Henry Wadsworth Longfellow (Генри Уодсворт Лонгфелло)
The Song of Hiawatha. 2. The Four Winds
"Honor be to Mudjekeewis!" Cried the warriors, cried the old men, When he came in triumph homeward With the sacred Belt of Wampum, From the regions of the North-Wind, From the kingdom of Wabasso, From the land of the White Rabbit. He had stolen the Belt of Wampum From the neck of Mishe-Mokwa, From the Great Bear of the mountains, From the terror of the nations, As he lay asleep and cumbrous On the summit of the mountains, Like a rock with mosses on it, Spotted brown and gray with mosses. Silently he stole upon him, Till the red nails of the monster Almost touched him, almost scared him, Till the hot breath of his nostrils Warmed the hands of Mudjekeewis, As he drew the Belt of Wampum Over the round ears, that heard not, Over the small eyes, that saw not, Over the long nose and nostrils, The black muffle of the nostrils, Out of which the heavy breathing Warmed the hands of Mudjekeewis. Then he swung aloft his war-club, Shouted loud and long his war-cry, Smote the mighty Mishe-Mokwa In the middle of the forehead, Right between the eyes he smote him. With the heavy blow bewildered, Rose the Great Bear of the mountains; But his knees beneath him trembled, And he whimpered like a woman, As he reeled and staggered forward, As he sat upon his haunches; And the mighty Mudjekeewis, Standing fearlessly before him, Taunted him in loud derision, Spake disdainfully in this wise:-- "Hark you, Bear! you are a coward; And no Brave, as you pretended; Else you would not cry and whimper Like a miserable woman! Bear! you know our tribes are hostile, Long have been at war together; Now you find that we are strongest, You go sneaking in the forest, You go hiding in the mountains! Had you conquered me in battle Not a groan would I have uttered; But you, Bear! sit here and whimper, And disgrace your tribe by crying, Like a wretched Shaugodaya, Like a cowardly old woman!" Then again he raised his war-club, Smote again the Mishe-Mokwa In the middle of his forehead, Broke his skull, as ice is broken When one goes to fish in Winter. Thus was slain the Mishe-Mokwa, He the Great Bear of the mountains, He the terror of the nations. "Honor be to Mudjekeewis!" With a shout exclaimed the people, "Honor be to Mudjekeewis! Henceforth he shall be the West-Wind, And hereafter and forever Shall he hold supreme dominion Over all the winds of heaven. Call him no more Mudjekeewis, Call him Kabeyun, the West-Wind!" Thus was Mudjekeewis chosen Father of the Winds of Heaven. For himself he kept the West-Wind, Gave the others to his children; Unto Wabun gave the East-Wind, Gave the South to Shawondasee, And the North-Wind, wild and cruel, To the fierce Kabibonokka. Young and beautiful was Wabun; He it was who brought the morning, He it was whose silver arrows Chased the dark o'er hill and valley; He it was whose cheeks were painted With the brightest streaks of crimson, And whose voice awoke the village, Called the deer, and called the hunter. Lonely in the sky was Wabun; Though the birds sang gayly to him, Though the wild-flowers of the meadow Filled the air with odors for him; Though the forests and the rivers Sang and shouted at his coming, Still his heart was sad within him, For he was alone in heaven. But one morning, gazing earthward, While the village still was sleeping, And the fog lay on the river, Like a ghost, that goes at sunrise, He beheld a maiden walking All alone upon a meadow, Gathering water-flags and rushes By a river in the meadow. Every morning, gazing earthward, Still the first thing he beheld there Was her blue eyes looking at him, Two blue lakes among the rushes. And he loved the lonely maiden, Who thus waited for his coming; For they both were solitary, She on earth and he in heaven. And he wooed her with caresses, Wooed her with his smile of sunshine, With his flattering words he wooed her, With his sighing and his singing, Gentlest whispers in the branches, Softest music, sweetest odors, Till he drew her to his bosom, Folded in his robes of crimson, Till into a star he changed her, Trembling still upon his bosom; And forever in the heavens They are seen together walking, Wabun and the Wabun-Annung, Wabun and the Star of Morning. But the fierce Kabibonokka Had his dwelling among icebergs, In the everlasting snow-drifts, In the kingdom of Wabasso, In the land of the White Rabbit. He it was whose hand in Autumn Painted all the trees with scarlet, Stained the leaves with red and yellow; He it was who sent the snow-flake, Sifting, hissing through the forest, Froze the ponds, the lakes, the rivers, Drove the loon and sea-gull southward, Drove the cormorant and curlew To their nests of sedge and sea-tang In the realms of Shawondasee. Once the fierce Kabibonokka Issued from his lodge of snow-drifts, From his home among the icebergs, And his hair, with snow besprinkled, Streamed behind him like a river, Like a black and wintry river, As he howled and hurried southward, Over frozen lakes and moorlands. There among the reeds and rushes Found he Shingebis, the diver, Trailing strings of fish behind him, O'er the frozen fens and moorlands, Lingering still among the moorlands, Though his tribe had long departed To the land of Shawondasee. Cried the fierce Kabibonokka, "Who is this that dares to brave me? Dares to stay in my dominions, When the Wawa has departed, When the wild-goose has gone southward, And the heron, the Shuh-shuh-gah, Long ago departed southward? I will go into his wigwam, I will put his smouldering fire out!" And at night Kabibonokka, To the lodge came wild and wailing, Heaped the snow in drifts about it, Shouted down into the smoke-flue, Shook the lodge-poles in his fury, Flapped the curtain of the door-way. Shingebis, the diver, feared not, Shingebis, the diver, cared not; Four great logs had he for firewood, One for each moon of the winter, And for food the fishes served him. By his blazing fire he sat there, Warm and merry, eating, laughing, Singing, "O Kabibonokka, You are but my fellow-mortal!" Then Kabibonokka entered, And though Shingebis, the diver, Felt his presence by the coldness, Felt his icy breath upon him, Still he did not cease his singing, Still he did not leave his laughing, Only turned the log a little, Only made the fire burn brighter, Made the sparks fly up the smoke-flue. From Kabibonokka's forehead, From his snow-besprinkled tresses, Drops of sweat fell fast and heavy, Making dints upon the ashes, As along the eaves of lodges, As from drooping boughs of hemlock, Drips the melting snow in spring-time, Making hollows in the snow-drifts. Till at last he rose defeated, Could not bear the heat and laughter, Could not bear the merry singing, But rushed headlong through the door-way, Stamped upon the crusted snow-drifts, Stamped upon the lakes and rivers, Made the snow upon them harder, Made the ice upon them thicker, Challenged Shingebis, the diver, To come forth and wrestle with him, To come forth and wrestle naked On the frozen fens and moorlands. Forth went Shingebis, the diver, Wrestled all night with the North-Wind, Wrestled naked on the moorlands With the fierce Kabibonokka, Till his panting breath grew fainter, Till his frozen grasp grew feebler, Till he reeled and staggered backward, And retreated, baffled, beaten, To the kingdom of Wabasso, To the land of the White Rabbit, Hearing still the gusty laughter, Hearing Shingebis, the diver, Singing, "O Kabibonokka, You are but my fellow-mortal!" Shawondasee, fat and lazy, Had his dwelling far to southward, In the drowsy, dreamy sunshine, In the never-ending Summer. He it was who sent the wood-birds, Sent the robin, the Opechee, Sent the bluebird, the Owaissa, Sent the Shawshaw, sent the swallow, Sent the wild-goose, Wawa, northward, Sent the melons and tobacco, And the grapes in purple clusters. From his pipe the smoke ascending Filled the sky with haze and vapor, Filled the air with dreamy softness, Gave a twinkle to the water, Touched the rugged hills with smoothness, Brought the tender Indian Summer To the melancholy north-land, In the dreary Moon of Snow-shoes. Listless, careless Shawondasee! In his life he had one shadow, In his heart one sorrow had he. Once, as he was gazing northward, Far away upon a prairie He beheld a maiden standing, Saw a tall and slender maiden All alone upon a prairie; Brightest green were all her garments, And her hair was like the sunshine. Day by day he gazed upon her, Day by day he sighed with passion, Day by day his heart within him Grew more hot with love and longing For the maid with yellow tresses. But he was too fat and lazy To bestir himself and woo her. Yes, too indolent and easy To pursue her and persuade her; So he only gazed upon her, Only sat and sighed with passion For the maiden of the prairie. Till one morning, looking northward, He beheld her yellow tresses Changed and covered o'er with whiteness, Covered as with whitest snow-flakes. "Ah! my brother from the North-land, From the kingdom of Wabasso, From the land of the White Rabbit! You have stolen the maiden from me, You have laid your hand upon her, You have wooed and won my maiden, With your stories of the North-land!" Thus the wretched Shawondasee Breathed into the air his sorrow; And the South-Wind o'er the prairie Wandered warm with sighs of passion, With the sighs of Shawondasee, Till the air seemed full of snow-flakes, Full of thistle-down the prairie, And the maid with hair like sunshine Vanished from his sight forever; Never more did Shawondasee See the maid with yellow tresses! Poor, deluded Shawondasee! 'T was no woman that you gazed at, 'T was no maiden that you sighed for, 'T was the prairie dandelion That through all the dreamy Summer You had gazed at with such longing, You had sighed for with such passion, And had puffed away forever, Blown into the air with sighing. Ah! deluded Shawondasee! Thus the Four Winds were divided; Thus the sons of Mudjekeewis Had their stations in the heavens, At the corners of the heavens; For himself the West-Wind only Kept the mighty Mudjekeewis.
Перевод на русский язык
Песнь о Гайавате. 2. Четыре ветра
"Слава, слава, Мэджекивис!" - Старцы, воины кричали В день, когда он возвратился И принес Священный Вампум Из далеких стран Вабассо - Царства кролика седого, Царства Северного Ветра. У Великого Медведя Он украл Священный Вампум, С толстой шеи Мише-Моквы, Пред которым трепетали Все народы, снял он Вампум В час, когда на горных высях Спал медведь, тяжелый, грузный, Как утес, обросший мохом, Серым мохом в бурых пятнах. Тихо он к нему подкрался, Так подкрался осторожно, Что его почти касались Когти красные медведя, А горячее дыханье Обдавало жаром руки. Осторожно снял он Вампум По ушам, по длинной морде Исполина Мише-Моквы; Ничего не услыхали Уши круглые медведя, Ничего не разглядели Глазки сонные - и только Из ноздрей его дыханье Обдавало жаром руки. Кончив, палицей взмахнул он, Крикнул громко и протяжно И ударил Мише-Мокву В середину лба с размаху, Между глаз ударил прямо! Словно громом оглушенный, Приподнялся Мише-Моква, Но едва вперед подался, Затряслись его колени, И со стоном, как старуха, Сел на землю Мише-Моква. А могучий Мэджекнвис Перед ним стоял без страха, Над врагом смеялся громко, Говорил с пренебреженьем: "О медведь! Ты - Шогодайя! Всюду хвастался ты силой, А как баба, как старуха, Застонал, завыл от боли. Трус! Давно уже друг с другом Племена враждуют наши, Но теперь ты убедился, Кто бесстрашней и сильнее. Уходите прочь с дороги, Прячьтесь в горы, в лес скрывайтесь! Если б ты меня осилил, Я б не крикнул, умирая, Ты же хнычешь предо мною И свое позоришь племя, Как трусливая старуха, Как презренный Шогодайя". Кончив, палицей взмахнул он, Вновь ударил Мише-Мокву В середину лба с размаху, И, как лед под рыболовом, Треснул череп под ударом. Так убит был Мише-Моква, Так погиб Медведь Великий, Страх и ужас всех народов. "Слава, слава, Мэджекивис! - Восклицал народ в восторге. - Слава, слава, Мэджекивис! Пусть отныне и вовеки Ветром Запада он будет, Властелином над ветрами!" И могучий Мэджекивис Стал владыкой над ветрами. Ветер Западный оставил Он себе, другие отдал Детям: Вебону - Восточный, Шавондази - теплый Южный, А Полночный Ветер дикий Злому дал Кабибонокке. Молод и прекрасен Вебон! Это он приносит утро И серебряные стрелы Сыплет, сумрак прогоняя, По холмам и по долинам; Это Вебона ланиты На заре горят багрянцем, А призывный голос будит И охотника и зверя. Одинок на небе Вебон! Для него все птицы пели, Для него цветы в долинах Разливали сладкий запах, Для него шумели реки, Рощи темные вздыхали, Но всегда был грустен Вебон; Одинок он был на небе. Утром раз, на землю глядя, В час, когда спала деревня И туман, как привиденье, Над рекой блуждал, белея, Он увидел, что в долине Ходит дева - собирает Камыши и длинный шпажник Над рекою по долине. С той поры, на землю глядя, Только очи голубые Видел Вебон на рассвете: Как два озера лазурных, На него они смотрели, И задумчивую деву, Что к нему стремилась сердцем, Полюбил прекрасный Вебон: Оба были одиноки, На земле - она, он - в небе. Он возлюбленную нежил И ласкал улыбкой солнца, Нежил вкрадчивою речью, Тихим вздохом, тихой песней, Тихим шепотом деревьев, Ароматом белых лилий. К сердцу милую привлек он, Ярким пурпуром окутал - И она затрепетала На груди его звездою. Так доныне неразлучно В небесах они проходят: Вебон, рядом Вебон-Аннонг - Вебон и Звезда Рассвета. В ледяных горах, в пустыне, В царстве кролика, Вабассо, В царстве вечной снежной вьюги, Обитая Кабибонокка. Это он осенней ночью Разрисовывает листья Краской желтой и багряной, Это он приносит вьюги, По лесам шипит и свищет, Покрывает льдом озера, Гонит чаек острокрылых, Гонит цаплю и баклана В камыши, в морские бухты, В гнезда их на теплом юге. Вышел раз Кабибонокка Из своих чертогов снежных Меж горами ледяными, Устремился с воем к югу По замерзшим, белым тундрам. И, осыпанные снегом, Волоса его - рекою, Черной, зимнею рекою По земле за ним струились. В тростниках, среди осоки, На замерзших, белых тундрах Жил там Шингебис, морянка. Одиноко в белых тундрах Проводил он зиму эту: Братья Шингебиса были В теплых странах Шавондази. И вскричал Кабибонокка В лютом гневе: "Кто дерзает Презирать Кабибонокку? Кто осмелился остаться В царстве Северного Ветра, Если Вава и Шух-шух-га, Если дикий гусь и цапля Уж давно на юг умчались? Я пойду к его вигваму, Я очаг его разрушу!" И пришел во мраке ночи Ко врагу Кабибонокка. Он намел сугробы снега, Завывал в трубе вигвама, Потрясал его свирепо, Рвал дверные занавески. Шингебис не испугался, Шингебис его не слушал! В очаге его играло Пламя яркое, и рыбу Ел он с песнями и смехом. Ворвался тогда в жилище Дикий, злой Кабибонокка; Шингебис, от стужи вздрогнул В ледяном его дыханье, Но по-прежнему смеялся, Но по-прежнему пел громко; Он костер поправил только, Чтоб костер горел светлее, Чтоб кидало пламя искры. И с чела Кабибонокки, С кос его в снегу холодном Стали падать капли пота, Как весною каплет с крыши Иль с ветвей болиголова. Побежденный этим жаром, Раздраженный этим пеньем, Он вскочил и из вигвама В поле бросился, шагая По рекам и по озерам: На борьбу над белой тундрой Вызывал врага коварно. Но без страха, без боязни Вышел Шингебис на битву; До рассвета он боролся С Ветром Северным над тундрой, До утра когтями бился Шингебис с Кабибоноккой. И без сил Кабибонокка Отступил в свои, владенья, Со стыдом бежал по тундрам В царство кролика, Вабассо, А за ним все раздавались Хохот, песни и насмешки. Шавондази, тучный, сонный, Обитал на дальнем юге, Где в дремотном блеске солнца Круглый год царило лето. Это он шлет птиц весною, Шлет к нам ласточку, шлет Шошо, Шлет Овейсу, трясогузку, Опечи шлет, реполова, Гуся, Ваву, шлет на север, Шлет табак душистый, дыни, Виноград в багряных гроздьях. Дым из трубки Шавондази Небеса туманит паром, Наполняет негой воздух. Тусклый блеск дает озерам, Очертанья гор смягчает, Веет нежной лаской лета В теплый Месяц Светлой Ночи, В Месяц Лыж зимой холодной. Беззаботный Шавопдази! Лишь одно узнал он горе, Лишь одну печаль изведал. Раз, смотря на север с юга, Далеко в степных равнинах Он увидел утром деву, Деву с гибким, стройным станом, Одинокую в равнинах. Был на ней наряд зеленый, И как солнце были косы. День за днем потом смотрел он, День за днем вздыхал он страстно, День за днем все больше сердце Разгоралось в нем любовью К деве нежной, златокудрой. Но ленив и неподвижен Был беспечный Шавондази, Да, ленив и слишком тучен: К милой он пойти все медлил, Он сидел, вздыхая страстно, И все только любовался Златокудрой девой прерий. Наконец однажды утром Увидал он, что поблекли Кудри русые у милой, - Словно первый снег, белеют. "О мой брат из Стран Полночных, Из далеких стран Вабассо, Царства Северного Ветра! Ты украл мою невесту, Завладел моею милой, Обольстил ее своею Сказкой Северного Ветра!" Так несчастный Шавондази, "Изливал свои страданья, И бродил в равнинах знойный Южный Ветер, полный вздохов, Страстных вздохов Шавондази. И наполнился весь воздух, Словно снегом, белым пухом: Погубили вздохи ветра Деву с русыми кудрями, И от взоров Шавондази Навсегда сокрылась дева. О мечтатель Шавондази! Не по девушке вздыхал ты, Не на женщину смотрел ты, - На цветок, на одуванчик; О цветке вздыхал ты страстно, На цветок глядел все лето День за днем с любовью томной И сгубил его навеки, В поле вздохами развеял. Бедный, бедный Шавондази! Перевод И. Бунина
Henry Wadsworth Longfellow’s other poems:
1814
