Henry Wadsworth Longfellow (Генри Уодсворт Лонгфелло)
The Song of Hiawatha. 6. Hiawatha’s Friends
Two good friends had Hiawatha, Singled out from all the others, Bound to him in closest union, And to whom he gave the right hand Of his heart, in joy and sorrow; Chibiabos, the musician, And the very strong man, Kwasind. Straight between them ran the pathway, Never grew the grass upon it; Singing birds, that utter falsehoods, Story-tellers, mischief-makers, Found no eager ear to listen, Could not breed ill-will between them, For they kept each other's counsel, Spake with naked hearts together, Pondering much and much contriving How the tribes of men might prosper. Most beloved by Hiawatha Was the gentle Chibiabos, He the best of all musicians, He the sweetest of all singers. Beautiful and childlike was he, Brave as man is, soft as woman, Pliant as a wand of willow, Stately as a deer with antlers. When he sang, the village listened; All the warriors gathered round him, All the women came to hear him; Now he stirred their souls to passion, Now he melted them to pity. From the hollow reeds he fashioned Flutes so musical and mellow, That the brook, the Sebowisha, Ceased to murmur in the woodland, That the wood-birds ceased from singing, And the squirrel, Adjidaumo, Ceased his chatter in the oak-tree, And the rabbit, the Wabasso, Sat upright to look and listen. Yes, the brook, the Sebowisha, Pausing, said, "O Chibiabos, Teach my waves to flow in music, Softly as your words in singing!" Yes, the bluebird, the Owaissa, Envious, said, "O Chibiabos, Teach me tones as wild and wayward, Teach me songs as full of frenzy!" Yes, the robin, the Opechee, Joyous, said, "O Chibiabos, Teach me tones as sweet and tender, Teach me songs as full of gladness!" And the whippoorwill, Wawonaissa, Sobbing, said, "O Chibiabos, Teach me tones as melancholy, Teach me songs as full of sadness!" All the many sounds of nature Borrowed sweetness from his singing; All the hearts of men were softened By the pathos of his music; For he sang of peace and freedom, Sang of beauty, love, and longing; Sang of death, and life undying In the Islands of the Blessed, In the kingdom of Ponemah, In the land of the Hereafter. Very dear to Hiawatha Was the gentle Chibiabos, He the best of all musicians, He the sweetest of all singers; For his gentleness he loved him, And the magic of his singing. Dear, too, unto Hiawatha Was the very strong man, Kwasind, He the strongest of all mortals, He the mightiest among many; For his very strength he loved him, For his strength allied to goodness. Idle in his youth was Kwasind, Very listless, dull, and dreamy, Never played with other children, Never fished and never hunted, Not like other children was he; But they saw that much he fasted, Much his Manito entreated, Much besought his Guardian Spirit. "Lazy Kwasind!" said his mother, "In my work you never help me! In the Summer you are roaming Idly in the fields and forests; In the Winter you are cowering O'er the firebrands in the wigwam! In the coldest days of Winter I must break the ice for fishing; With my nets you never help me! At the door my nets are hanging, Dripping, freezing with the water; Go and wring them, Yenadizze! Go and dry them in the sunshine!" Slowly, from the ashes, Kwasind Rose, but made no angry answer; From the lodge went forth in silence, Took the nets, that hung together, Dripping, freezing at the doorway; Like a wisp of straw he wrung them, Like a wisp of straw he broke them, Could not wring them without breaking, Such the strength was in his fingers. "Lazy Kwasind!" said his father, "In the hunt you never help me; Every bow you touch is broken, Snapped asunder every arrow; Yet come with me to the forest, You shall bring the hunting homeward." Down a narrow pass they wandered, Where a brooklet led them onward, Where the trail of deer and bison Marked the soft mud on the margin, Till they found all further passage Shut against them, barred securely By the trunks of trees uprooted, Lying lengthwise, lying crosswise, And forbidding further passage. "We must go back," said the old man, "O'er these logs we cannot clamber; Not a woodchuck could get through them, Not a squirrel clamber o'er them!" And straightway his pipe he lighted, And sat down to smoke and ponder. But before his pipe was finished, Lo! the path was cleared before him; All the trunks had Kwasind lifted, To the right hand, to the left hand, Shot the pine-trees swift as arrows, Hurled the cedars light as lances. "Lazy Kwasind!" said the young men, As they sported in the meadow: "Why stand idly looking at us, Leaning on the rock behind you? Come and wrestle with the others, Let us pitch the quoit together!" Lazy Kwasind made no answer, To their challenge made no answer, Only rose, and slowly turning, Seized the huge rock in his fingers, Tore it from its deep foundation, Poised it in the air a moment, Pitched it sheer into the river, Sheer into the swift Pauwating, Where it still is seen in Summer. Once as down that foaming river, Down the rapids of Pauwating, Kwasind sailed with his companions, In the stream he saw a beaver, Saw Ahmeek, the King of Beavers, Struggling with the rushing currents, Rising, sinking in the water. Without speaking, without pausing, Kwasind leaped into the river, Plunged beneath the bubbling surface, Through the whirlpools chased the beaver, Followed him among the islands, Stayed so long beneath the water, That his terrified companions Cried, "Alas! good-by to Kwasind! We shall never more see Kwasind!" But he reappeared triumphant, And upon his shining shoulders Brought the beaver, dead and dripping, Brought the King of all the Beavers. And these two, as I have told you, Were the friends of Hiawatha, Chibiabos, the musician, And the very strong man, Kwasind. Long they lived in peace together, Spake with naked hearts together, Pondering much and much contriving How the tribes of men might prosper.
Перевод на русский язык
Песнь о Гайавате. 6. Друзья Гайаваты
Было два у Гайаваты Неизменных, верных друга. Сердце, душу Гайаваты Знали в радостях и в горе Только двое: Чайбайабос, Музыкант, и мощный Квазинд. Меж вигвамов их тропинка Не могла в траве заглохнуть; Сплетни, лживые наветы Не могли посеять злобы И раздора между ними: Обо всем они держали Лишь втроем совет согласный, Обо всем с открытым сердцем Говорили меж собою И стремились только к благу Всех племен и всех народов. Лучшим другом Гайаваты Был прекрасный Чайбайабос, Музыкант, певец великий, Несравненный, небывалый. Был, как воин, он отважен, Но, как девушка, был нежен, Словно ветка ивы, гибок, Как олень рогатый, статен. Если пел он, вся деревня Собиралась песни слушать, Жены, воины сходились, И то нежностью, то страстью Волновал их Чайбайабос. Из тростинки сделав флейту, Он играл так нежно, сладко, Что в лесу смолкали птицы, Затихал ручей игривый, Замолкала Аджидомо, А Вабассо осторожный Приседал, смотрел и слушал. Да! Примолкнул Сибовиша И сказал: "О Чайбайабос! Научи мои ты волны Мелодичным, нежным звукам!" Да! Завистливо Овэйса Говорил: "О Чайбайабос! Научи меня безумным, Страстным звукам диких песен!" Да! И Опечи веселый Говорил: "О Чайбайабос! Научи меня веселым, Сладким звукам нежных песен!" И, рыдая, Вавонэйса Говорил: "О Чайбайабос! Научи меня тоскливым, Скорбным звукам скорбных песен!" Вся природа сладость звуков У него перенимала, Все сердца смягчал и трогал Страстной песней Чайбайабос, Ибо пел он о свободе, Красоте, любви и мире, Пел о смерти, о загробной Бесконечной, вечной жизни, Воспевал Страну Понима И Селения Блаженных. Дорог сердцу Гайаваты Кроткий, милый Чайбайабос, Музыкант, певец великий, Несравненный, небывалый! Он любил его за нежность И за чары звучных песен. Дорог сердцу Гайаваты Был и Квазинд, - самый мощный И незлобивый из смертных; Он любил его за силу, Доброту и простодушье. Квазинд в юности ленив был, Вял, мечтателен, беспечен; Не играл ни с кем он в детстве, Не удил в заливе рыбы, Не охотился за зверем, - Не похож он был на прочих. Но постился Квазинд часто, Своему молился Духу, Покровителю молился. "Квазинд, - мать ему сказала, - Ты ни в чем мне не поможешь! Лето ты, как сонный, бродишь Праздно по полям и рощам, Зиму греешься, согнувшись Над костром среди вигвама; В самый лютый зимний холод Я хожу на ловлю рыбы, - Ты и тут мне не поможешь! У дверей висит мой невод, Он намок и замерзает, - Встань, возьми его, ленивец, Выжми, высуши на солнце!" Неохотно, но спокойно Квазинд встал с золы остывшей, Молча вышел из вигвама, Скинул смерзшиеся сети, Что висели у порога, Стиснул их, как пук соломы, И сломал, как пук соломы! Он не мог не изломать их: Вот настолько был он силен! "Квазинд! - раз отец промолвил, - Собирайся на охоту. Лук и стрелы постоянно Ты ломаешь, как тростинки, Так хоть будешь мне добычу Приносить домой из леса". Вдоль ущелья, по теченью Ручейка они спустились, По следам бизонов, ланей, Отпечатанным на иле, И наткнулись на преграду: Повалившиеся сосны Поперек и вдоль дороги Весь проход загромождали. "Мы должны, - промолвил старец, - Ворочаться: тут не влезешь! Тут и белка не взберется, Тут сурок пролезть не сможет". И сейчас же вынул трубку, Закурил и сел в раздумье. Но не выкурил он трубки, Как уж путь был весь расчищен: Все деревья Квазинд поднял, Быстро вправо и налево Раскидал, как стрелы, сосны, Разметал, как копья, кедры. "Квазинд! - юноши сказали, Забавляясь на долине. - Что же ты стоишь, глазеешь, На утес облокотившись? Выходи, давай бороться, В цель бросать из пращи камни". Вялый Квазинд не ответил, Ничего им не ответил, Только встал и, повернувшись, Обхватил утес руками, Из земли его он вырвал, Раскачал над головою И забросил прямо в реку, Прямо в быструю Повэтин. Так утес там и остался. Раз по пенистой пучине, По стремительной Повэтин, Плыл с товарищами Квазинд И вождя бобров, Амика, Увидал среди потока: С быстриной бобер боролся, То всплывая, то ныряя. Не задумавшись нимало, Квазинд молча прыгнул в реку, Скрылся в пенистой пучине, Стал преследовать Амика По ее водоворотам И в воде пробыл так долго, Что товарищи вскричали: "Горе нам! Погиб наш Квазинд! Не вернется больше Квазинд!" Но торжественно он выплыл: На плече его блестящем Вождь бобров висел убитый, И с него вода струилась. Таковы у Гайаваты Были верные два друга. Долго с ними жил он в мире, Много вел бесед сердечных, Много думал дум о благе Всех племен и всех народов. Перевод И. Бунина
Henry Wadsworth Longfellow’s other poems:
1357
