William Wordsworth (Уильям Вордсворт)
Lines Left upon a Seat in a Yew-tree
Nay, Traveller! rest. This lonely Yew-tree stands
Far from all human dwelling: what if here
No sparkling rivulet spread the verdant herb?
What if the bee love not these barren boughs?
Yet, if the wind breathe soft, the curling waves,
That break against the shore, shall lull thy mind
By one soft impulse saved from vacancy.
Who he was
That piled these stones and with the mossy sod
First covered, and here taught this aged Tree
With its dark arms to form a circling bower,
I well remember.--He was one who owned
No common soul. In youth by science nursed,
And led by nature into a wild scene
Of lofty hopes, he to the world went forth
A favoured Being, knowing no desire
Which genius did not hallow; 'gainst the taint
Of dissolute tongues, and jealousy, and hate,
And scorn,--against all enemies prepared,
All but neglect. The world, for so it thought,
Owed him no service; wherefore he at once
With indignation turned himself away,
And with the food of pride sustained his soul
In solitude.--Stranger! these gloomy boughs
Had charms for him; and here he loved to sit,
His only visitants a straggling sheep,
The stone-chat, or the glancing sand-piper:
And on these barren rocks, with fern and heath,
And juniper and thistle, sprinkled o'er,
Fixing his downcast eye, he many an hour
A morbid pleasure nourished, tracing here
An emblem of his own unfruitful life:
And, lifting up his head, he then would gaze
On the more distant scene,--how lovely 'tis
Thou seest,--and he would gaze till it became
Far lovelier, and his heart could not sustain
The beauty, still more beauteous! Nor, that time,
When nature had subdued him to herself,
Would he forget those Beings to whose minds,
Warm from the labours of benevolence,
The world, and human life, appeared a scene
Of kindred loveliness: then he would sigh,
Inly disturbed, to think that others felt
What he must never feel: and so, lost Man!
On visionary views would fancy feed,
Till his eye streamed with tears. In this deep vale
He died,--this seat his only monument.
If Thou be one whose heart the holy forms
Of young imagination have kept pure,
Stranger! henceforth be warned; and know that pride,
Howe'er disguised in its own majesty,
Is littleness; that he, who feels contempt
For any living thing, hath faculties
Which he has never used; that thought with him
Is in its infancy. The man whose eye
Is ever on himself doth look on one,
The least of Nature's works, one who might move
The wise man to that scorn which wisdom holds
Unlawful, ever. O be wiser, Thou!
Instructed that true knowledge leads to love;
True dignity abides with him alone
Who, in the silent hour of inward thought,
Can still suspect, and still revere himself
In lowliness of heart.
Перевод на русский язык
Строки, оставленные на камне в разветвлении тисового дерева, стоящего неподалеку от озера Истуэйд в уединенной, но живописной части побережья
Помедли, путник! Одинокий тис Здесь от жилья людского отдален. Как льнет пчела к нагим его ветвям! Как радостно блестит в траве ручей! Дохнет зефир - и ласковый прибой Сознанье убаюкает твое Движеньем нежным, чуждым пустоте. Ты знаешь, кто Сложил здесь камни, дерном их покрыл, Кто скрыт был, как в объятии, - в тени Густого древа, голого теперь? Душою необычной наделен, Он был взращен величьем этих мест, И в юности, высоких мыслей полн И сердцем чист, он устремился в мир И был готов, как собственных врагов, Злоречье, зависть, ненависть разить. Мир пренебрег им. Духом он упал, С презреньем отвернувшись ото всех. Гордыней в одиночестве свою Питая душу, он любил сидеть Под этим мрачным тисом, где его Лишь птицы посещали да овца, Отставшая от стада своего. По этим диким скалам, где росли Лишь чахлый вереск и чертополох, Блуждая взором, долгие часы Он скорбное лелеял торжество, Вообразив их символом своей Бесплодной жизни. Голову подняв, Пейзаж прекрасный видел он вдали, Так расцветавший на его глазах, Что от избытка этой красоты Изнемогало сердце. И тогда Он вспоминал о тех, чей ум согрет Теплом великодушья, для кого Соединялись мир и человек Как бы в чудесном действе, - он вздыхал И радовался горько, что другим Так чувствовать дано, как он не мог. И грезил он, покуда взор его Не застилали слезы. Умер он В долине этой. Памятник ему - Лишь камень, на котором он сидел. И если, путник, сердца чистоту Ты с юных лет сберег, - запомни впредь: Ничтожна гордость, как ни наряди Ее в величье. Лучшие дары Погибнут зря, коль обладатель их Презренье к ближним чувствует. И тот, Чей взгляд самим собой лишь поглощен, - Всех меньше, худший из живых существ. У мудреца он мог бы вызвать то Презрение, что мудростью самой Считается запретным. Будь мудрей! Лишь истинное знание ведет К любви, и тот лишь истинно велик, Кто в тихий час раздумий и тревог Себя терял и обретал себя В смиренье сердца...
William Wordsworth’s other poems:
