Henry Wadsworth Longfellow (Генри Уодсворт Лонгфелло)
The Song of Hiawatha. 18. The Death of Kwasind
Far and wide among the nations Spread the name and fame of Kwasind; No man dared to strive with Kwasind, No man could compete with Kwasind. But the mischievous Puk-Wudjies, They the envious Little People, They the fairies and the pygmies, Plotted and conspired against him. "If this hateful Kwasind," said they, "If this great, outrageous fellow Goes on thus a little longer, Tearing everything he touches, Rending everything to pieces, Filling all the world with wonder, What becomes of the Puk-Wudjies? Who will care for the Puk-Wudjies? He will tread us down like mushrooms, Drive us all into the water, Give our bodies to be eaten By the wicked Nee-ba-naw-baigs, By the Spirits of the water! So the angry Little People All conspired against the Strong Man, All conspired to murder Kwasind, Yes, to rid the world of Kwasind, The audacious, overbearing, Heartless, haughty, dangerous Kwasind! Now this wondrous strength of Kwasind In his crown alone was seated; In his crown too was his weakness; There alone could he be wounded, Nowhere else could weapon pierce him, Nowhere else could weapon harm him. Even there the only weapon That could wound him, that could slay him, Was the seed-cone of the pine-tree, Was the blue cone of the fir-tree. This was Kwasind's fatal secret, Known to no man among mortals; But the cunning Little People, The Puk-Wudjies, knew the secret, Knew the only way to kill him. So they gathered cones together, Gathered seed-cones of the pine-tree, Gathered blue cones of the fir-tree, In the woods by Taquamenaw, Brought them to the river's margin, Heaped them in great piles together, Where the red rocks from the margin Jutting overhang the river. There they lay in wait for Kwasind, The malicious Little People. 'T was an afternoon in Summer; Very hot and still the air was, Very smooth the gliding river, Motionless the sleeping shadows: Insects glistened in the sunshine, Insects skated on the water, Filled the drowsy air with buzzing, With a far resounding war-cry. Down the river came the Strong Man, In his birch canoe came Kwasind, Floating slowly down the current Of the sluggish Taquamenaw, Very languid with the weather, Very sleepy with the silence. From the overhanging branches, From the tassels of the birch-trees, Soft the Spirit of Sleep descended; By his airy hosts surrounded, His invisible attendants, Came the Spirit of Sleep, Nepahwin; Like a burnished Dush-kwo-ne-she, Like a dragon-fly, he hovered O'er the drowsy head of Kwasind. To his ear there came a murmur As of waves upon a sea-shore, As of far-off tumbling waters, As of winds among the pine-trees; And he felt upon his forehead Blows of little airy war-clubs, Wielded by the slumbrous legions Of the Spirit of Sleep, Nepahwin, As of some one breathing on him. At the first blow of their war-clubs, Fell a drowsiness on Kwasind; At the second blow they smote him, Motionless his paddle rested; At the third, before his vision Reeled the landscape into darkness, Very sound asleep was Kwasind. So he floated down the river, Like a blind man seated upright, Floated down the Taquamenaw, Underneath the trembling birch-trees, Underneath the wooded headlands, Underneath the war encampment Of the pygmies, the Puk-Wudjies. There they stood, all armed and waiting, Hurled the pine-cones down upon him, Struck him on his brawny shoulders, On his crown defenceless struck him. "Death to Kwasind!" was the sudden War-cry of the Little People. And he sideways swayed and tumbled, Sideways fell into the river, Plunged beneath the sluggish water Headlong, as an otter plunges; And the birch canoe, abandoned, Drifted empty down the river, Bottom upward swerved and drifted: Nothing more was seen of Kwasind. But the memory of the Strong Man Lingered long among the people, And whenever through the forest Raged and roared the wintry tempest, And the branches, tossed and troubled, Creaked and groaned and split asunder, "Kwasind!" cried they; "that is Kwasind! He is gathering in his fire-wood!"
Перевод на русский язык
Песнь о Гайавате. 18. Смерть Квазинда
Далеко прошел по свету Слух о Квазинде могучем: Он соперников не ведал, Он себе не ведал равных. И завистливое племя Злобных Гномов и Пигмеев, Злобных духов Пок-Уэджис, Погубить его решило. "Если этот дерзкий Квазинд, Ненавистный всем нам Квазинд, Поживет еще на свете, Все губя, уничтожая, Удивляя все народы Дивной силою своею, - Что же будет с Пок-Уэджис? ~ Говорили Пок-Уэджис. - Он растопчет нас, раздавит, Он подводным злобным духам Всех нас кинет на съеденье!" Так, пылая лютой злобой, Совещались Пок-Уэджис И убить его решили, Да, убить его, - избавить Мир от Квазинда навеки! Сила Квазинда и слабость Только в темени таилась: Только в темя можно было Насмерть Квазинда поранить, Но и то одним оружьем - Голубой еловой шишкой. Роковая тайна эта Не была известна смертным, Но коварные Пигмеи, Пок-Уэджис, знали тайну, Знали, как врага осилить. И они набрали шишек, Голубых еловых шишек По лесам над Таквамино, Отнесли их и сложили На ее высокий берег, Там, где красные утесы Нависают над водою. Сами спрятались и стали Поджидать врага в засаде. Было это в полдень летом; Тих был сонный знойный воздух, Неподвижно спали тени, В полусне река струилась; По реке, блестя на солнце, Насекомые скользили, В знойном воздухе далеко Раздавалось их жужжанье, Их напевы боевые. По реке плыл мощный Квазинд, По теченью плыл лениво, По дремотной Таквамино Плыл в березовой пироге, Истомленный тяжким зноем, Усыпленный тишиною. По ветвям, к реке склоненным, По кудрям берез плакучих, Осторожно опустился На него Дух Сна, Нэпавин; В сонме спутников незримых, Во главе воздушной рати, По ветвям сошел Нэпавин, Бирюзовой Дэш-кво-ни-ши, Стрекозою, стал он тихо Над пловцом усталым реять. Квазинд слышал чей-то шепот, Смутный, словно вздохи сосен, Словно дальний ропот моря, Словно дальний шум прибоя, И почувствовал удары Томагауков воздушных, Поражавших прямо в темя, Управляемых несметной Ратью Духов Сна незримых. И от первого удара Обняла его дремота, От второго - он бессильно Опустил весло в пирогу, После третьего - окрестность Перед ним покрылась тьмою: Крепким сном забылся Квазинд. Так и плыл он по теченью, - Как слепой, сидел в пироге, Сонный плыл по Таквамино, Под прибрежными лесами, Мимо трепетных березок, Мимо вражеской засады, Мимо лагеря Пигмеев. Градом сыпалися шишки, Голубые шишки елей В темя Квазинда с прибрежья. "Смерть врагу!" - раздался громкий Боевой крик Пок-Уэджис. И упал на борт пироги И свалился в реку Квазинд, Головою вниз, как выдра, В воду сонную свалился, А пирога, кверху килем, Поплыла одна, блуждая По теченью Таквамино. Так погиб могучий Квазинд. Но хранилось долго-долго Имя Квазинда в народе, И когда в лесах зимою Бушевали, выли бури, С треском гнули и ломали Ветви стонущих деревьев, - "Квазинд! - люди говорили. - Это Квазинд собирает На костер себе валежник!" Перевод И. Бунина
Henry Wadsworth Longfellow’s other poems:
1246
