Thomas Hardy (Томас Гарди (Харди))
Afterwards
When the Present has latched its postern behind my tremulous stay, And the May month flaps its glad green leaves like wings, Delicate-filmed as new-spun silk, will the neighbours say, 'He was a man who used to notice such things'? If it be in the dusk when, like an eyelid's soundless blink, The dewfall-hawk comes crossing the shades to alight Upon the wind-warped upland thorn, a gazer may think, 'To him this must have been a familiar sight.' If I pass during some nocturnal blackness, mothy and warm, When the hedgehog travels furtively over the lawn, One may say, 'He strove that such innocent creatures should come to no harm, But he could do little for them; and now he is gone.' If, when hearing that I have been stilled at last, they stand at the door, Watching the full-starred heavens that winter sees Will this thought rise on those who will meet my face no more, 'He was one who had an eye for such mysteries'? And will any say when my bell of quittance is heard in the gloom And a crossing breeze cuts a pause in its outrollings, Till they rise again, as they were a new bell's boom, 'He hears it not now, but used to notice such things'?
Перевод на русский язык
После меня
Когда Настоящее запрёт заднюю дверь за моим трепетным посещением И месяц май заплещет радостными зелеными листьями, словно крыльями, Нежными, как только что спряденный шелк, скажут ли соседи: “Он был человеком, всегда замечавшим такие вещи”? А может, в сумерках, когда, беззвучно, как мгновение ока, Росный ястреб пролетит сквозь тени и сядет На гнутый ветром стебель нагорного терновника, зевака подумает: “Наверняка этот вид был ему хорошо знаком”. Если я отойду в ночной черноте, мотыльковой и теплой, Когда ежик украдкой переходит лужайку, Кто-то может сказать: “Он хотел, чтоб такие невинные твари не попали в беду, Но мало что мог для них сделать; и вот — его нет”. Если, узнав, что я наконец упокоился, они встанут у дверей И взглянут на полное звезд небо, что видно зиме, Осенит ли тех, кто больше не встретит мое лицо, мысль: “У него был наметанный глаз на подобные тайны”? И скажет ли кто-нибудь, когда прощальный колокол зазвонит по мне во мраке, И встречный ветерок вдруг прервет его звуки, А потом они снова польются с другим колокольным ударом: “Теперь он не слышит звона, а раньше замечал такие вещи”? Перевод с английского Александра Сумеркина под редакцией Виктора Голышева Когда Время за гостем неловким запрет ворота И порывистый май, как птенец, молодою листвою заплещет, Шелковистой и свежей, — скажут ли люди тогда: «Он любил и умел замечать подобные вещи»? Если это случится в потемках, когда над горой Припозднивший ястреб, как тень, проскользит невесомо, Может, кто-то подумает, глядя в сумрак сырой: «Это зрелище было ему, конечно, знакомо». Если это случится в мотыльковую, теплую ночь, Когда ежик бредет своей лунной опасной дорогой, Может, кто-нибудь молвит: «Он жалел и желал бы помочь Каждой твари на свете; но мог он, конечно, не много. Если слух долетит до друзей, когда будут они На декабрьские звезды с веранды своей любоваться, Пусть припомнят, на эти бессчетные глядя огни: «Вот кто вправду умел на земле чудесам удивляться». И когда колокольчика отзвук, прощально звеня, Смолкнет, ветром оборван, и снова вдали затрепещет, Словно это другой колокольчик, — скажет ли кто про меня: «Он умел, как никто, замечать и ценить эти вещи»? Перевод Григория Кружкова Когда я уйду Когда черным ходом уйду я, оставив мой робкий постой, И крыльями листьев захлопает май, хлопоча, Шелк выпрядая, то спросит ли кто-то весной: «А он был из тех, кто такое всегда замечал»? Когда во мгновение ока беззвучно пронзая закат, Ястреб рванется туда, где ветрами прибита листва, Может быть скажет прохожий: «А вот, говорят, Он часто заглядывал в этакие места»? Если в ночи мотыльковой уйти мне в пределы, откуда незрим Еж, семенящий по лугу, сам ростом чуть ниже травы, Скажет ли кто: «А невинным созданьям таким Он вреда не чинил, и помочь не сумел им, увы»? Так ли зимою подумают те, кто будут стоять у дверей, Весть получив обо мне, и на миг посмотрев в небеса, Полные россыпей звезд: «А ведь он был из редких людей, Кто еще верил в подобные чудеса»? Когда отзвенит по мне колокол и леденящая мгла Ветру застыть повелит до явления новых начал, Скажут ли те, кто услышит иные колокола: «Он не слышит их звон, но такое всегда замечал»? Перевод Александра Ситницкого Послесловие Когда День настоящий закроет за мною ворота, И сияющий май затрепещет резною листвой, Из соседей меня, интересно, помянет хоть кто-то, Обронив: «Он подолее нас любовался картиной такой»? Если в сумерках вдруг, как мерцанье тревожное взгляда, Пролетит пустельга через полосы света и тьмы И замрет на холме в искривленном кустарнике сада, Вспомнят ли: «Он такое ценил куда больше, чем мы»? Или в час ночных бабочек теплой глухою порою, Когда еж копошится, сухие тревожа листы, Не вздохнут ли: «Привязан он был к этим маленьким тварям душою, Только кто их, невинных, теперь оградит от беды?» И, услышав, что нет меня, встанут ли молча у двери, Глядя в звездное небо, в серебрящийся зимний простор, И подумают ли, на минуту забыв о потере: «В тот таинственный мир устремлялся не раз его взор»? Коль по мне прозвонит дальний колокол мглой полусонной И на миг замолчит, будто ветер удары прервал, Но затем грянут вновь расставанья прощальные звоны, Скажут ли: «Он не слышит теперь, ну а прежде и это слыхал»? Перевод Игоря Куберского
Thomas Hardy’s other poems:
Poems of other poets with the same name (Стихотворения других поэтов с таким же названием):
4729
