To (“Hadst Thou Liv’d in Days of Old…”)
Hadst thou liv’d in days of old, O what wonders had been told Of thy lively countenance, And thy humid eyes that dance In the midst of their own brightness; In the very fane of lightness. Over which thine eyebrows, leaning, Picture out each lovely meaning: In a dainty bend they lie, Like to streaks across the sky, Or the feathers from a crow, Fallen on a bed of snow. Of thy dark hair that extends Into many graceful bends: As the leaves of Hellebore Turn to whence they sprung before. And behind each ample curl Peeps the richness of a pearl. Downward too flows many a tress With a glossy waviness; Full, and round like globes that rise From the censer to the skies Through sunny air. Add too, the sweetness Of thy honied voice; the neatness Of thine ankle lightly turn’d: With those beauties, scarce discern’d, Kept with such sweet privacy, That they seldom meet the eye Of the little loves that fly Round about with eager pry. Saving when, with freshening lave, Thou dipp’st them in the taintless wave; Like twin water lillies, born In the coolness of the morn. O, if thou hadst breathed then, Now the Muses had been ten. Couldst thou wish for lineage higher Than twin sister of Thalia? At least for ever, evermore, Will I call the Graces four. Hadst thou liv’d when chivalry Lifted up her lance on high, Tell me what thou wouldst have been? Ah! I see the silver sheen Of thy broidered, floating vest Cov’ring half thine ivory breast; Which, O heavens! I should see, But that cruel destiny Has placed a golden cuirass there; Keeping secret what is fair. Like sunbeams in a cloudlet nested Thy locks in knightly casque are rested: O’er which bend four milky plumes Like the gentle lilly’s blooms Springing from a costly vase. See with what a stately pace Comes thine alabaster steed; Servant of heroic deed! O’er his loins, his trappings glow Like the northern lights on snow. Mount his back! thy sword unsheath! Sign of the enchanter’s death; Bane of every wicked spell; Silencer of dragon’s yell. Alas! thou this wilt never do: Thou art an enchantress too, And wilt surely never spill Blood of those whose eyes can kill.
Перевод на русский язык
«Ах, живи ты в век старинный…»
Ах, живи ты в век старинный, Рассказал бы свиток длинный О глазах твоих немало, Как они, мой друг, бывало Танцевали менуэты В храме радости и света, И воспел бы, как заслуги, Летописец брови-дуги, Каждую из коих лестно С полосой сравнил небесной Или же с пером вороны, От случайного урона Павшим на снежок пушистый; Темный волос твой волнистый Уподобил чемерице, Той, что аркою клонится, Где в обилье завиточков Угнездилась тьма цветочков (Долу столь же величаво Клонятся другие травы. В их изгибе есть приметы Очертанья всей планеты); Речи б уподобив мёду, Выявив твою породу Через тонкие лодыжки, Пояснил, — не понаслышке Знаешь фей ты, ибо ловко Охраняешь их, плутовка: Даже фейному мальчонке Не найти своей девчонки, Разве только в час, когда ты, Дев оберегая свято, Доставляешь в день лучистый Их к воде кристально чистой. Появись ты в древней были, Десять Муз мы б ныне чтили. Рангом хочешь, может статься, Выше Талии считаться? Уважаю дух новаций: Стань четвертою из Граций! В чём же в рыцарскую пору Ты могла б явиться взору? Ах, по моему понятью, В длинном, серебристом платье Ты б на людях появлялась, Где б надежно прикрывалась Грудь кирасой золотою, И не мог бы грудью тою В страсти нежной, в страсти томной Насладиться взор нескромный. Локон твой под шлем могучий Прятался б, как солнце – в тучи, И волной беломолочной Ниспадал султан бы, точно Лилии с бесценной вазы. Столь приятен был бы глазу И скакун твой величавый. Гордый рыцарскою славой И блестящим одеяньем, Сходным с северным сияньем. По-мужски мечом владея, Ты, убив волхва-злодея, Ложь убила бы и с нею – Огнедышащего змея. Впрочем, ты колдунья – тоже, А своим вредить негоже, – Ни волшебникам, ни гадам, Что убить способны взглядом. © Перевод Евг. Фельдмана 24-26.12.1997 27.12.1997 (ред.) Все переводы Евгения Фельдмана
John Keats’s other poems:
