Henry Wadsworth Longfellow (Генри Уодсворт Лонгфелло)
The Song of Hiawatha. 3. Hiawatha’s Childhood
Downward through the evening twilight, In the days that are forgotten, In the unremembered ages, From the full moon fell Nokomis, Fell the beautiful Nokomis, She a wife, but not a mother. She was sporting with her women, Swinging in a swing of grape-vines, When her rival, the rejected, Full of jealousy and hatred, Cut the leafy swing asunder, Cut in twain the twisted grape-vines, And Nokomis fell affrighted Downward through the evening twilight, On the Muskoday, the meadow, On the prairie full of blossoms. "See! a star falls!" said the people; "From the sky a star is falling!" There among the ferns and mosses, There among the prairie lilies, On the Muskoday, the meadow, In the moonlight and the starlight, Fair Nokomis bore a daughter. And she called her name Wenonah, As the first-born of her daughters. And the daughter of Nokomis Grew up like the prairie lilies, Grew a tall and slender maiden, With the beauty of the moonlight, With the beauty of the starlight. And Nokomis warned her often, Saying oft, and oft repeating, "Oh, beware of Mudjekeewis, Of the West-Wind, Mudjekeewis; Listen not to what he tells you; Lie not down upon the meadow, Stoop not down among the lilies, Lest the West-Wind come and harm you!" But she heeded not the warning, Heeded not those words of wisdom, And the West-Wind came at evening, Walking lightly o'er the prairie, Whispering to the leaves and blossoms, Bending low the flowers and grasses, Found the beautiful Wenonah, Lying there among the lilies, Wooed her with his words of sweetness, Wooed her with his soft caresses, Till she bore a son in sorrow, Bore a son of love and sorrow. Thus was born my Hiawatha, Thus was born the child of wonder; But the daughter of Nokomis, Hiawatha's gentle mother, In her anguish died deserted By the West-Wind, false and faithless, By the heartless Mudjekeewis. For her daughter long and loudly Wailed and wept the sad Nokomis; "Oh that I were dead!" she murmured, "Oh that I were dead, as thou art! No more work, and no more weeping, Wahonowin! Wahonowin!" By the shores of Gitche Gumee, By the shining Big-Sea-Water, Stood the wigwam of Nokomis, Daughter of the Moon, Nokomis. Dark behind it rose the forest, Rose the black and gloomy pine-trees, Rose the firs with cones upon them; Bright before it beat the water, Beat the clear and sunny water, Beat the shining Big-Sea-Water. There the wrinkled old Nokomis Nursed the little Hiawatha, Rocked him in his linden cradle, Bedded soft in moss and rushes, Safely bound with reindeer sinews; Stilled his fretful wail by saying, "Hush! the Naked Bear will hear thee!" Lulled him into slumber, singing, "Ewa-yea! my little owlet! Who is this, that lights the wigwam? With his great eyes lights the wigwam? Ewa-yea! my little owlet!" Many things Nokomis taught him Of the stars that shine in heaven; Showed him Ishkoodah, the comet, Ishkoodah, with fiery tresses; Showed the Death-Dance of the spirits, Warriors with their plumes and war-clubs, Flaring far away to northward In the frosty nights of Winter; Showed the broad white road in heaven, Pathway of the ghosts, the shadows, Running straight across the heavens, Crowded with the ghosts, the shadows. At the door on summer evenings Sat the little Hiawatha; Heard the whispering of the pine-trees, Heard the lapping of the waters, Sounds of music, words of wonder; 'Minne-wawa!" said the pine-trees, Mudway-aushka!" said the water. Saw the fire-fly, Wah-wah-taysee, Flitting through the dusk of evening, With the twinkle of its candle Lighting up the brakes and bushes, And he sang the song of children, Sang the song Nokomis taught him: "Wah-wah-taysee, little fire-fly, Little, flitting, white-fire insect, Little, dancing, white-fire creature, Light me with your little candle, Ere upon my bed I lay me, Ere in sleep I close my eyelids!" Saw the moon rise from the water Rippling, rounding from the water, Saw the flecks and shadows on it, Whispered, "What is that, Nokomis?" And the good Nokomis answered: "Once a warrior, very angry, Seized his grandmother, and threw her Up into the sky at midnight; Right against the moon he threw her; 'T is her body that you see there." Saw the rainbow in the heaven, In the eastern sky, the rainbow, Whispered, "What is that, Nokomis?" And the good Nokomis answered: "'T is the heaven of flowers you see there; All the wild-flowers of the forest, All the lilies of the prairie, When on earth they fade and perish, Blossom in that heaven above us." When he heard the owls at midnight, Hooting, laughing in the forest, "What is that?" he cried in terror, "What is that," he said, "Nokomis?" And the good Nokomis answered: "That is but the owl and owlet, Talking in their native language, Talking, scolding at each other." Then the little Hiawatha Learned of every bird its language, Learned their names and all their secrets, How they built their nests in Summer, Where they hid themselves in Winter, Talked with them whene'er he met them, Called them "Hiawatha's Chickens." Of all beasts he learned the language, Learned their names and all their secrets, How the beavers built their lodges, Where the squirrels hid their acorns, How the reindeer ran so swiftly, Why the rabbit was so timid, Talked with them whene'er he met them, Called them "Hiawatha's Brothers." Then Iagoo, the great boaster, He the marvellous story-teller, He the traveller and the talker, He the friend of old Nokomis, Made a bow for Hiawatha; From a branch of ash he made it, From an oak-bough made the arrows, Tipped with flint, and winged with feathers, And the cord he made of deer-skin. Then he said to Hiawatha: "Go, my son, into the forest, Where the red deer herd together, Kill for us a famous roebuck, Kill for us a deer with antlers!" Forth into the forest straightway All alone walked Hiawatha Proudly, with his bow and arrows; And the birds sang round him, o'er him, "Do not shoot us, Hiawatha!" Sang the robin, the Opechee, Sang the bluebird, the Owaissa, "Do not shoot us, Hiawatha!" Up the oak-tree, close beside him, Sprang the squirrel, Adjidaumo, In and out among the branches, Coughed and chattered from the oak-tree, Laughed, and said between his laughing, "Do not shoot me, Hiawatha!" And the rabbit from his pathway Leaped aside, and at a distance Sat erect upon his haunches, Half in fear and half in frolic, Saying to the little hunter, "Do not shoot me, Hiawatha!" But he heeded not, nor heard them, For his thoughts were with the red deer; On their tracks his eyes were fastened, Leading downward to the river, To the ford across the river, And as one in slumber walked he. Hidden in the alder-bushes, There he waited till the deer came, Till he saw two antlers lifted, Saw two eyes look from the thicket, Saw two nostrils point to windward, And a deer came down the pathway, Flecked with leafy light and shadow. And his heart within him fluttered, Trembled like the leaves above him, Like the birch-leaf palpitated, As the deer came down the pathway. Then, upon one knee uprising, Hiawatha aimed an arrow; Scarce a twig moved with his motion, Scarce a leaf was stirred or rustled, But the wary roebuck started, Stamped with all his hoofs together, Listened with one foot uplifted, Leaped as if to meet the arrow; Ah! the singing, fatal arrow, Like a wasp it buzzed and stung him! Dead he lay there in the forest, By the ford across the river; Beat his timid heart no longer, But the heart of Hiawatha Throbbed and shouted and exulted, As he bore the red deer homeward, And Iagoo and Nokomis Hailed his coming with applauses. From the red deer's hide Nokomis Made a cloak for Hiawatha, From the red deer's flesh Nokomis Made a banquet to his honor. All the village came and feasted, All the guests praised Hiawatha, Called him Strong-Heart, Soan-ge-taha! Called him Loon-Heart, Mahn-go-taysee!
Перевод на русский язык
Песнь о Гайавате. 3. Детство Гайаваты
В летний вечер, в полнолунье, В незапамятное время, В незапамятные годы, Прямо с месяца упала К нам прекрасная Нокомис, Дочь ночных светил, Нокомис. Как дитя, она играла, На ветвях на виноградных Меж подруг своих качалась, И одна из них, сгорая Злобой ревности и мести, Эти ветви подрубила, И на Мускодэ упала, На цветущую долину, Замирая от испуга, Летним вечером Нокомис. "Вон звезда упала с неба!" - Говорил народ в селеньях. Там, на мягких мхах и травах, Там, среди стыдливых лилий, В тихой Мускодэ, в долине, В звездном блеске, в лунном свете, Стала матерью Нокомис, Назвала дочь первородной - Назвала ее Веноной. И, как лилия в долине, Расцвела ее Венона: Стала гибкой, стала стройной, Точно лунный свет, прекрасной, Точно звездный отблеск, нежной. И Нокомис часто стала Говорить, твердить Веноне: "О, страшись, остерегайся Мэджекивиса, Венона! Никогда его не слушай, Не гуляй одна в долине, Не ложись в траве меж лилий!" Но не слушалась Венона, Не внимала мудрой речи, И пришел к ней Мэджекивис, Темным вечером подкрался, С тихим шепотом склоняя На лугу цветы и травы. Там прекрасная Венона Меж цветов одра лежала, Там нашел ее коварный Ветер Западный - и начал Очаровывать Венону Сладкой речью, нежной лаской - И родился сын печали, Нежной страсти и печали, Дивной тайны - Гайавата. Так родился, Гайавата; А коварный Мэджекивис, Бессердечный Мэджекивис Уж покинул дочь Нокомис, И недолго после билось Сердце нежное Веноны: Умерла она в печали. Долго с криками рыдала, Долго плакала Нокомис: "О, зачем жестокий Погок Не меня унес с собою? Лучше б мне лежать в могиле! Вагономин, вагономин!" На прибрежье Гитчи-Гюми, Светлых вод Большого Моря, С юных дней жила Нокомис, Дочь ночных светил, Нокомис. Позади ее вигвама Темный лес стоял стеною - Чащи темных, мрачных сосен, Чащи елей в красных шишках, А пред ним прозрачной влагой На песок плескались волны, Блеском солнца зыбь сверкала Светлых вод Большого Моря. Там, в тиши лесов и моря, Внука нянчила Нокомис, В люльке липовой качала, Устланной кугой и мохом, Крепко связанной ремнями, И, качая, говорила: "Спи! А то отдам медведю!" Там, баюкая, певала: "Эва-ия, мой совенок! Что там светится в вигваме? Чьи глаза блестят в вигваме? Эва-ия, мой совенок!" Много-много рассказала О звездах ему Нокомис; Показала хвост кометы - Ишкуду в огнистых косах, Показала Танец Духов, Их блистающие рати В небесах Страны Полночной, В Месяц Лыж морозной ночью; Показала серебристый Путь всех призраков и духов - Белый путь на темном небе, Полном призраков и духов. Вечерами, теплым летом, У дверей сидел малютка, Слушал тихий ропот сосен, Слушал тихий плеск прибоя, Звуки дивных слов и песен: "Минни-вава!" - пели сосны, "Мэдвэй-ошка!" -пели волны. Видел мушку, Ва-ва-тэйзи, Что, сверкая белой искрой, Светит в сумраке вечернем Над травою и кустами, И тихонько пел ей песню, Что Нокомис научила: "Ва-ва-тэйзи, Ва-ва-тэйзи! Крошка, огненная мушка, Крошка, белый огонечек! Потанцуй еще немножко, Посвети мне, попрыгунья, Белой искоркой своею: Скоро я в постельку лягу, Скоро я закрою глазки!" Видел, как над Гитчи-Гюми, Отражаясь в Гитчи-Гюми, Подымался полный месяц, Видел тень на нем и пятна И шептал: "Что там, Нокомис?" А Нокомис отвечала: "Раз один сердитый войн Подхватил старуху-бабку И швырнул ее на небо, Зашвырнул на месяц прямо. Так она там и осталась". Видел радугу на небе, На востоке, и тихонько Говорил: "Что там, Нокомис?" А Нокомис отвечала: "Это Мускодэ на небе; Все цветы лесов зеленых, Все болотные кувшинки, На земле когда увянут, Расцветают снова в небе". Если сов он слышал в полночь - Вой и хохот в чаще леса, - Он, дрожа, кричал: "Кто это?" Он шептал: "Что там, Нокомис?" А Нокомис отвечала: "Это совы собралися И по-своему болтают, Это ссорятся совята!" Так малютка, внук Нокомис, Изучил весь птичий говор, Имена их, все их тайны: Как они вьют гнезда летом, Где живут они зимою; Часто с ними вел беседы, Звал их всех: "мои цыплята". Всех зверей язык узнал он, Имена их, все их тайны: Как бобер жилище строит, Где орехи белка прячет, Отчего резва косуля, Отчего труслив Вабассо; Часто с ними вел беседы, Звал их: "братья Гайаваты". И рассказчик сказок Ягу, Говорун, хвастун великий, Много по свету бродивший, Верный друг Нокомис старой, Сделал лук для Гайаваты: Лук из ясеня он сделал, Стрелы сделал он из дуба, Наконечники - из яшмы, Тетиву - из кожи лани. И сказал он Гайавате: "Ну, мой сын, иди скорее В лес, где держатся олени. Застрели-ка там косулю С разветвленными рогами". Гордо взял свой лук и стрелы Гайавата и отважно В лес пустился; птицы звонко Пели, по лесу порхая. "Не стреляй в нас, Гайавата!" - Опечи пел красногрудый; "Не стреляй в нас, Гайавата!" - Пел Овейса синеперый. На дубу над Гайаватой Вниз и вверх скакала белка, Меж зеленых листьев дуба С кашлем прыгала, смеялась И, смеясь, пробормотала: "Пощади, о Гайавата!" И вприпрыжку белый кролик Робко бросился с тропинки, Стал вдали на задних лапках И охотнику промолвил Хоть и в шутку, но трусливо: "Пощади, о Гайавата!" Но не слушал Гайавата, - Точно сонный, брел он лесом, Думал только об олене, След его искал глазами, След, что вел к речному броду, По тропе к речному броду. За ольховыми кустами Сел и выждал он оленя, Увидал два глаза в чаще, Увидал над ней два рога, Ноздри, поднятые к ветру, Увидал и морду зверя Под листвою, в пятнах света, И, как легкий лист березы, Сердце в нем затрепетало, Как ольха, весь задрожал он, Увидав над бродом зверя. На одно колено ставши, Он прицелился в оленя. Только ветка шевельнулась, Только листик закачался, Но олень уж встрепенулся, Отшатнувшись, топнул в землю, Чутко встал, подняв копыто, Прыгнул, точно ждал удара. Ах, он шел навстречу смерти! Как оса, стрела запела, Как оса, в него впилася! Мертвый, он лежал у брода, Меж деревьев, над рекою; Сердце в нем уже не билось, Но зато у Гайаваты Сердце так и трепетало, Как домой он нес оленя И ему рукоплескали Старый Ягу и Нокомис. Из оленьей пестрой шкуры Внуку плащ Нокомис сшила, Созвала соседей в гости, Пир дала в честь Гайаваты. Вся деревня собралася, Все соседи называли Гайавату храбрым, сильным - Сон-джи-тэгэ, Ман-го-тэйзи! Перевод И. Бунина
Henry Wadsworth Longfellow’s other poems:
1974
