Henry Wadsworth Longfellow (Генри Уодсворт Лонгфелло)
The Song of Hiawatha. 17. The Hunting of Pau-Puk-Keewis
Full of wrath was Hiawatha When he came into the village, Found the people in confusion, Heard of all the misdemeanors, All the malice and the mischief, Of the cunning Pau-Puk-Keewis. Hard his breath came through his nostrils, Through his teeth he buzzed and muttered Words of anger and resentment, Hot and humming, like a hornet. "I will slay this Pau-Puk-Keewis, Slay this mischief-maker!" said he. "Not so long and wide the world is, Not so rude and rough the way is, That my wrath shall not attain him, That my vengeance shall not reach him!" Then in swift pursuit departed Hiawatha and the hunters On the trail of Pau-Puk-Keewis, Through the forest, where he passed it, To the headlands where he rested; But they found not Pau-Puk-Keewis, Only in the trampled grasses, In the whortleberry-bushes, Found the couch where he had rested, Found the impress of his body. From the lowlands far beneath them, From the Muskoday, the meadow, Pau-Puk-Keewis, turning backward, Made a gesture of defiance, Made a gesture of derision; And aloud cried Hiawatha, From the summit of the mountains: "Not so long and wide the world is, Not so rude and rough the way is, But my wrath shall overtake you, And my vengeance shall attain you!" Over rock and over river, Through bush, and brake, and forest, Ran the cunning Pau-Puk-Keewis; Like an antelope he bounded, Till he came unto a streamlet In the middle of the forest, To a streamlet still and tranquil, That had overflowed its margin, To a dam made by the beavers, To a pond of quiet water, Where knee-deep the trees were standing, Where the water lilies floated, Where the rushes waved and whispered. On the dam stood Pau-Puk-Keewis, On the dam of trunks and branches, Through whose chinks the water spouted, O'er whose summit flowed the streamlet. From the bottom rose the beaver, Looked with two great eyes of wonder, Eyes that seemed to ask a question, At the stranger, Pau-Puk-Keewis. On the dam stood Pau-Puk-Keewis, O'er his ankles flowed the streamlet, Flowed the bright and silvery water, And he spake unto the beaver, With a smile he spake in this wise: "O my friend Ahmeek, the beaver, Cool and pleasant is the water; Let me dive into the water, Let me rest there in your lodges; Change me, too, into a beaver!" Cautiously replied the beaver, With reserve he thus made answer: "Let me first consult the others, Let me ask the other beavers." Down he sank into the water, Heavily sank he, as a stone sinks, Down among the leaves and branches, Brown and matted at the bottom. On the dam stood Pau-Puk-Keewis, O'er his ankles flowed the streamlet, Spouted through the chinks below him, Dashed upon the stones beneath him, Spread serene and calm before him, And the sunshine and the shadows Fell in flecks and gleams upon him, Fell in little shining patches, Through the waving, rustling branches. From the bottom rose the beavers, Silently above the surface Rose one head and then another, Till the pond seemed full of beavers, Full of black and shining faces. To the beavers Pau-Puk-Keewis Spake entreating, said in this wise: "Very pleasant is your dwelling, O my friends! and safe from danger; Can you not, with all your cunning, All your wisdom and contrivance, Change me, too, into a beaver?" "Yes!" replied Ahmeek, the beaver, He the King of all the beavers, "Let yourself slide down among us, Down into the tranquil water." Down into the pond among them Silently sank Pau-Puk-Keewis; Black became his shirt of deer-skin, Black his moccasins and leggings, In a broad black tail behind him Spread his fox-tails and his fringes; He was changed into a beaver. "Make me large," said Pau-Puk-Keewis, "Make me large and make me larger, Larger than the other beavers." "Yes," the beaver chief responded, "When our lodge below you enter, In our wigwam we will make you Ten times larger than the others." Thus into the clear, brown water Silently sank Pau-Puk-Keewis: Found the bottom covered over With the trunks of trees and branches, Hoards of food against the winter, Piles and heaps against the famine; Found the lodge with arching doorway, Leading into spacious chambers. Here they made him large and larger, Made him largest of the beavers, Ten times larger than the others. "You shall be our ruler," said they; "Chief and King of all the beavers." But not long had Pau-Puk-Keewis Sat in state among the beavers, When there came a voice of warning From the watchman at his station In the water-flags and lilies, Saying, "Here Is Hiawatha! Hiawatha with his hunters!" Then they heard a cry above them, Heard a shouting and a tramping, Heard a crashing and a rushing, And the water round and o'er them Sank and sucked away in eddies, And they knew their dam was broken. On the lodge's roof the hunters Leaped, and broke it all asunder; Streamed the sunshine through the crevice, Sprang the beavers through the doorway, Hid themselves in deeper water, In the channel of the streamlet; But the mighty Pau-Puk-Keewis Could not pass beneath the doorway; He was puffed with pride and feeding, He was swollen like a bladder. Through the roof looked Hiawatha, Cried aloud, "O Pau-Puk-Keewis Vain are all your craft and cunning, Vain your manifold disguises! Well I know you, Pau-Puk-Keewis!" With their clubs they beat and bruised him, Beat to death poor Pau-Puk-Keewis, Pounded him as maize is pounded, Till his skull was crushed to pieces. Six tall hunters, lithe and limber, Bore him home on poles and branches, Bore the body of the beaver; But the ghost, the Jeebi in him, Thought and felt as Pau-Puk-Keewis, Still lived on as Pau-Puk-Keewis. And it fluttered, strove, and struggled, Waving hither, waving thither, As the curtains of a wigwam Struggle with their thongs of deer-skin, When the wintry wind is blowing; Till it drew itself together, Till it rose up from the body, Till it took the form and features Of the cunning Pau-Puk-Keewis Vanishing into the forest. But the wary Hiawatha Saw the figure ere it vanished, Saw the form of Pau-Puk-Keewis Glide into the soft blue shadow Of the pine-trees of the forest; Toward the squares of white beyond it, Toward an opening in the forest. Like a wind it rushed and panted, Bending all the boughs before it, And behind it, as the rain comes, Came the steps of Hiawatha. To a lake with many islands Came the breathless Pau-Puk-Keewis, Where among the water-lilies Pishnekuh, the brant, were sailing; Through the tufts of rushes floating, Steering through the reedy islands. Now their broad black beaks they lifted, Now they plunged beneath the water, Now they darkened in the shadow, Now they brightened in the sunshine. "Pishnekuh!" cried Pau-Puk-Keewis, "Pishnekuh! my brothers!" said he, "Change me to a brant with plumage, With a shining neck and feathers, Make me large, and make me larger, Ten times larger than the others." Straightway to a brant they changed him, With two huge and dusky pinions, With a bosom smooth and rounded, With a bill like two great paddles, Made him larger than the others, Ten times larger than the largest, Just as, shouting from the forest, On the shore stood Hiawatha. Up they rose with cry and clamor, With a whir and beat of pinions, Rose up from the reedy Islands, From the water-flags and lilies. And they said to Pau-Puk-Keewis: "In your flying, look not downward, Take good heed and look not downward, Lest some strange mischance should happen, Lest some great mishap befall you!" Fast and far they fled to northward, Fast and far through mist and sunshine, Fed among the moors and fen-lands, Slept among the reeds and rushes. On the morrow as they journeyed, Buoyed and lifted by the South-wind, Wafted onward by the South-wind, Blowing fresh and strong behind them, Rose a sound of human voices, Rose a clamor from beneath them, From the lodges of a village, From the people miles beneath them. For the people of the village Saw the flock of brant with wonder, Saw the wings of Pau-Puk-Keewis Flapping far up in the ether, Broader than two doorway curtains. Pau-Puk-Keewis heard the shouting, Knew the voice of Hiawatha, Knew the outcry of Iagoo, And, forgetful of the warning, Drew his neck in, and looked downward, And the wind that blew behind him Caught his mighty fan of feathers, Sent him wheeling, whirling downward! All in vain did Pau-Puk-Keewis Struggle to regain his balance! Whirling round and round and downward, He beheld in turn the village And in turn the flock above him, Saw the village coming nearer, And the flock receding farther, Heard the voices growing louder, Heard the shouting and the laughter; Saw no more the flocks above him, Only saw the earth beneath him; Dead out of the empty heaven, Dead among the shouting people, With a heavy sound and sullen, Fell the brant with broken pinions. But his soul, his ghost, his shadow, Still survived as Pau-Puk-Keewis, Took again the form and features Of the handsome Yenadizze, And again went rushing onward, Followed fast by Hiawatha, Crying: "Not so wide the world is, Not so long and rough the way is, But my wrath shall overtake you, But my vengeance shall attain you!" And so near he came, so near him, That his hand was stretched to seize him, His right hand to seize and hold him, When the cunning Pau-Puk-Keewis Whirled and spun about in circles, Fanned the air into a whirlwind, Danced the dust and leaves about him, And amid the whirling eddies Sprang into a hollow oak-tree, Changed himself into a serpent, Gliding out through root and rubbish. With his right hand Hiawatha Smote amain the hollow oak-tree, Rent it into shreds and splinters, Left it lying there in fragments. But in vain; for Pau-Puk-Keewis, Once again in human figure, Full in sight ran on before him, Sped away in gust and whirlwind, On the shores of Gitche Gumee, Westward by the Big-Sea-Water, Came unto the rocky headlands, To the Pictured Rocks of sandstone, Looking over lake and landscape. And the Old Man of the Mountain, He the Manito of Mountains, Opened wide his rocky doorways, Opened wide his deep abysses, Giving Pau-Puk-Keewis shelter In his caverns dark and dreary, Bidding Pau-Puk-Keewis welcome To his gloomy lodge of sandstone. There without stood Hiawatha, Found the doorways closed against him, With his mittens, Minjekahwun, Smote great caverns in the sandstone, Cried aloud in tones of thunder, "Open! I am Hiawatha!" But the Old Man of the Mountain Opened not, and made no answer From the silent crags of sandstone, From the gloomy rock abysses. Then he raised his hands to heaven, Called imploring on the tempest, Called Waywassimo, the lightning, And the thunder, Annemeekee; And they came with night and darkness, Sweeping down the Big-Sea-Water From the distant Thunder Mountains; And the trembling Pau-Puk-Keewis Heard the footsteps of the thunder, Saw the red eyes of the lightning, Was afraid, and crouched and trembled. Then Waywassimo, the lightning, Smote the doorways of the caverns, With his war-club smote the doorways, Smote the jutting crags of sandstone, And the thunder, Annemeekee, Shouted down into the caverns, Saying, "Where is Pau-Puk-Keewis!" And the crags fell, and beneath them Dead among the rocky ruins Lay the cunning Pau-Puk-Keewis, Lay the handsome Yenadizze, Slain in his own human figure. Ended were his wild adventures, Ended were his tricks and gambols, Ended all his craft and cunning, Ended all his mischief-making, All his gambling and his dancing, All his wooing of the maidens. Then the noble Hiawatha Took his soul, his ghost, his shadow, Spake and said: "O Pau-Puk-Keewis, Never more in human figure Shall you search for new adventures; Never more with jest and laughter Dance the dust and leaves in whirlwinds; But above there in the heavens You shall soar and sail in circles; I will change you to an eagle, To Keneu, the great war-eagle, Chief of all the fowls with feathers, Chief of Hiawatha's chickens." And the name of Pau-Puk-Keewis Lingers still among the people, Lingers still among the singers, And among the story-tellers; And in Winter, when the snow-flakes Whirl in eddies round the lodges, When the wind in gusty tumult O'er the smoke-flue pipes and whistles, "There," they cry, "comes Pau-Puk-Keewis; He is dancing through the village, He is gathering in his harvest!"
Перевод на русский язык
Песнь о Гайавате. 17. Погоня за По-Пок-Кивисом
Гневом вспыхнул Гайавата, Возвратившись на деревню, Увидав народ в смятенье, Услыхавши, что наделал Дерзкий, хитрый По-Пок-Кивис. Задыхался он от гнева; Злобно стискивая зубы, Он шептал врагу проклятья, Бормотал, гудел, как шершень. "Я убью его, - сказал он, - Я убью, найду злодея! Как бы ни был путь мой долог, Как бы ни был путь мой труден, Гнев мой все преодолеет, Месть моя врага настигнет!" Тотчас кликнул он соседей И поспешно устремился По следам его в погоню, - По лесам, где проходил он На прибрежье Гитчи-Гюми; Но никто врага не встретил: Отыскали только место На траве, в кустах черники, Где лежал он, отдыхая, И примял цветы и травы. Вдруг на Мускодэ зеленой, На долине под горами, Показался По-Пок-Кивис: Сделав дерзкий знак рукою, На бегу он обернулся, И с горы, ему вдогонку, Громко крикнул Гайавата: "Как бы ни был путь мой долог, Как бы ни был путь мой труден, Гнев мой все преодолеет, Месть моя тебя настигнет!" Через скалы, через реки, По кустарникам и чащам Мчался хитрый По-Пок-Кивис, Прыгал, словно антилопа. Наконец остановился Над прудом в лесной долине, На плотине, возведенной Осторожными бобрами, Над разлившимся потоком, Над затоном полусонным, Где в воде росли деревья, Где кувшинчики желтели, Где камыш шептал, качаясь. Над затоном По-Пок-Кивис Стал на гать из пней и сучьев; Сквозь нее вода сочилась, А по ней ручьи бежали; И со дна пруда к плотине Выплыл бобр и стал большими, Удивленными глазами Из воды смотреть на гостя. Над затоном По-Пок-Кивис Пред бобром стоял в раздумье, По ногам его струились Ручейки сребристой влагой, И с бобром заговорил он, Так сказал ему с улыбкой: "О мой друг Амик! Позволь мне Отдохнуть в твоем вигваме, Отдохнуть в воде прохладной, - Преврати меня в Амика!" Осторожно бобр ответил, Помолчал и так ответил: "Дай я с прочими бобрами Посоветуюсь сначала". И, ответив, опустился, Как тяжелый камень, в воду, Скрылся в чаще темно-бурых Тростников и листьев лилий. Над затоном По-Пок-Кивис Ждал бобра на зыбкой гати; Ручейки с невнятным плеском По ногам его бежали, Серебристыми струями С гати падали на камни И спокойно разливались Меж камнями по долине; А кругом листвой зеленой Лес шумел, качались ветви, И сквозь ветви свет и тени, По земле скользя, играли. Не спеша, поодиночке Собрались бобры к плотине; Осторожно показалась Голова, потом другая, Наконец весь пруд широкий Рыльца черные покрыли, Лоснясь в ярком блеске солнца. И к бобрам с улыбкой хитрой Обратился По-Пок-Кивис: "О друзья мои! Покойно, Хорошо у вас в вигвамах! Все вы опытны и мудры, Все на выдумки искусны, Превратите же скорее И меня в бобра, Амика!" "Хорошо! - Амик ответил, Царь бобров, Амик, ответил. Опускайся с нами в воду, Опускайся в пруд с бобрами!" Молча в тихий пруд с бобрами Опустился По-Пок-Кивис. Черной, гладкой и блестящей Стала вся его одежда, А хвосты лисиц на пятках В толстый черный хвост слилися, И бобром стал По-Пок-Кивис. "О друзья мои, - сказал он, - Я хочу быть выше, больше, Больше всех бобров на свете". "Хорошо, - Амик ответил, - Вот когда придем в жилище, В наш вигвам на дне потока, В десять раз ты станешь больше". Так под темною водою Шел с бобрами По-Пок-Кивис, Под водою, где лежали Ветви, пни и груды корма, И пришел с бобрами к арке, Что вела в вигвам обширный. Там опять он превратился, В десять раз стал выше, больше, И бобры ему сказали: "Будь у нас вождем отныне, Будь над нами властелином". Но недолго По-Пок-Кивис Мог почетом наслаждаться: Бобр, поставленный на страже В чаще шпажников и лилий, Вдруг воскликнул: "Гайавата! Гайавата на плотине!" Вслед за этим раздалися На плотине крики, говор, Треск валежника и топот, А вода заволновалась, Стала падать, понижаться, И бобры поняли в страхе, Что плотина прорвалася. С треском рухнула и крыша Их просторного вигвама; В щели крыши засверкало Солнце яркими лучами, И бобры поспешно скрылись Под водой, где было глубже; Но могучий По-Пок-Кивис Не пролез за ними в двери: Он от гордости и пищи, Как пузырь, распух, раздулся. В щели крыши Гайавата На него смотрел и громко Восклицал: "О По-Пок-Кпвис! Тщетны все твои уловки, Бесполезны превращенья, - Не спасешься, По-Пок-Кивис!" Без пощады колотили По-Пок-Кивиса дубины, Молотили, словно маис, На куски разбили череп. Шесть охотников высоких Положили на носилки, Понесли его в деревню; Но не умер По-Пок-Кивис, Джиби, дух его, не умер. Он барахтался, метался, Изгибаясь и качаясь, Как дверные занавески Изгибаются, качаясь, Если ветер дует в двери, И опять собрался с силой, Принял образ человека, Встал и в бегство устремился По-Пок-Кивисом лукавым. Но от взоров Гайаваты Не успел в лесу он скрыться; В голубой и мягкий сумрак Под ветвями дальних сосен, К светлой просеке за ними Вихрем мчался По-Пок-Кивис, Нагибая ветви с шумом, Но сквозь шум ветвей он слышал, Что его, как бурный ливень, Настигает Гайавата. Задыхаясь, По-Пок-Кивис, Наконец, остановился Перед озером широким, По которому средь лилий, В тростниках, меж островами, Тихо плавали казарки, То скрываясь в тень деревьев, То сверкая в блеске солнца, Подымая кверху клювы, Глубоко ныряя в воду. "Пишнэкэ! - воскликнул громко По-Пок-Кивис. - Превратите Поскорей меня в казарку, Только в самую большую, - В десять раз сильней и больше, Чем другие все казарки!" Но едва они успели Превратить его в казарку - В исполинскую казарку С круглой лоснящейся грудью, С парой темных мощных крыльев И с большим широким клювом, - Как из леса с громким криком Стал пред ними Гайавата! С громким криком поднялися И казарки над водою, Поднялися шумной стаей Из озерных трав и лилий И сказали: "По-Пок-Кивис! Будь теперь поосторожней - Берегись смотреть на землю, Чтобы не было несчастья, Чтоб беды не приключилось!" Смело путь они держали, Путь на дальний, дикий север, Пролетали то в тумане, То в сиянье ярком солнца, Ночевали и кормились В камышах болот пустынных И с зарей пустились дальше. Плавно мчал их южный ветер, Дул свежо и сильно в крылья. Вдруг донесся к ним неясный, Отдаленный шум и говор, Донеслись людские речи Из селения под ними: То народ с земли дивился На невиданные крылья По-Пок-Кивиса-казарки, - Эти крылья были шире, Чем дверные занавески. По-Пок-Кивис слышал крики, Слышал голос Гайаваты, Слышал громкий голос Ягу, Позабыл совет казарок, С высоты взглянул на землю - И в одно мгновенье ветер Подхватил его, смял крылья И понес, вертя, на землю. Тщетно справиться хотел он, Тщетно думал удержаться! Вихрем падая на землю, Он порой то землю видел, То казарок в синем небе, Видел, что земля все ближе, А простор небес - все дальше, Слышал громкий смех и говор, Слышал крики все яснее, Потерял из глаз казарок, Увидал внизу вигвамы И с размаху пал на землю, - С тяжким стуком средь народа Пала мертвая казарка! Но его лукавый Джиби, Дух его, в одно мгновенье Принял образ человека, По-Пок-Кивиса красавца, И опять пустился в бегство, И опять за ним в погоню Устремился Гайавата, Восклицая: "Как бы ни был Путь мой долог и опасен, Гнев мой все преодолеет, Месть моя тебя настигнет!" В двух шагах был По-Пок-Кивис, В двух шагах от Гайаваты, Но мгновенно закружился, Поднял вихрем пыль и листья И исчез в дупле дубовом, Перекинулся змеею, Проскользнул змеей под корни. Быстро правою рукою Искрошил весь дуб на щепки Гайавата, - но напрасно! Вновь лукавый По-Пок-Кивис Принял образ человека И помчался в бурном вихре К Живописным Скалам красным, Что с прибрежья озирают Всю страну и Гитчи-Гюми. И Владыка Гор могучий, Горный Манито могучий Распахнул пред ним ущелье, Распахнул широко пропасть, Скрыл его от Гайаваты В мрачном каменном жилище, Ввел его с радушной лаской В тьму своих пещер угрюмых. А снаружи Гайавата, Пред закрытым входом стоя, Рукавицей, Минджикэвон, Пробивал в горе пещеры И кричал в великом гневе: "Отопри! Я Гайавата!" Но Владыка Гор не отпер, Не ответил Гайавате Из своих пещер безмолвных, Из скалистой мрачной бездны. И простер он руки к небу, Призывая Эннэмики И Вэвэссимо на помощь, И пришли они во мраке, С ночью, с бурей, с ураганом, Пронеслись по Гитчи-Гюми С отдаленных Гор Громовых, И услышал По-Пок-Кивис Тяжкий грохот Эннэмики, Увидал он блеск огнистый Глаз Вэвэссимо и в страхе Задрожал и притаился. Тяжкой палицей своею Скалы молния разбила Над преддверием пещеры, Грянул гром в ее средину, Говоря: "Где По-Пок-Кивис?" - И рассыпались утесы, И среди развалин мертвым Пал лукавый По-Пок-Кивис, Пал красавец Йенадиззи. Благородный Гайавата Вынул дух его из тела И сказал: "О По-Пок-Кивис! Никогда уж ты не примешь Снова образ человека, Никогда не будешь больше Танцевать с беспечным смехом, Но высоко в синем небе Будешь ты парить и плавать, Будешь ты Киню отныне - Боевым Орлом могучим!" И живут с тех пор в народе Песни, сказки и преданья О красавце Йенадиззи; И зимой, когда в деревне Вихри снежные гуляют, А в трубе вигвама свищет, Завывает буйный ветер, - "Это хитрый По-Пок-Кивис В пляске бешеной несется!" - Говорят друг другу люди. Перевод И. Бунина
Henry Wadsworth Longfellow’s other poems:
1175
