling him far into the middle mere:
Watch what thou seëst, and lightly bring me word."
To him replied the bold Sir Bedivere:
"It is not meet, Sir King, to leave thee thus,
Aidless, alone, and smitten thro' the helm.
A little thing may harm a wounded man.
Yet I thy hest will all perform at full,
Watch what I see, and lightly bring thee word."
So saying, from the ruin'd shrine he stept
And in the moon athwart the place of tombs,
Where lay the mighty bones of ancient men,
Old knights, and over them the sea-wind sang
Shrill, chill, with flakes of foam. He, stepping down
By zigzag paths, and juts of pointed rock,
Came on the shining levels of the lake.
There drew he forth the brand Excalibur,
And o'er him, drawing it, the winter moon,
Brightening the skirts of a long cloud, ran forth
And sparkled keen with frost against the hilt:
For all the haft twinkled with diamond sparks,
Myriads of topaz-lights, and jacinth work
Of subtlest jewellery. He gazed so long
That both his eyes were dazzled, as he stood,
This way and that dividing the swift mind,
In act to throw: but at the last it seem'd
Better to leave Excalibur conceal'd
There in the many-knotted water-flags,
That whistled stiff and dry about the marge.
So strode he back slow to the wounded King.
Then spake King Arthur to Sir Bedivere:
"Hast thou perform'd my mission which I gave?
What is it thou hast seen, or what hast heard?"
And answer made the bold Sir Bedivere:
"I heard the ripple washing in the reeds,
And the wild water lapping on the crag."
To whom replied King Arthur, faint and pale:
"Thou hast betray'd thy nature and thy name,
Not rendering true answer, as beseem'd
Thy fealty, nor like a noble knight:
For surer sign had follow'd, either hand,
Or voice, or else a motion of the mere.
This is a shameful thing for men to lie.
Yet now, I charge thee, quickly go again
As thou art lief and dear, and do the thing
I bade thee, watch, and lightly bring me word."
Then went Sir Bedivere the second time
Across the ridge, and paced beside the mere,
Counting the dewy pebbles, fixed in thought;
But when he saw the wonder of the hilt,
How curiously and strangely chased, he smote
His palms together, and he cried aloud,
"And if indeed I cast the brand away,
Surely a precious thing, one worthy note,
Should thus be lost forever from the earth,
Which might have pleased the eyes of many men.
What good should follow this, if this were done?
What harm, undone? deep harm to disobey,
Seeing obedience is the bond of rule.
Were it well to obey then, if a king demand
An act unprofitable, against himself?
The King is sick, and knows not what he does.
What record, or what relic of my lord
Should be to aftertime, but empty breath
And rumours of a doubt? but were this kept,
Stored in some treasure-house of mighty kings,
Some one might show it at a joust of arms,
Saying, 'King Arthur's sword, Excalibur,
Wrought by the lonely maiden of the Lake;
Nine years she wrought it, sitting in the deeps
Upon the hidden bases of the hills.'
So might some old man speak in the aftertime
To all the people, winning reverence.
But now much honour and much fame were lost."
So spake he, clouded with his own conceit,
And hid Excalibur the second time,
And so strode back slow to the wounded King.
Then spoke King Arthur, breathing heavily:
"What is it thou hast seen, or what hast heard?"
And answer made the bold Sir Bedivere:
"I heard the water lapping on the crag,
And the long ripple washing in the reeds."
To whom replied King Arthur, much in wrath:
"Ah, miserable and unkind, untrue,
Unknightly, traitor-hearted! Woe is me!
Authority forgets a dying king,
Laid widow'd of the power in his eye
That bow'd the will. I see thee what thou art,
For thou, the latest-left of all my knights,
In whom should meet the offices of all,
Thou wouldst betray me for the precious hilt;
Either from lust of gold, or like a girl
Valuing the giddy pleasure of the eyes.
Yet, for a man may fail in duty twice,
And the third time may prosper, get thee hence:
But, if thou spare to fling Excalibur,
I will arise and slay thee with my hands."
Then quickly rose Sir Bedivere, and ran,
And, leaping down the ridges lightly, plunged
Among the bulrush-beds, and clutch'd the sword,
And strongly wheel'd and threw it. The great brand
Made lightnings in the splendour of the moon,
And flashing round and round, and whirl'd in an arch,
Shot like a streamer of the northern morn,
Seen where the moving isles of winter shock
By night, with noises of the northern sea.
So flash'd and fell the brand Excalibur:
But ere he dipt the surface, rose an arm
Clothed in white samite, mystic, wonderful,
And caught him by the hilt, and brandish'd him
Three times, and drew him under in the mere.
And lightly went the other to the King.
Then spoke King Arthur, drawing thicker breath:
"Now see I by thine eyes that this is done.
Speak out: what is it thou hast heard, or seen?"
And answer made the bold Sir Bedivere:
"Sir King, I closed mine eyelids, lest the gems
Should blind my purpose, for I never saw,
Nor shall see, here or elsewhere, till I die,
Not tho' I live three lives of mortal men,
So great a miracle as yonder hilt.
Then with both hands I flung him, wheeling him;
But when I look'd again, behold an arm,
Clothed in white samite, mystic, wonderful,
That caught him by the hilt, and brandish'd him
Three times, and drew him under in the mere."
And answer made King Arthur, breathing hard:
"My end draws nigh; 't is time that I were gone.
Make broad thy shoulders to receive my weight,
And bear me to the margin; yet I fear
My wound hath taken cold, and I shall die."
So saying, from the pavement he half rose,
Slowly, with pain, reclining on his arm,
And looking wistfully with wide blue eyes
As in a picture. Him Sir Bedivere
Remorsefully regarded thro' his tears,
And would have spoken, but he found not words,
Then took with care, and kneeling on one knee,
O'er both his shoulders drew the languid hands,
And rising bore him thro' the place of tombs.
But, as he walk'd, King Arthur panted hard,
Like one that feels a nightmare on his bed
When all the house is mute. So sigh'd the King
Muttering and murmuring at his ear, "Quick, quick!
I fear it is too late, and I shall die."
But the other swiftly strode from ridge to ridge,
Clothed with his breath, and looking, as he walk'd
Larger than human on the frozen hills.
He heard the deep behind him, and a cry
Before. His own thought drove him like a goad.
Dry clash'd his harness in the icy caves
And barren chasms, and all to left and right
The bare black cliff clang'd round him, as he based
His feet on juts of slippery crag that rang
Sharp-smitten with the dint of armed heels—
And on a sudden, lo! the level lake,
And the long glories of the winter moon.
Then saw they how there hove a dusky barge
Dark as a funeral scarf from stem to stern,
Beneath them; and descending they were ware
That all the decks were dense with stately forms
Black-stoled, black-hooded, like a dream—by these
Three Queens with crowns of gold—and from them rose
A cry that shiver'd to the tingling stars,
And, as it were one voice, an agony
Of lamentation, like a wind, that shrills
All night in a waste land, where no one comes,
Or hath come, since the making of the world.
Then murmur'd Arthur, "Place me in the barge,"
And to the barge they came. There those three Queens
Put forth their hands, and took the King, and wept.
But she that rose the tallest of them all
And fairest, laid his head upon her lap,
And loosed the shatter'd casque, and chafed his hands,
And call'd him by his name, complaining loud
And dropping bitter tears against his brow
Striped with dark blood: for all his face was white
And colourless, and like the wither'd moon
Smote by the fresh beam of the springing east;
And all his greaves and cuisses dash'd with drops
Of onset; and the light and lustrous curls—
That made his forehead like a rising sun
High from the daïs-throne—were parch'd with dust;
Or, clotted into points and hanging loose,
Mix'd with the knightly growth that fringed his lips.
So like a shatter'd column lay the King;
Not like that Arthur who, with lance in rest,
From spur to plume a star of tournament,
Shot thro' the lists at Camelot, and charged
Before the eyes of ladies and of kings.
Then loudly cried the bold Sir Bedivere:
"Ah! my Lord Arthur, whither shall I go?
Where shall I hide my forehead and my eyes?
For now I see the true old times are dead,
When every morning brought a noble chance,
And every chance brought out a noble knight.
Such times have been not since the light that led
The holy Elders with the gift of myrrh.
But now the whole ROUND TABLE is dissolved
Which was an image of the mighty world;
And I, the last, go forth companionless,
And the days darken round me, and the years,
Among new men, strange faces, other minds."
And slowly answer'd Arthur from the barge:
"The old order changeth, yielding place to new,
And God fulfils Himself in many ways,
Lest one good custom should corrupt the world.
Comfort thyself: what comfort is in me?
I have lived my life, and that which I have done
May He within Himself make pure! but thou,
If thou shouldst never see my face again,
Pray for my soul. More things are wrought by prayer
Than this world dreams of. Wherefore, let thy voice
Rise like a fountain for me night and day.
For what are men better than sheep or goats
That nourish a blind life within the brain,
If, knowing God, they lift not hands of prayer
Both for themselves and those who call them friend?
For so the whole round earth is every way
Bound by gold chains about the feet of God.
But now farewell. I am going a long way
With these thou seëst—if indeed I go—
(For all my mind is clouded with a doubt)
To the island-valley of Avilion;
Where falls not hail, or rain, or any snow,
Nor ever wind blows loudly; but it lies
Deep-meadow'd, happy, fair with orchard-lawns
And bowery hollows crown'd with summer sea,
Where I will heal me of my grievous wound."
So said he, and the barge with oar and sail
Moved from the brink, like some full-breasted swan
That, fluting a wild carol ere her death,
Ruffles her pure cold plume, and takes the flood
With swarthy webs. Long stood Sir Bedivere
Revolving many memories, till the hull
Look'd one black dot against the verge of dawn,
And on the mere the wailing died away.
Перевод на русский язык
Morte d’Arthur
Так целый день гром битвы грохотал, У моря зимнего, среди холмов, И паладинам Круглого Стола Могилой стали земли Лионесс. Смертельно раненого Короля Взял на руки отважный Бедивер – Сэр Бедивер, последний средь живых, – И снес в часовню на краю полей. Разрушенный алтарь и древний крест На пустоши чернели; Океан Простерся справа, озеро легло Левей; светила полная луна. И молвил Бедиверу лорд Артур: "Исход сраженья возвестил конец Достойнейшего братства – мир не знал Столь славных рыцарей. Глубоким сном Спят те, кого любил я. Верно, впредь Беседой нам души не услаждать О доблестных деяниях мужей, Прогуливаясь в залах и садах Столицы Камелот, как встарь велось. Народ мой пал – я гибну рядом с ним. Хоть Мерлин клялся, будто я вернусь На трон – но это как решит судьба. Столь глубоко клинок рассек мой шлем, Что до утра мне, верно, не дожить. Возьми же ты мой меч Эскалибур, Мою былую гордость; помнишь, как Встарь, в летний полдень, поднялась рука Из бездны вод – таинственный фантом, Одетый в белоснежную парчу. Рука сжимала меч. Я вывел челн, И принял дар, и с честью им владел. Впредь, – песнь ли, сказ ли сложат обо мне, – Помянут и об этом всякий раз. Но ты не жди; возьми Эскалибур И в водные пучины брось клинок. Взгляни, что будет – и вернись сказать". Ответствовал отважный Бедивер: "Не след тебя оставить, сэр Король, Без помощи: ты слаб, твой шлем пробит, А раненому повредить легко. Однако я исполню твой наказ. Взгляну, что будет – и вернусь сказать". Так молвив, из часовни вышел он На кладбище, в неверный лунный свет, Где ветер с моря, холоден и дик, Над прахом паладинов старины Слагал напев. Извилистной тропой Меж заостренных глыб сошел он вниз К мерцающему зеркалу воды. Там обнажил он меч Эскалибур, И в то ж мгновенье зимняя луна, Посеребрив края тяжелых туч, Одела изморозью рукоять В лучистой россыпи алмазных искр, Зажгла огнем топаз и гиацинт Отделки филигранной. Бедивер, Сиянием внезапным ослеплен, Стоял, раздумывая про себя, Готовясь бросить меч; но вот решил, Что лучше схоронить Эскалибур Среди иссохших ирисных стеблей, Что шепчутся под ветром у воды. И к Королю побрел неспешно он. И молвит Бедиверу лорд Артур: "Исполнил ли веление мое? Что видел ты? И что ты услыхал?" Ответствовал отважный Бедивер: "Я слышал плеск волны у тростников, Прибой шумел и пенился у скал". Слаб и измучен, молвит лорд Артур: "И суть свою, и имя предал ты, Заведомой неправдой запятнав Вассала верность, рыцарскую честь! Иного знака жду: раздастся глас, Рука возникнет, дрогнет гладь воды. Устам мужей не подобает лгать! Теперь, велю тебе, спеши назад, Собрат и друг, исполни мой наказ, Взгляни, что будет – и вернись сказать". И вновь отправился сэр Бедивер Через хребты, прошелся вдоль воды, Считая гальку, в мысли погружен; Тут взгляд его упал на рукоять Причудливой работы; хлопнул он Ладонью о ладонь и закричал: "Положим, я и выброшу клинок – Воистину бесценный талисман, – Ужели навсегда утратит мир Сокровище, отрадное для глаз? В чем благо, буде так произойдет? В чем вред – коль нет? Непослушанье – зло, Повиновением крепится власть. Но должно ль покоряться королю, Затеявшему вздор – себе во вред? Король изранен, смысла нет в речах. И что за память сохранят века О Короле? Нелепую молву Да слух пустой! Но если меч сберечь В сокровищнице славных королей, – Пред всем ристалищем клинок явят И скажут так: "Вот меч Эскалибур: Сработан Девой Озера клинок. Над ним трудилась Дева девять лет В глубинах вод у потаенных скал". Так мудрый старец поведет рассказ Перед благоговейною толпой. А сгинет меч – и слава вместе с ним!" Так молвил он, тщеславьем ослеплен, И снова схоронил Эскалибур, И к раненому возвратился вспять. Тут, задыхаясь, прошептал Артур: "Что видел ты? Или чего слыхал?" Ответствовал отважный Бедивер: "Я слышал, как у скал плескал прибой, И как дрожала зыбь у тростников". Воскликнул в ярости король Артур: "А, жалкий, недостойный маловер, Предатель малодушный! Горе мне! Бессилен умирающий король, Чей взор, умевший волю подчинять, Померк! Я вижу, кто передо мной: Последний из соратников моих, Кому пристало мне служить за всех, Готов предать за дорогой эфес; Ты алчешь злата, или же, под стать Девице, суетной красой пленен! Но дважды согрешивший, в третий раз Порой являет стойкость. Так ступай: Но если пожалеешь бросить меч, Своей рукою я тебя убью!" Вскочил сэр Бедивер и побежал, Легко преодолел скалистый кряж, Извлек из камышей заветный меч И с силой размахнулся. Острие Черкнуло молнией в лучах луны, Вращаясь, описало полукруг, Тьму рассекло предвестником зари Над бурным морем северных краев, Где горы льда сшибаются в ночи. Сверкнув, пал вниз клинок Эскалибур: Но над водою поднялась рука, Одета в белоснежную парчу, Поймала меч, им трижды потрясла За рукоять, и увлекла на дно. А рыцарь возвратился к Королю. Тут молвил, задыхаясь, лорд Артур: "Исполнено; я вижу по глазам. Так говори: что видел, что слыхал?" Ответствовал отважный Бедивер: "Зажмурил я глаза, чтоб блеск камней Не ослепил меня (таких чудес, Как эта рукоять, я не видал И не увижу впредь, хотя б прожить Три жизни довелось мне, не одну!), И меч двумя руками бросил вдаль. Когда ж взглянул опять, смотрю – рука, Одета в белоснежную парчу, Поймала меч за рукоять и, им Потрясши трижды, под воду ушла". Промолвил, тяжело дыша, Артур: "Конец мой близится; пора мне в путь. На плечи бремя тяжкое прими И к озеру снеси меня: боюсь, Проник мне в рану хлад, и я умру". Сказав, он приподнялся над землей, С трудом, на локоть тяжко опершись; Был скорбен взор глубоких синих глаз – Как на картине. Храбрый Бедивер Сквозь слезы сокрушенно поглядел – И отозвался б, да слова не шли. Встав на колено, ослабевших рук Кольцо он на плечах своих сомкнул И раненого меж могил понес. Он шел, Артур дышал все тяжелей, Как ощутивший гнет дурного сна В ночном безмолвии. Вздыхал Король И повторял в бреду: "Скорей, скорей! Боюсь, что слишком поздно: я умру". Но Бедивер спешил через хребты: В туманном облаке, слетавшем с губ, Он мнился исполином мерзлых гор. Вздох моря – за спиной, плач – перед ним; Стрекалом мысль гнала его вперед, Доспех бряцал в пещерах ледяных И в гулких впадинах; сколь хватит глаз, Лязг отзывался в скалах, только он Ступал на скользкий склон, и тот звенел Под поступью окованной стопы. И вдруг – ло! – гладь озерная пред ним В величественном зареве луны. Глядь: в смутных сумерках плывет ладья, Темна, как креп, от носа до кормы; Сойдя же вниз, сумел он различить Фигуры величавые у мачт, Все – в черных столах, как во сне. Меж них Три Королевы в золотых венцах. К звенящим звездам устремился крик: То в неизбывной муке голоса Слились, подобно ветру, что поет Над пустошью ночной, где не ступал Никто с тех пор, как сотворен был мир. Шепнул Артур: "Снеси меня в ладью". Простерли руки Трое Королев И приняли, рыдая, Короля. А та, что выше прочих и милей, Над раненым склонилась в полумгле, Растерла руки, расстегнула шлем, По имени, стеная, позвала, Роняя слезы скорби на чело В запекшейся крови. Был бледен лик Артура, словно тусклая луна, Пронзенная лучом с восточных гор. Сочились влагой сеч оплечье лат И наручи. Блеск золотых кудрей, Лоб осенявших солнцем, что встает Над троном сфер, запорошила пыль; Обвисли пряди, сбились колтуном, Мешаясь с пышным обрамленьем уст. Так рухнувшим столпом Король лежал – Артур, что встарь, с копьем наперевес, – Звезда турнира, от пера до шпор, – Через арену Камелота мчал Перед глазами дам и королей! Тогда воскликнул громко Бедивер: "Милорд Артур, куда податься мне? Где преклоню я голову теперь? Я вижу ясно: прошлое мертво. Встарь каждый день путь к подвигу являл, И каждый подвиг выдвигал вперед Достойного, – впервые с той поры, Как луч звезды путь указал Волхвам. Но ныне уничтожен Круглый Стол – Зерцало чести, доблести оплот; А я, последний, обречен блуждать Затерянным во тьме годов и дней, Средь чуждых мне людей, умов и лиц". И медленно изрек с ладьи Артур: "Былой уклад сменяется иным; Неисчислимы Господа пути – Дабы привычка не сгубила мир. Утешься; что за утешенье – я? Я прожил жизнь; деяния мои Да освятит Всевышний! Ну а ты, – Ты, если боле не узришь мой лик, Молись за душу. Больше сил в молитве, Чем мыслит этот мир. Пусть голос твой Возносится всечастно за меня. Чем лучше человек овец и коз, Чья жизнь в слепом бездумии течет, Коль, зная Бога, не возносит слов Молитвы за себя и за друзей? Так золотыми узами земля С престолом Божьим скреплена навек. Теперь прощай. Я отправляюсь в путь Средь тех, кого ты зришь, – коль это явь, (Сомненья затемняют разум мой), – К долинам острова Авилион, Что ни снегов не ведают, ни гроз, Ни даже рева ветра; дивный край Тенистых кущ и заливных лугов, Где летним морем венчан вешний сад. Там я от смертной раны исцелюсь". Умолк Король, и отошла ладья – Так полногрудый лебедь в смертный час Взлетает, гимн неистовый трубя, Ерошит белоснежное перо И на воду садится. Бедивер Стоял, в воспоминанья погружен; Ладья ж растаяла в лучах зари, И скорбный стон над озером угас. Перевод Светланы Лихачевой
Alfred Tennyson’s other poems:
1790
