Leaves of Grass. 11. A Song of Joys
O to make the most jubilant song!
Full of music—full of manhood, womanhood, infancy!
Full of common employments—full of grain and trees.
O for the voices of animals—O for the swiftness and balance of fishes!
O for the dropping of raindrops in a song!
O for the sunshine and motion of waves in a song!
O the joy of my spirit—it is uncaged—it darts like lightning!
It is not enough to have this globe or a certain time,
I will have thousands of globes and all time.
O the engineer's joys! to go with a locomotive!
To hear the hiss of steam, the merry shriek, the steam-whistle, the
laughing locomotive!
To push with resistless way and speed off in the distance.
O the gleesome saunter over fields and hillsides!
The leaves and flowers of the commonest weeds, the moist fresh
stillness of the woods,
The exquisite smell of the earth at daybreak, and all through the forenoon.
O the horseman's and horsewoman's joys!
The saddle, the gallop, the pressure upon the seat, the cool
gurgling by the ears and hair.
O the fireman's joys!
I hear the alarm at dead of night,
I hear bells, shouts! I pass the crowd, I run!
The sight of the flames maddens me with pleasure.
O the joy of the strong-brawn'd fighter, towering in the arena in
perfect condition, conscious of power, thirsting to meet his opponent.
O the joy of that vast elemental sympathy which only the human soul is
capable of generating and emitting in steady and limitless floods.
O the mother's joys!
The watching, the endurance, the precious love, the anguish, the
patiently yielded life.
O the of increase, growth, recuperation,
The joy of soothing and pacifying, the joy of concord and harmony.
O to go back to the place where I was born,
To hear the birds sing once more,
To ramble about the house and barn and over the fields once more,
And through the orchard and along the old lanes once more.
O to have been brought up on bays, lagoons, creeks, or along the coast,
To continue and be employ'd there all my life,
The briny and damp smell, the shore, the salt weeds exposed at low water,
The work of fishermen, the work of the eel-fisher and clam-fisher;
I come with my clam-rake and spade, I come with my eel-spear,
Is the tide out? I Join the group of clam-diggers on the flats,
I laugh and work with them, I joke at my work like a mettlesome young man;
In winter I take my eel-basket and eel-spear and travel out on foot
on the ice—I have a small axe to cut holes in the ice,
Behold me well-clothed going gayly or returning in the afternoon,
my brood of tough boys accompanying me,
My brood of grown and part-grown boys, who love to be with no
one else so well as they love to be with me,
By day to work with me, and by night to sleep with me.
Another time in warm weather out in a boat, to lift the lobster-pots
where they are sunk with heavy stones, (I know the buoys,)
O the sweetness of the Fifth-month morning upon the water as I row
just before sunrise toward the buoys,
I pull the wicker pots up slantingly, the dark green lobsters are
desperate with their claws as I take them out, I insert
wooden pegs in the 'oints of their pincers,
I go to all the places one after another, and then row back to the shore,
There in a huge kettle of boiling water the lobsters shall be boil'd
till their color becomes scarlet.
Another time mackerel-taking,
Voracious, mad for the hook, near the surface, they seem to fill the
water for miles;
Another time fishing for rock-fish in Chesapeake bay, I one of the
brown-faced crew;
Another time trailing for blue-fish off Paumanok, I stand with braced body,
My left foot is on the gunwale, my right arm throws far out the
coils of slender rope,
In sight around me the quick veering and darting of fifty skiffs, my
companions.
O boating on the rivers,
The voyage down the St. Lawrence, the superb scenery, the steamers,
The ships sailing, the Thousand Islands, the occasional timber-raft
and the raftsmen with long-reaching sweep-oars,
The little huts on the rafts, and the stream of smoke when they cook
supper at evening.
(O something pernicious and dread!
Something far away from a puny and pious life!
Something unproved! something in a trance!
Something escaped from the anchorage and driving free.)
O to work in mines, or forging iron,
Foundry casting, the foundry itself, the rude high roof, the ample
and shadow'd space,
The furnace, the hot liquid pour'd out and running.
O to resume the joys of the soldier!
To feel the presence of a brave commanding officer—to feel his sympathy!
To behold his calmness—to be warm'd in the rays of his smile!
To go to battle—to hear the bugles play and the drums beat!
To hear the crash of artillery—to see the glittering of the bayonets
and musket-barrels in the sun!
To see men fall and die and not complain!
To taste the savage taste of blood—to be so devilish!
To gloat so over the wounds and deaths of the enemy.
O the whaleman's joys! O I cruise my old cruise again!
I feel the ship's motion under me, I feel the Atlantic breezes fanning me,
I hear the cry again sent down from the mast-head, There—she blows!
Again I spring up the rigging to look with the rest—we descend,
wild with excitement,
I leap in the lower'd boat, we row toward our prey where he lies,
We approach stealthy and silent, I see the mountainous mass,
lethargic, basking,
I see the harpooneer standing up, I see the weapon dart from his
vigorous arm;
O swift again far out in the ocean the wounded whale, settling,
running to windward, tows me,
Again I see him rise to breathe, we row close again,
I see a lance driven through his side, press'd deep, turn'd in the wound,
Again we back off, I see him settle again, the life is leaving him fast,
As he rises he spouts blood, I see him swim in circles narrower and
narrower, swiftly cutting the water—I see him die,
He gives one convulsive leap in the centre of the circle, and then
falls flat and still in the bloody foam.
O the old manhood of me, my noblest joy of all!
My children and grand-children, my white hair and beard,
My largeness, calmness, majesty, out of the long stretch of my life.
O ripen'd joy of womanhood! O happiness at last!
I am more than eighty years of age, I am the most venerable mother,
How clear is my mind—how all people draw nigh to me!
What attractions are these beyond any before? what bloom more
than the bloom of youth?
What beauty is this that descends upon me and rises out of me?
O the orator's joys!
To inflate the chest, to roll the thunder of the voice out from the
ribs and throat,
To make the people rage, weep, hate, desire, with yourself,
To lead America—to quell America with a great tongue.
O the joy of my soul leaning pois'd on itself, receiving identity through
materials and loving them, observing characters and absorbing them,
My soul vibrated back to me from them, from sight, hearing, touch,
reason, articulation, comparison, memory, and the like,
The real life of my senses and flesh transcending my senses and flesh,
My body done with materials, my sight done with my material eyes,
Proved to me this day beyond cavil that it is not my material eyes
which finally see,
Nor my material body which finally loves, walks, laughs, shouts,
embraces, procreates.
O the farmer's joys!
Ohioan's, Illinoisian's, Wisconsinese', Kanadian's, Iowan's,
Kansian's, Missourian's, Oregonese' joys!
To rise at peep of day and pass forth nimbly to work,
To plough land in the fall for winter-sown crops,
To plough land in the spring for maize,
To train orchards, to graft the trees, to gather apples in the fall.
O to bathe in the swimming-bath, or in a good place along shore,
To splash the water! to walk ankle-deep, or race naked along the shore.
O to realize space!
The plenteousness of all, that there are no bounds,
To emerge and be of the sky, of the sun and moon and flying
clouds, as one with them.
O the joy a manly self-hood!
To be servile to none, to defer to none, not to any tyrant known or unknown,
To walk with erect carriage, a step springy and elastic,
To look with calm gaze or with a flashing eye,
To speak with a full and sonorous voice out of a broad chest,
To confront with your personality all the other personalities of the earth.
Knowist thou the excellent joys of youth?
Joys of the dear companions and of the merry word and laughing face?
Joy of the glad light-beaming day, joy of the wide-breath'd games?
Joy of sweet music, joy of the lighted ball-room and the dancers?
Joy of the plenteous dinner, strong carouse and drinking?
Yet O my soul supreme!
Knowist thou the joys of pensive thought?
Joys of the free and lonesome heart, the tender, gloomy heart?
Joys of the solitary walk, the spirit bow'd yet proud, the suffering
and the struggle?
The agonistic throes, the ecstasies, joys of the solemn musings day
or night?
Joys of the thought of Death, the great spheres Time and Space?
Prophetic joys of better, loftier love's ideals, the divine wife,
the sweet, eternal, perfect comrade?
Joys all thine own undying one, joys worthy thee O soul.
O while I live to be the ruler of life, not a slave,
To meet life as a powerful conqueror,
No fumes, no ennui, no more complaints or scornful criticisms,
To these proud laws of the air, the water and the ground, proving
my interior soul impregnable,
And nothing exterior shall ever take command of me.
For not life's joys alone I sing, repeating—the joy of death!
The beautiful touch of Death, soothing and benumbing a few moments,
for reasons,
Myself discharging my excrementitious body to be burn'd, or render'd
to powder, or buried,
My real body doubtless left to me for other spheres,
My voided body nothing more to me, returning to the purifications,
further offices, eternal uses of the earth.
O to attract by more than attraction!
How it is I know not—yet behold! the something which obeys none
of the rest,
It is offensive, never defensive—yet how magnetic it draws.
O to struggle against great odds, to meet enemies undaunted!
To be entirely alone with them, to find how much one can stand!
To look strife, torture, prison, popular odium, face to face!
To mount the scaffold, to advance to the muzzles of guns with
perfect nonchalance!
To be indeed a God!
O to sail to sea in a ship!
To leave this steady unendurable land,
To leave the tiresome sameness of the streets, the sidewalks and the
houses,
To leave you O you solid motionless land, and entering a ship,
To sail and sail and sail!
O to have life henceforth a poem of new joys!
To dance, clap hands, exult, shout, skip, leap, roll on, float on!
To be a sailor of the world bound for all ports,
A ship itself, (see indeed these sails I spread to the sun and air,)
A swift and swelling ship full of rich words, full of joys.
Перевод на русский язык
Листья травы. 11. Песня радостей
О, создать самую праздничную песню!
Полную музыки - полную женщин, мужчин и детей!
Полную всех человеческих дел, полную деревьев и зерен!
О, если бы ей голоса всех животных, быстроту и равновесие рыб!
О, если бы в ней капали капли дождя!
О, если бы сияло в ней солнце и мчались бы волны морей!
О, счастье моей души, - она вольная - она прянула молнией!
Мне мало всего шара земного, мне мало любой эпохи,
У меня будут тысячи этих шаров и все до единой эпохи.
О, радость машиниста! вести паровоз!
Слышать шипение пара, радостный крик паровоза, его свист,
его хохот!
Вырваться в далекий простор, нестись без преград вперед!
О, беззаботно блуждать по полям и горам!
Цветы и листья простых сорняков, влажное, свежее молчание
леса,
Тонкий запах земли на заре до полудня!
О, радость скакать на коне!
Седло, галоп, крепко прижаться к седлу и слушать
журчание ветра в волосах и в ушах.
О, радость пожарного!
Я слышу тревогу в ночи,
Я слышу набат и крики! Я бегу, обгоняя толпу!
Вижу пламя и шалею от восторга.
О, радости борца-силача, что, как башня, стоит на ринге, вполне
подготовленный к бою, в гордом сознании силы, и жаждет
схватиться с противником!
О, радость широкого и простого сочувствия, которое лишь душа
человека может изливать из себя таким ровным
неиссякающим током!
О, радости матери!
Оберегать, и безмерно любить, и страдать, и прилежно рождать
без конца все новые и новые жизни.
О, радость роста, накопления сил,
радость умиротворения и ласки, радость согласия и лада!
О, вернуться туда, где родился,
И еще раз услышать, как щебечут на родине птицы,
Побродить по родному жилью, сбегать в поле, побывать на гумне
И еще раз прогуляться по саду, по его старым тропинкам.
О, в лагунах, заливах, бухтах или на океана,
И остаться там до конца моих дней, и жить, и работать там,
Соленый и влажный запах, берег, соленые водоросли
на мелководье отлива,
Труд рыбака, труд ловца угрей и собирателя устриц;
Я прихожу с лопаткой и скребком для раковин, со мною
острога для угрей,
Что? уже отлив? я иду на песчаную отмель, подхожу
к собирателям устриц;
Я смеюсь и работаю с ними шутя, я молодой весельчак,
А зимою я беру мою острогу, мою вершу и шагаю по льду
залива, и при мне мой топорик, чтобы прорубать лунки
во льду,
Смотрите, как тепло я одет, я иду с удовольствием и к вечеру
возвращаюсь домой,
И со мною ватага товарищей, они молодцы,
И подростки, и взрослые, только со мной им так любо работать -
со мной и ни с кем другим!
Днем работать со мной, а ночью отдыхать со мной.
А в жаркую пору, в лодке, поднимать плетенки для крабов,
опущенные в воду на грузных камнях (мне известны их
поплавки),
Как сладко майское утро перед самым рассветом, когда я гребу
к поплавкам
И тяну накренившиеся плетенки к себе, сбоку, и темно-зеленые
раки отчаянно угрожают клешнями, когда я беру их оттуда
и сую в их клешни деревяшки,
И объезжаю одно за другим все места, а потом гребу обратно
к берегу,
Там кидаю их в кипящую воду, в котел, покуда они не станут
багровыми.
А в другой раз ловить скумбрию,
Сумасшедшая, жадная, так и хватает крючок у самой
поверхности моря, и похоже, что ею покрыты целые мили
воды;
Или ловить губанов в Чесапике, я один из загорелой команды,
Или выслеживать лососей у Поманока, я, весь напряженный,
стою на баркасе,
Моя левая нога на шкафуте, моя правая рука бросает кольца
тончайшей лесы,
И вокруг меня юркие ялики, они юлят, выплывают вперед, их
до полсотни, они вышли на ловлю со мной.
О, пробираться на веслах по рекам,
Вниз по Сент-Лоренсу, великолепные виды,
Парусники, Тысяча Островов, изредка бревенчатый плот
и на нем плотовщики с длинным рулевым веслом,
Малые шалаши на плотах, а над ними дымок по вечерам, когда
стряпают ужин.
(О, страшное, грозящее гибелью!
Далекое от скаредной, жизни!
Неизведанное! словно в горячечном сне!
То, что со всех сорвалось якорей и вышло на вольный простор!)
О, работать на рудниках или плавить железо,
Раскаленный поток металла, литейная, высокий корявый навес,
просторный полутемный завод.
И домна, и кипящая, жидкость, что струится, выливаясь, оттуда.
О, пережить сызнова радость солдата!
Чувствовать присутствие храбреца-командира, чувствовать, что
он расположен к тебе!
Видеть его спокойствие - согреваться в лучах его улыбки,
Идти в бой - слышать барабан и трубу,
Слышать гром артиллерии - видеть, как сверкают на солнце
штыки и стволы мушкетов!
Видеть, как падают и умирают без жалоб!
Упиться по-дикарски человеческой кровью, - осатанеть
до конца!
Радоваться ранам и смерти врагов!
О, радость китобоя! Я опять иду старым рейсом!
Я чувствую бег корабля подо мной, я чувствую, как меня
обвевает атлантический бриз,
Я слышу, как с топ-мачты кричат: «Там... водомет кита!»
Я на снасти, смотрю, куда смотрят другие, - и тотчас
же вниз, ошалев от восторга,
Я вижу огромную глыбу, она нежится на солнце в полусне,
Я вижу, встает гарпунщик, я вижу, как вылетает гарпун из его
мускулистой руки,
О как быстро раненый кит несется вперед против ветра, туда
в океан, и ныряет, и тащит меня на буксире!
Снова я вижу его, он всплыл, чтобы вдохнуть в себя воздух,
снова гребем к нему,
Я вижу, как глубоко вонзилось в его тело копье, как оно
повернулось в ране,
И снова мы отплываем назад, он снова ныряет, жизнь быстро
уходит от него,
И когда он всплывает наверх, он выбрасывает кровавый фонтан
и плавает кругами, кругами, и каждый круг становится
все меньше, - я вижу, он умирает,
В центре круга он судорожно взметается вверх и тотчас же
падает на воду и застывает в окровавленной пене.
О, моя старость, чистейшая из всех моих радостей!
Мои дети и внуки, мои белые волосы и борода,
Как я безмятежен, широк, величав после продолжительной
жизни!
О, зрелая радость женщины! О, наконец-то я счастлива!
Я многочтимая мать, мне уже девятый десяток,
Как ясны мои мысли - как все вокруг влекутся ко мне!
Что их влечет ко мне еще сильнее, чем прежде? Какое цветение
пышнее цветения юности?
Та красота, что снизошла на меня, излучается мною на всех!
О, радости оратора!
Выкатывать громы из легких, из горла,
Возбуждая в людях те самые чувства, какие бушуют в тебе:
ненависть, сострадание, страсть,
Вести за собою Америку - покорять ее могучею речью.
О, радость моей души, что утверждает себя, опираясь на себя
самое, в мире материальных вещей, впитывая их и любя,
Как моя душа обогащает себя зрением, слухом, осязанием,
мыслями, сравнением, памятью,
И все же подлинная жизнь моих чувств и плоти превосходит
чувства и плоть,
Ибо плоть моя - не только материальная плоть, и глаза мои -
не только материальные глаза,
Ибо в конце концов видят мир не они,
И не только моя материальная плоть в конце концов любит,
гуляет, смеется, кричит, обнимает, рождает.
О, радости фермера!
Того, кто живет в Канаде, в Миссури, в Канзасе, в Айове,
в Огайо, в Иллинойсе, в Висконсине!
Встать на рассвете дня и сразу же окунуться в работу,
Осенней порою пахать под озимые,
Весенней порою пахать под кукурузу,
Взращивать фруктовые сады, делать деревьям прививку, собирать
блоки осенней порой.
О, плавать в заводи или броситься с берега в море,
Плескаться в воде или бегать нагишом по прибрежью!
О, понять, как безмерно пространство,
Множественность и безграничность миров!
Появиться на свет и побыть заодно с небесами, с солнцем,
с луною, с летящими тучами!
О, радость величавого мужества!
Ни перед кем не заискивать, никому ни в чем не уступать,
никакому известному или неизвестному деспоту.
Ходить, не сгибая спины, легким, пружинистым шагом,
Глядеть безмятежным или сверкающим взором,
Говорить благозвучным голосом, исходящим из широкой груди.
Смело ставить себя на равной ноге с любым человеком.
Знаешь ли ты прекрасные радости, которые дарует нам
молодость?
Радости крепкой дружбы, веселого слова, смеющихся лиц?
Радости блаженного яркого дня, радости игр, расширяющих
грудь?
Радости звонкой музыки, освещенного бального зала, танцоров!
Радость обильных обедов, разгульной пирушки и выпивки?
И все же, о моя душа, ты превыше всего!
Знаешь ли радости сосредоточенной мысли?
Радости свободного одинокого сердца, нежного, омраченного
сердца?
Радости уединенных блужданий с изнемогшей, но гордой душой,
радости борьбы и страдания?
Муки, тревоги, экстазы, радости глубоких раздумий дневных
и ночных,
Радости мыслей о Смерти, о великих сферах Пространства
и Времени?
Радости предвидения лучшей и высшей любви, радости,
приносимые прекрасной женой и вечным, нежно любимым
товарищем,
Твои, о бессмертная, радости, достойные лишь тебя, о душа!
О, покуда живешь на земле, быть не рабом, а властителем
жизни!
Встретить жизнь, как могучий победитель,
Без раздражения, без жалоб, без сварливых придирок, без скуки!
Доказать этим гордым законам воздуха, воды и земли, что
моя им неподвластна.
Что нет такой внешней силы, которая повелевала бы мной.
Ибо снова и снова скажу: не одни только радости жизни
воспеваются мной, но и радости Смерти!
Дивное прикосновение Смерти, нежное и цепенящее,
Я сам отдаю тело, когда оно станет навозом, чтобы его
закопали, сожгли или развеяли в пыль.
Мое истинное тело, несомненно, оставлено мне для иных сфер,
А мое опустошенное тело уже ничто для меня, очищенное, оно
опять возвращается в землю, к вечным потребам земли.
О, притягивать к себе могучим обаянием!
Как, я не знаю сам, - но смотрите! Нечто бунтующее, никому
не подвластное,
Оно не защищается, а всегда нападает, но как привлекает оно!
О, бороться с могучим врагом и в неравной борьбе не уступать
ни шагу!
Биться одному против всех до потери последних сил!
Прямо смотреть в лицо пыткам, и тюрьмам, и гневу толпы!
Взойти па эшафот и спокойно шагать на ружейные дула!
Быть воистину богом!
О, умчаться под парусом в море!
Покинуть эту косную, нудную землю,
Эту тошную одинаковость улиц, панелей, домов,
Покинуть тебя, о земля, заскорузлая, твердая, и взойти
на корабль,
И мчаться, и мчаться, и мчаться под парусом вдаль!
О, сделать отныне свою жизнь поэмою новых восторгов!
Плясать, бить в ладоши, безумствовать, кричать, кувыркаться,
нестись по волнам все вперед.
Быть матросом вселенной, мчаться во все гавани мира,
Быть кораблем (погляди, я и солнцу и ветру отдал мои паруса),
Быстрым кораблем, оснащенным богатыми словами и радостями.
Перевод К. Чуковского
Walt Whitman’s other poems:
- Leaves of Grass. 35. Good-Bye My Fancy. 10. To the Pending Year
- Leaves of Grass. 35. Good-Bye My Fancy. 11. Shakspere-Bacon’s Cipher
- Leaves of Grass. 35. Good-Bye My Fancy. 13. Bravo, Paris Exposition!
- Leaves of Grass. 35. Good-Bye My Fancy. 24. The Commonplace
- Leaves of Grass. 34. Sands at Seventy. 14. Memories
